[217] музыканты из далекого мормонского штата Юта. Прогуливая гостей по Невскому проспекту, Курёхин привел их к Казанскому собору, где «барочная» группа «Поп-Механики» – флейтист Ваня Шумилов, игравший на виоле да гамба виолончелист Боря Райскин, лютнист Марк Эйдлин (тот самый, который «Евреи пошли!») – устроила альтернативный фестиваль старинной музыки. Альтернативный, поскольку проводился он в знак протеста против того, что Шумилова с компанией не пустили в проводившийся в те дни в Малом зале филармонии, чуть наискосок от собора, аналогичный официальный фестиваль. Американцы тоже чуть-чуть поиграли, и было решено сделать запись. Записывали на привезенную американцами портастудию.
Главным из гостей был старый хиппи – большинство нью-эйджевских музыкантов старые хиппи – флейтист Дин Эвансон, владевший у себя в Юте небольшой фирмой «Soundings of the Planet». Некоторые из записанных пьес – трио Курёхин – Райскин – Шумилов, Курёхин соло и собственные дуэты с Курёхиным – Эвансон издал на компакте-диске вместе со сделанными американцами еще и в Киеве записями с детским хором. На обложке лубочно-китчевые луковки православного собора красовались на фоне снежных гор, а весь диск был снабжен слегка приторным, на мой взгляд, названием – «Music Makes the Snow Melt Down» («Музыка заставляет таять снег»). Под стать были и названия пьес – «Sergey’s Dream» («Сон Сергея») «Leningrad Lights» («Ленинградские огни»), «Perestroika Peace» («Мир перестройки»), «Glasnost Sonata» («Соната гласности»), «Wind Troika» («Ветряная тройка»).
Нью-эйдж в среде джазовых и уж тем более новоджазовых музыкантов считался музыкой – как бы это помягче выразиться – не очень достойной, что ли. В том же 1987 году я брал интервью у приехавшего к нам в Ленинград американского джазового гитариста Пэта Мэтини[218] и никогда не забуду, как тот чуть не подпрыгнул от возмущения, когда я предположил, что музыка его, пользовавшаяся тогда колоссальной популярностью, эстетически стоит на стыке с нью-эйджем и более того, придает пустому слащавому нью-эйджу легитимность. Я и до сих пор считаю, что отчасти это так, хотя Мэтини – безусловно, музыкант с прекрасным чувством и пониманием самого разного джаза, что он неоднократно доказывал, в том числе и великолепной пластинкой «Song X» с классиком фри-джаза Орнеттом Коулманом.
Зачем Сергей вписался в это мутноватое сотрудничество с глубоко провинциальными и не очень интересными музыкантами из Юты, мне и до сих пор до конца не ясно. С одной стороны, это можно объяснить всеядностью известного музыкального хамелеона. С другой – вполне по тем временам понятной жадностью до сотрудничества с любыми западными гостями. Принцип тогда был такой – разбрасывать свои камни везде, где только можно.
Приехав в Америку, Курёхин отправился в вотчину Дина Эвансона в Аризоне, куда тот к тому времени перебрался из Юты. И хотя Аризона – самый юг США, пустыня и жара, а Юта – самый север, горы и холод, оба эти штата объединяет столь любимая нью-эйджевцами богатая первозданная природа. В студии Эвансона в Аризоне Курёхин записал альбом «Morning Exercises in the Nuthouse». Несмотря на заложенную в названии симпатичную сумасшедшинку (nuthouse – дурдом, чего, увы, не могли сообразить российские издатели, переводившие первые переиздания этого альбома в России как «Утренние упражнения в ореховом домике»), альбом этот, в особенности в дуэтных с Эвансоном пьесах, – такая же сладкая, монотонно-однообразная и начисто лишенная присущей Курёхину остроты и изобретательности нью-эйджевская водичка, как и уже упоминавшийся «Music Makes the Snow Melt Down». Справедливости ради надо сказать, что записанный там же, в Тусоне, сольный курёхинский концерт звучит куда более интересно. Впервые эта запись увидела свет уже много позже смерти музыканта в изданном «SoLyd Records» альбоме «Сергей Курёхин. США».
В Калифорнии мы с Курехиным разминулись, но довольно полное представление о происходившем там дает изданная Leo Records в 2008 году, к двадцатилетию курёхинского пребывания в Америке семидисковой коробке под названием «Absolutely Great!». Именно так – «Absolutely Great!», по рассказам очевидцев, стремительно осваивавший английский Курёхин отвечал на стандартные вопросы вежливых американцев о том, как он спал, ел и прочее. Записи эти пролежали невостребованными двадцать лет, пока, наконец, не попали в руки преданного имени и музыке Курёхина издателя. Шесть из этих семи дисков представляют собой записи проходивших три дня подряд – 21, 22 и 23 октября – концертов, традиционно начинавшихся курёхинским соло, а затем переходивших в выступление возглавляемого Сергеем оркестра из местных музыкантов. Специально, чтобы присоединиться к курёхинскому бэнду, из Нью-Йорка прилетел уже эмигрировавший к тому времени виолончелист Борис Райскин, а из Аризоны подтянулся Дин Эвансон.
«Поп-Механика», как известно, к тому времени уже существовала в полный рост, и крайне любопытно сравнить музыку собранного в Калифорнии довольно большого оркестра с тем, что Курёхин делал с подобными составами дома. Да, мы даже слышим иногда привычные поп-механические риффы, но в целом музыка на «Absolutely Great!» куда ближе старой новоджазовой (извините за парадокс) парадигме, чем довлеющей к тому времени в курёхинской музыке пост-модернистской эстетике. Недостатка в постмодернизме тоже, впрочем, не было. Все довольно обширные сольные фортепианные куски – та же смесь раскованной импровизации с польками, маршами, вальсами, а то и цыганщиной. Временами Сергей даже поет – пока еще, впрочем, тихонько.
Есть тут и дуэт с саксофонистом и флейтистом Эндрю Войтом, приезжавшим в Ленинград-Москву во время памятного турне ROVA Saxophone Quartet в 1983 году. Войт к тому времени уже ушел из ROVA, и дуэт с Курёхиным на концерте в Санта-Круз стал для него компенсацией за невозможность сыграть на выступлениях, которые организовали для Курёхина в Сан-Франциско остальные музыканты ROVA. Эта дуэтная запись – яркая, разнообразная и изобретательная – выгодно отличается от практически идентичного по составу дуэта с флейтистом Дином Эвансоном.
Лео Фейгин не преминул включить в американскую антологию Курёхина и переиздание записанного в студии гитариста Генри Кайзера и изданного в свое время на известной фирме «Rykodisc» дуэтного альбома Курёхин – Кайзер «Popular Science».
Кайзер – фигура на американской сцене новой музыки крайне примечательная. Внук известного промышленника, основателя американского кораблестроения и владельца сталелитейных и алюминиевых заводов Генри Джона Кайзера, он на всю жизнь был избавлен от необходимости заботиться о хлебе насущном и мог всего себя посвятить любимым занятиям – музыке и подводному плаванию. В поле нашего зрения Кайзер попал через тот же ROVA Saxophone Quartet. В 1978 году он вместе с Ларри Оксом основал «Metalanguage Records», на которой записывались и ROVA, и сам Кайзер. Однако собственные музыкальные интересы Генри были куда шире джазового авангарда. В юности Кайзер был «Deadhead» – преданный и страстный поклонник совершенно культовых для Калифорнии Grateful Dead, так что рок был для него такой же неотъемлемой частью культурного генезиса, как и для Курёхина. Еще в начале 1980-х он записал несколько дуэтных пластинок с Фредом Фритом, гитаристом легендарной и столь любимой Курёхиным английской авант-рок-группы Henry Cow, а незадолго до поездки в Америку мы получили альбом квартета French – Frith – Kaiser – Thompson, где к двум гитаристам присоединился третий – поселившийся к тому времени в Калифорнии британец Ричард Томпсон из первого состава не менее легендарных Fairport Convention[219]. Четвертый участник квартета – барабанщик Джон Френч, игравший на всех основных альбомах гениального безумца и отчасти курёхинского тезки Капитана Бифхарта[220].
Весь этот увлекательнейший и в высшей степени заманчивый коктейль делал Кайзера идеальным партнером для Курёхина. Кайзер, в отличие от Зорна, не позиционировал себя ни как звезда, ни как лидер всего поколения-направления, и контакт произошел намного легче. Не обошлось, наверное, и без помощи знаменитой калифорнийской расслабленности, в отличие от не менее знаменитой нью-йоркской напряженности. («В Нью-Йорке нельзя жить долго – станешь слишком жестким. В Сан-Франциско нельзя жить долго – станешь слишком мягким», – примерно так определяют разницу между двумя культурными столицами страны американцы.)
Я встретился с Кайзером в ноябре, когда запись их с Сергеем дуэтного альбома была уже сделана. Генри в первый же вечер повел меня на концерт Sonic Youth[221] в легендарный зал «The Filmore»[222] и тут же познакомил со знаменитым рок-критиком Грейлом Маркусом[223]. Кроме джаза, рока и импровизационной музыки Кайзер обожал японское кино, этнику и записал альбом гавайской музыки «Aloha». Жил Генри в Окленде прямо на берегу океана, в великолепном доме, из подвала которого, облачившись, как Ихтиандр, в костюм для подводного плавания, он вдоволь предавался еще одному, помимо музыки, своему любимому занятию – исследованию флоры и фауны залива Сан-Франциско. Тут же в доме у него была оборудована и студия, где и был записан альбом «Popular Science» («Популярная наука»).
Название пластинки, конечно же, перекликается, с «Популярной Механикой», но на самом деле сходство с грандиозным курёхинским проектом скорее общеконцептуальное, чем звуковое или композиционное. В отличие от тяготеющей к крупной форме «ПМ», здесь почти два десятка относительно коротких пьес; у каждой изящное остроумное название: «Rattlesnake Round-Up» («Сборище гремучих змей»), «My Amazing Rat» («Моя восхитительная крыса»), «Electricity vs. Foods» («Электричество против продуктов»), «Barking Dogs vs. The Minimalists» («Лающие собаки против минималистов») – вот бы Дину Эвансону поучиться! Практически все они записаны с применением одного из первенцев цифрового сэмплирования – электронного синтезатора «Synclavier». Я побывал в кайзеровской студии спустя буквально несколько недель после записи «Popular Science», осмотрел своим дилетантским взглядом внушительных размеров агрегат, хозяин которого с гордостью рассказывал мне, что фирма-производитель адаптировала эту грандиозную машину для его личных нужд. Интересно, что в качестве инструмента, на котором играет Курёхин, на альбоме указан лишь этот самый «Synclavier». Лишь в одной из пьес – самой длинной, почти на одиннадцать минут, с очень концептуальным названием The Concept of Concept, – в этом возникает сомнение. Звучит она как чисто сольное акустическое фортепиано, хотя и совершенно не исключено, что могущественный «Synclavier» легко мог имитировать этот звук. Да и рояля в студии Кайзера я не припомню.