Глафира была явно разочарована, что появление ее не произвело должного эффекта. Дева ждала, что Ипполит Иванович бухнется в обморок, в крайнем случае замашет руками, а именно так на сцене представляют встречу с ожившими мертвецами, пытаясь прогнать их от себя, а опекун осклабился, обнажил в улыбке акульи зубы и с выражением восторга выпалил.
– Глафира, ты ли это? Я всегда подозревал, что слухи о твоей смерти чья-то ложь или выдумка! Я верил, верил! Девочка моя, дай я тебя обойму. Каких только чудес не бывает на свете!
Объятия были краткими. Степан решительно прервал все изъявления восторга, заявив, что, де, он с супругой нанес визит, поскольку желает вступить в права наследства.
– О, конечно, мы завтра же начнем это дело!
Ипполит Иванович засуетился, велел подать кофею, а если желаете, китайского чаю и еще печенья сдобного, отличное печенье готовит его повар-француз. А вообще-то и ужин близко. Может, и отужинаем вместе и бокалом славного вина отпразднуем воскрешение, ха-ха-ха, новоявленной Глафиры Кокошкиной? Ипполит Иванович был уверен, что молодые от ужина откажутся, но не тут-то было. За ужином деловой разговор возобновился. Опекун все время сворачивал в какие-то дали, принимался живописать прекрасную Венецию и величественный Рим, но молодая чета упорно возвращала разговор в практическое русло.
– Следовательно, как я вас понял, усадьба Вешенки есть собственность моей жены? – вопрошал Степан. – Это для нас полная неожиданность.
– Да, да, и хозяйство находится в отличном состоянии.
– И каким количеством душ, позвольте вас спросить, располагает моя жена?
Этого опекун точно не помнил, надо бы свериться с бумагами в опекунском совете. Сейчас он не совсем здоров, но послезавтра они туда отправятся все вместе. В Совете будут предоставлены все бумаги, также сведения о наличности.
– В смысле – живые деньги?
Именно! Правда, точно суммы Ипполит Иванович не помнит. И потом, вы должны понять, что были значительные издержки на содержание и воспитание юной Глафиры. Но мы все выясним, пересчитаем до последней копейки. Правда, дело это долгое и муторное. Но ведь мы никуда не торопимся? Вот встану на ноги, и все приведем в порядок.
Уже прощаясь, часов десять вечера было, не меньше, Степан положил руки на плечо опекуна. Жест был не светским, а дружественным, почти родственным, и тем неожиданнее позвучали последующие за ним слова:
– Мы приедем к вам завтра утром. Вдвоем. Если не застанем вас на месте, то останемся жить в вашем дому. И не приведи вас Господь до передачи собственности Глафиры бежать за границу. Вот вам мое честное слово, я вас там найду и убью, – правая рука переместилась на эфес шпаги.
Нельзя понять было, всерьез говорит Степан или только пугает. Опекун выскользнул из трудной ситуации, сделав вид, что молодой человек шутит.
– Что уж эдак сразу-то – убью?! Ха-ха-ха! Я жду вас завтра. Отлично, господа! Глафира, девочка моя, ты отлично выглядишь!
Однако в глубине души Ипполит Иванович сразу поверил угрозе, и ямочки на щеках Степана его не обманули, потому что у бравого офицера время от времени появлялась жесткая продольная морщинка меж бровей, а она ничего хорошего не сулила. И потом, эти крестьянские руки с широким веснусчатым запястьем! Зачем им шпага, если один удар кулака может пресечь хрупкую человеческую жизнь.
Не будем затруднять читателя описанием длительной тяжбы, которая затянулась на многие годы и прервалась только со смертью Ипполита Ивановича. Выяснилось, что Глафира была обладательницей не только Вешенок, но еще нескольких деревень, разбросанных по разным губерниям. Сыскалась даже усадьба вблизи Москвы, земли тощие, пейзане бездельники, но барский дом вполне справный, окна только в мезонине вставить, трубы печные почистить, крыльцо починить, и можно жить. Но все это пустые слова, потому что жить в этих усадьбах было нельзя, опекун их давно заложил, и требовалась немалая сумма денег, чтобы выкупить их у государства. Живые, завещанные Глафире деньги, были давно потрачены. Еще в завещании упоминались брильянты и прочие украшения, но Ипполит Иванович клялся, что все эти «побрякушки» всего лишь подарки матери Глафиры – незабвенной Гретхен, и она увезла их с собой.
Степан время от времени уговаривал жену прекратить тяжбу, но Глафира упорно твердила – нет! Видно, много у нее накопилось обид, и она изыскивала способы, чтобы заставить опекуна расстаться с драгоценными итальянскими полотнами и буквально по капле возвращать украденное наследство. Помощь Бецкого в этом деле безусловно пригодилась, правда, старался он не в убыток себе. Иван Иванович оказывал давление на Ипполита Ивановича, пугал его уголовным делом, и сам же скупал у последнего картины, шпалеры, мрамора и прочее. Цену Бецкий назначал сам. Не скажешь, что он ее ополовинивал, но «восстанавливал справедливость» он с большой выгодой для себя.
Еще добавлю, что несмотря на эти неурядицы, жизнь молодой четы была вполне счастливой. Степан не ушел в отставку, и первое время Глафира делила с ним тяготы армейской службы. Вблизи казарм снимался дом, жизнь была беспечной и веселой. Все мы были молоды. Но и на чистое небо набегают облака, и грозы случаются. Иногда у Кокошкиных такие ссоры были, что только держись. Глафира жаловалась мужу, что гарнизонные дамы считают ее гордячкой, не могут простить ей любовь к печатному слову, а сами, дуры, даже газет не читают. И вообще она ради Степана загубила свой талант. Ее удел – театральные подмостки. Она могла бы быть Федрой, королевой Макбет или субреткой в «Попранной невинности», а вместо этого обрекла себя на «прозябание в забытых Богом местах». Степан иногда отмалчивался, но чаще кричал в ответ, что отпускает ее на все четыре стороны. Потом целовались, мирились, и жизнь текла своим чередом. Вернуться в Вешенки на постоянное житье Глафиру заставило рождение первенца. Марья Викторовна вынуждена была соскользнуть с трона хозяйки на должность экономки, и справлялась со своими обязанностями очень неплохо.
Эпилог
Ну вот, и доплыли до берега. Кончила свой опус, а как теперь определить его жанр? Сейчас принята доверительность в общении с читателями. Мол, писала, старалась, хотела как лучше, а получилось, как всегда. Доверительности можно обучиться, но в любом случае она более достойна, чем авторская важность. Мол, я говорю, а вы внимайте. А что пыжиться-то? Я действительно не знаю, к какому жанру отнести мой роман. С одной стороны он приключенческий, с другой – псевдоисторический, с третьей – безусловно дамский. Об этом свидетельствует откровенное, сродни мыльным сериалам, простодушие, с которым я обращаюсь с моей героиней. Определим роман скромнее – он подростковый, то есть написан для юного читателя.
Пружиной интриги стал вполне реальный заговор. Историки в очень узких кругах и по сей день спорят: имел ли место заговор в пользу Павла Петровича или не имел? Очень уважаемый мной Эйдельман Натан Яковлевич считает, что заговор был, а точнее сказать, не мог не быть. Только документов по этому делу практически никаких не осталось. В разоблачении заговора писулька моей героини могла сыграть какую-то роль, но, конечно, не главную. Машина политического сыска в России была всегда хорошо смазана и работала исправно, а о «списке Глафиры», я потому так подробно рассказала, что она главная героиня этого повествования. И еще мне хотелось показать на ее примере, как частное, ничем не знаменитое лицо может противу своей воли ввязаться в дела важные, государственные и даже повлиять на дальнейший ход событий. Возьмите любой учебник по истории, вчитайтесь в него, и сразу сквозь страницы начнут проступать чьи-то судьбы, лица, молодые, старые. О них в учебники ни строчки не написано, но они жили, жили так же ярко и интересно, как мы с вами.
О Пугачеве можно и не говорить, все знают, чем дело кончилось. Но мне хочется вставить несколько цитат из воспоминаний Ивана Ивановича Дмитриева. Известного нашего поэта, представителя сентиментализма. Он с братом присутствовал на казни, самому Ивану Ивановичу было в ту пору четырнадцать лет. «… по прибытии нашем в Москву я увидел позорище, для всех чрезвычайное, для меня же и новое: смертную казнь. Жребий Пугачева решился. Место казни было на так называемом Болоте. (Болотом в ту пору называли вечно мокрый, затопляемый остров как раз напротив теперешнего «особняка на набережной» по адресу Серафимовича 2. Сейчас на месте «Болота» разбит сквер.) В целом городе, на улицах, в домах только и было речей об ожидающем позорище. Я и брат нетерпеливо желали быть в числе зрителей; но мать моя долго на то не соглашалась. По убеждению одного из наших родственников, она вверила нас ему под строгим наказам, чтоб мы ни на шаг от него не отходили».
Далее следует описание эшафота, построенных вокруг него пехотных полков, зрителей. Мороз был страшный. – десятое января. Привезли в санях Пугачева и Перфильева, прочитали манифест. Духовник благословил преступников и ушел с эшафота. «Тогда Пугачев сделал с крестным знаменем несколько земных поклонов, обратясь к соборам, потом с уторопленным видом стал прощаться с народом: кланялся на все четыре стороны, говорил прерывающимся голосом: “Прости, народ православный, отпусти мне, в чем я согрубил пред тобой!” При сем слове экзекутор дал знак: палачи бросились раздевать его: сорвали белый бараний тулуп, стали раздевать рукава шелкового малинового полукафтанья. Тогда он всплеснул руками, опрокинулся навзничь, и вмиг окровавленная голова его висела в воздухе: палач взмахнул ее за волосы. С Перфильевым последовало то же».
Дикие времена, скажите вы! Дети ходят на казнь и родители их туда отпускают. Но не нам чваниться мягкостью современных нравов. Подобные позорища дети наши могут каждый день видеть по телевизору.
Но вернемся к нашим героям. Варенька Бутурлина благополучно закончила курс. Церемония награждения первого выпуска была очень пышной. Торжества намечены были на 21 апреля – день рождения императрицы, но 15 апреля умерла родами великая княгиня Наталья Алексеевна, супруга Павла, и церемонию вручения наград отложили на 30 апреля.