Впереди стена, отделявшая посольство от музея, становилась ниже. Там можно перелезть и через живую изгородь попасть в огород. Но Ди не могла двинуться с места. Просто не могла.
Неожиданная боль ожгла икру сзади, и Ди обернулась. Белая кошка в ошейнике с драгоценными камнями шипела на нее, выгнув спину. Пересыпанная сажей шерсть стояла дыбом. Зрачки бирюзовых глаз стали узкими, как бойницы. Талмейдж XVII махнула передней лапой, раздирая воздух. Кошка словно вызывала Ди на бой.
Очарованные красотой кошек, текучей плавностью их движений и подчеркнутому пренебрежению законами гравитации, верующие их романтизируют. Когда кошка вдруг сбрасывает с себя равнодушие, подходит и позволяет себя погладить, людям кажется, что их любят и принимают в друзья. В светящихся кошачьих глазах верующие искали неизмеримую глубину милостивого взгляда мудрого бога и тешили своих детей занятным вымыслом о Матери-Кошке, которая позаботится о них в загробной жизни.
При этом все, кроме наиболее трезвомыслящих, вроде бабки Гида, забывали самую старую легенду, что первая кошка произошла от дьявола – отделилась от его тела, пока он спал. Верующие романтики упускали из виду, чьим потомкам они поклоняются.
Кошки – убийцы, им нравится убивать. Кошки умеют выживать: в суровые зимы они съедают свое потомство. Пусть солнце выгодно подсвечивает их дивные масти и узоры, но настоящую силу кошки обретают в сумраке: их друг темнота. Кошки теплы, потому что полны крови.
Ужас от близости мертвых тел вибрировал в ушах, отдавался в черепе, заползал в ноздри, между губами и вниз по глотке. Она давно несет на себе бремя вины – может, с того дня, когда Амброуз вышел из дома с совком для угля, и уж точно с того, когда она смотрела через волнистое зеленое стекло на утонувшую в луже подушку.
Но ведь есть и другие – Роберт, Айк, вагоновожатый, женщина, прикрывавшая рот концом шали, матери, которые не считают своих дочерей запятнанными, отцы, которые плачут, потеряв сына, и таинственные братья, и верные сестры, и потные каменщики, и растрепанные собирательницы устриц, и пьяные няньки, и уборщицы вроде них с Бет, отскребавшие свою жизнь от чужого дерьма и грязи. Есть целый город других людей. Ламм обманывал смерть, сжигая чужие жизни, как масло в лампе, и мнил себя самим дьяволом и великим писателем.
Ди не знала, сможет ли она исполнить заветное желание Амброуза и спасти мир, если убьет Ламма. Возможно, этот мир уже не спасти.
Однако требовалось позаботиться о будущем.
Белая кошка зашипела. В ее глазах не было любви, только вызов.
Ди расправила плечи, глубоко вздохнула и продолжила путь.
Разве вы плохая?
Она перелезла через стену, не спеша пробралась через ветки живой изгороди и вышла в огород позади музея. Согнувшись над колонкой, Ди заработала рычагом. Ловя ртом холодную воду, хлынувшую из носика, она отплевывалась и пила, отплевывалась и пила, стараясь смыть с языка вкус дыма.
Она долго мыла лицо и шею, глядя, как на землю капает черная вода, а потом опустилась на землю прямо у колонки. Ее изодранная юбка почернела от копоти.
Белая кошка явилась следом. Под долетавшие с улицы звуки бойни, развернувшейся в городе, Семнадцатая прошлась между грядами, фыркая на ботву моркови и с интересом пошевелив лапой листья кочанного салата.
– Иди сюда, – хрипло позвала Ди.
Талмейдж XVII приблизилась, остановившись чуть дальше, чем могла дотянуться Ди, и несколько мгновений не мигая смотрела на нее. Затем кошка села и принялась грызть коготь.
– В детстве я бы тебя обожала, – сказала Ди. – Тебе, конечно, наплевать, но когда я бы это поняла, я, наверное, обожала бы тебя и за это. За то, что тебе наплевать. Однако мои родители не одобряли кошек в доме.
Кошка с сопеньем принялась за следующий коготь.
– Ты просто красавица, но это ты знаешь. Я не против того, что ты тайком пробиралась в мой музей и царапала вещи. Я знаю, это твоих лап дело. Даже сейчас, перепачканная сажей, ты прекрасна. Жаль, что ты не можешь сказать, что ты обо всем этом думаешь. Я буду звать тебя Семнадцатой, хорошо? Не самое пышное прозвище, но ведь и Талмейдж так себе…
Ди приподняла подол осмотреть колено. Плотная мозоль, образовавшаяся от многолетнего мытья полов, разошлась на две неровные половины.
– Как бы там ни было, на колени в обозримом будущем мне не встать, да, Семнадцатая?
Мокрая земля вокруг колонки промочила юбку сзади. Ди понимала, что у нее нет причин откладывать свою миссию, но ей не хотелось двигаться. Туман цеплялся за самшитовую изгородь и решетку для помидоров. Ди прижала исцарапанные ладони к прохладной траве. Мир казался полкой, уставленной хрупкими вещицами, сыпавшимися одна за другой, но зная, что скоро все закончится, Ди вдруг успокоилась.
– Что глупее – говорить с кошкой или сама с собой?
Талмейдж XVII закончила обихаживать когти и уселась, подобрав лапки и немигающе глядя на Ди.
– Пожалуй, с кошкой, – заключила Ди.
Опираясь на колонку, она поднялась на ноги. Семнадцатая тоже встала, пересекла огород и исчезла за забором, где начиналась территория бывшего Общества.
Хромая, Ди шла по галерее первого этажа.
– Роберт! Ты здесь? Хорошо, что ты ушел в отставку, иначе я бы подвергла тебя военно-полевому суду за самовольство!
Ноющий скрип заставил ее поднять глаза на плакат, подвешенный под потолком: «Механизмы и их операторы». Плакат покачивался от сотрясения, вызванного только что смолкшими орудийными залпами. С потолочных балок струйками сыпалась всякая труха, пачкая натертые Ди полы. Воздух в галерее был сероватым от висевшей пыли.
Ди пришло в голову, что нелишне запастись каким-нибудь оружием. На пятом этаже у фермера есть мотыга, а у лесоруба – ржавый топор. А еще лучше взять блестящее кайло у рудокопа из будущего.
Роберт полеживает себе в лачуге старателя. Последовательность событий предстала перед Ди в своей уморительной простоте.
Он захотел облегчиться, спустился и беспечно вышел на улицу с намерением воспользоваться ближайшим кустом, но заметил, что вокруг все полыхает и перевернуто вверх дном. И тогда он пошел в маленький туалет в подвале, а дверь толком не запер, потому что был полусонный. Ди спустилась через минуту после него. Как только она выбежала на улицу, Роберт небось поднялся из подвала, взошел на пятый этаж и завалился досыпать, не задумавшись, куда делась Ди. Пока она в панике искала его на улице, боясь наткнуться на его труп, Роберт спал сном младенца.
Ди дошла до конца галереи – и, в полном соответствии с ожиданиями, входная дверь оказалась запертой, а под ручку подставлена лавка. На обратном пути Роберт, спохватившись, задвинул засов и вернул на место скамью.
Повезло ему, что у Ди нет при себе ведра с холодной водой или чем-нибудь похлеще: вот когда бы она его окатила! Ну уж ладно, пусть видит сладкие сны. Она только заглянет в хижину, увидит, что он живой и здоровый, и уйдет, не разбудив. Возьмет из восковых рук рудокопа кайло и отправится в Вестибулу. Ди повернулась и вновь пошла через всю галерею к лестнице.
Плакат покачивался с протяжным скрипом. На огромные шестерни оседала мельчайшая пыль. На лице печатницы застыло выражение радостного внимания, будто она с восторгом увидела что-то на почти пустом газетном листе. Ди брела медленно, вздрагивая от боли в разбитом колене. Наверху надо будет снять с веревки какую-нибудь тряпку жены старателя и перевязать ногу.
Волосы у печатницы оказались длинные и каштановые. Она стала велосипедистом. Вернее, на плечах печатницы оказалась голова велосипедиста, хотя ниже начиналась привычная рабочая блуза с красными нарукавниками. Оператор лесопилки тоже изменился: голова, ранее принадлежавшая печатнице, сидела у него на плечах.
Может, она задумалась, пока шла от черного хода, или не обратила внимания из-за пыли, повисшей в залах, но Роберт поменял головы. Он зачем-то снял с зажимов головы печатницы и пильщика и в шутку поменял местами.
Взгляд Ди упал на часовщика, трудившегося бок о бок с выставкой печатного дела: на шее часового мастера оказалась голова женщины-лейтенанта. Голова сидела криво, и казалось, будто женщина поглядывает на Ди, хотя руки часовщика по-прежнему держали длинные булавки.
Ди двинулась дальше.
Один из двух инженеров, управлявших паровым двигателем, стоял с головой пильщика. Взгляд его тоже был направлен на Ди. Маленький молоток с круглым бойком, зажатый в кулаке, которым инженер чинил один из клапанов, казался предупреждением не приближаться. Голову пожарного заменили на голову часовщика и тоже направили лицом в сторону Ди; в глазнице так и осталась зажатая лупа-монокль.
Теоретически перемена голов должна была показаться смешной из-за легкости, возможности и дурашливости самой затеи, но эффект получился жутковатым. Восковые фигуры всегда казались Ди эхом настоящих людей, а сейчас эхо вдруг изменилось, становясь громче вместо того, чтобы затихать. На миг Ди обдало жаром от шальной мысли, что она нечаянно вторглась в реальную жизнь воображаемых людей.
Она пошла быстрее, но через несколько шагов увидела Роберта и снова остановилась.
Он не смотрел на нее, он сидел на корточках, занимаясь велосипедным колесом. Черные волосы были слегка взъерошены, будто он почесал в затылке от досады или недоумения, как это Ди могла пройти мимо и не заметить. Кровь из отрубленной шеи пропитала плечи куртки механика, а из макушки торчал металлический штырь. Пробив череп насквозь, штырь соединял голову с телом восковой фигуры.
Значит, это не Роберт закрыл входную дверь и подстроил розыгрыш с манекенами.
– Где вы? – проговорила Ди.
Капитан Энтони кашлянул. Без рубашки, но в военных брюках и ботинках, он показался в проеме двери, ведущей на лестницу. В сложенных на груди руках он баюкал большие ржавые клещи. Ди даже удивилась, как она вообще могла надеяться сбежать от него.