– Не играла ли пани перед войной в теннис на варшавских кортах?
– Играла, но не часто и не помню, было это на варшавских кортах или на каких-то других. Я плохо знаю Варшаву. А почему вас это интересует?
– Кажется, я вас где-то встречал. Ваше лицо и глаза нельзя забыть.
– Это комплимент? – спросила Иоланта и, обратившись к Зосе, заметила: – Твой Эдвард опасный мужчина, присматривай за ним.
Клос внимательно приглядывался к этой паре. Иоланта улыбалась, но только одними губами, глаза ее оставались холодными, настороженными, серьезными. Манера Эдварда задавать вопросы загадочным и безразличным тоном беспокоила Клоса, только он не мог понять почему. Клос уже намеревался встать и выйти из-за стола, решив, что дальнейшее присутствие среди игнорировавших его собеседников ничего полезного не может дать, а только возбудит подозрение, когда Эдвард внезапно обратился к нему:
– Господин обер-лейтенант давно в Польше? Молодой человек говорил по-немецки свободно, но не так, как поляки, которые учились этому языку в школе или университете. Его немецкий отличался австрийским акцентом. Клос был уверен в одном: Эдвард или имел хорошего преподавателя и феноменальную слуховую память, или несколько лет прожил в той местности Германии, где немцы говорят с австрийским акцентом. А может быть, немецкий – его родной язык?
– Несколько недель, – ответил Клос, обрадовавшись случаю, чтобы остаться за столом. Сначала ему хотелось спросить собеседника, где тот так хорошо научился немецкому, но после некоторого колебания разведчик передумал.
– А до этого где служили? – непринужденно продолжал Эдвард. – Если, конечно, это не военная тайна.
– Во Франции и в России, а до Польши – в Югославии, – солгал Клос. – Но в Югославии пробыл всего лишь несколько недель, – быстро добавил он, чтобы предвосхитить мысль собеседника о том, что немец, знающий язык сербов и хорватов, может понимать и по-польски.
Клос внимательно следил за движениями и взглядом Эдварда. Ему был знаком такой тип людей, их манера задавать вопросы, как будто бы не значащие, с иронией, с такими оговорками, как: «Если, конечно, это не военная тайна». Именно этим способом добываются иногда ответы на самые щекотливые вопросы. Клос сам прекрасно владел подобным методом и неоднократно использовал его в своей практике. Наконец, это чистое произношение с австрийским акцентом… Может быть, Эдвард тот самый человек, которому Клос при необходимости должен помочь? Или исполнитель сразу двух неизвестных ролей? «Может быть, он из разведки»? – подумал Клос, и ему захотелось продолжить разговор.
– Видимо, пану известно, как это бывает в армии, – сказал Клос. – Перебрасывают тебя с места на место, и не знаешь, где будешь завтра. Иногда, – добавил он доверительно, – человек даже не догадывается, зачем ему приказано быть в том или ином месте. Завидую вашей спокойной жизни здесь.
– Спокойной? – удивился Эдвард. – Не сказал бы…
– Вы говорите о… – Клос помедлил, как это делают воспитанные немецкие офицеры, боясь оскорбить чувства хозяина дома употреблением нежелательных слов, – о партизанах? Друзья меня предостерегали, что в этих местах действуют партизаны, но, как я вижу, они ошибались. Во всяком случае, сейчас здесь спокойно.
– В этом доме вы всегда можете быть спокойны, – ответил Эдвард и посмотрел на часы. – Дом пана Пшетоцкого отличается гостеприимством.
Клос, поняв его намек, встал:
– Благодарю за беседу. Должен проверить, чем занимаются мои солдаты.
Обер-лейтенант вышел во внутренний двор и пересек его, направляясь к другому флигелю, где расквартировались его подчиненные. Клосу было безразлично, чем они занимаются. Он полагал, что они, как всегда, играют в карты. Выйдя на середину двора, он заметил фигуру человека, быстро удалявшегося от боковых дверей флигеля, в котором жил Пшетоцкий, в сторону видневшейся вдали деревни.
У Клоса было острое зрение – даже с такого расстояния он узнал Яна, камердинера Пшетоцкого.
7
После ухода Клоса Пшетоцкий несколько минут сидел молча. Он не сразу понял, что присутствующие ожидают, когда он поднимется и выйдет из-за стола.
– Пан ротмистр, – произнес старик, вставая, – это, может быть, не мое дело, но я хочу высказать свое мнение: лично я против того, чтобы вы вмешивали девушек в вашу конспиративную деятельность. Она не для них.
– Если бы вы знали, какие они отличные подпольщицы! – ответил Маевский.
– Вот как, – проворчал старик, – они должны воевать, а вы – заниматься политикой?..
– Пани сменила пароль? – посмотрел Маевский на Иоланту, когда за стариком закрылась дверь. – Не хотели бы вы поговорить со мной о деле?
– Я должна убедиться, что говорю с доверенным лицом.
– Бохун, – ответил Маевский, – ротмистр Бохун. А это, – он показал рукой на Эдварда, – поручик Журав. Зося, – обратился Бохун к девушке, которая сидела и как будто бы не слушала их, – будь любезна, выйди в коридор и, если появится немец, дашь знать.
– Есть, – отчеканила девушка, как солдат, готовый выполнить приказ.
Когда Зося вышла, Иоланта подала руку ротмистру.
– Ягода, – сказала она, – курьер из Лондона.
– Теперь нам нужно убедиться, – проговорил молчавший до этого Эдвард, который, казалось, любовался только ее стройными ножками, – имеем ли мы дело с нашим доверенным представителем из Лондона.
– Разумеется. – Девушка открыла небольшой изящный портсигар, вынула сигареты, нажала шпилькой кнопку. Из плоского тайника вытащила половину долларового банкнота. – Этого достаточно? – спросила она.
Ротмистр вопросительно смотрел на Эдварда, который, подойдя к окну, скрупулезно соединял две половинки банкнота.
– Все в порядке, – проговорил наконец Эдвард. – Только беспокоит меня этот немецкий офицер. Может быть, за вами, пани Иоланта, следили?
– Меня он также беспокоит, – ответила она. – Но я не заметила, чтобы за мной следили. Видимо, вы догадываетесь, что я приехала не только к вам. Вы – последняя инстанция, может даже самая важная, а до этого у меня были дела в Кракове, Варшаве и Радоме. Если бы было что-то подозрительное… Меня там охраняли.
– Разумеется, – сказал ротмистр. – А у вас есть что-либо для нас или…
– Сейчас, – ответила Иоланта. – Прошу вас, Панове, на минуточку отвернуться.
Когда они отвернулись к окну, Иоланта быстрым движением расстегнула юбку, сняла с себя широкий, чем-то наполненный пояс. Мгновенно вынула из него несколько холщовых мешочков. – Все в порядке, прошу вас, панове, – проговорила она.
– Мне сразу показалось, что пани не по возрасту полновата в талии, – сказал Эдвард. – А теперь вы снова приобрели изящную фигуру.
Девушка ответила на комплимент очаровательной улыбкой.
– Прошу все это пересчитать и написать расписку, – обратилась она к ротмистру, который вынимал из холщовых мешочков долларовые банкноты и золотые двадцатидолларовые монеты.
– Все в порядке. Хорошо, что пани начала с денег. Имеем приказ разговаривать о делах только с тем, кто представит вот это, – показал он на мешочки. – Как всегда, присылают слишком мало, – добавил он, подписывая размашистым росчерком расписку. – Вы там, в Лондоне, – медленно проговорил он, – думаете, что мы выбрасываем деньги на ветер. То, что вы даете нам, – это капля в море. Мы должны закупать оружие, а иногда – платить тому, кто помогает вытащить из лап гестапо ценного для нас человека. Если бы вы знали, сколько это стоит!
– Напишите все это в рапорте, – холодно бросила Иоланта. – А теперь к делу. – Она замолчала, посмотрев на дверь.
На пороге стояла Марта. Горничная наверняка заметила долларовые банкноты и золотые монеты.
– Простите, что помешала. Я могу убрать со стола и позже, – проговорила она и скрылась за дверью так же тихо, как и вошла.
– Не волнуйтесь, пани Иоланта, прислуга у Пшетоцкого неболтлива.
– Это ваше дело, я уеду, а вы останетесь. Но до отъезда вы должны помочь мне в одном важном деле. Знаком ли вам зять Пшетоцкого, инженер Латошек?
– Отец Зоси? – спросил Маевский. – Как-то раз я его видел. Вам известно, что старик Пшетоцкий был против этого брака?..
– Это меня не интересует, – прервала его Иоланта. – В Лондоне знают, что Латошек перед вторжением немцев в Польшу оставил Пшетоцкому важную техническую документацию на свое изобретение. Речь идет о каком-то сплаве, и он необходим союзникам, поскольку может помочь в достижении победы над Германией.
– Мне ничего не известно.
– А я слышал что-то об этой документации от старика Пшетоцкого, – сказал Эдвард.
– Мы знаем, что немецкая разведка разыскивает эти бумаги. Они не должны попасть в руки немцев. У меня приказ – доставить документацию инженера Латошека в Лондон.
– Говорила ли пани со стариком Пшетоцким об этом деле? – спросил Маевский.
– Я – с Пшетоцким? – удивленно приподняла брови Иоланта. – Разве вы не знаете, что мне запрещено раскрывать себя? Я не имею права говорить с ним об этом деле.
– А инженер Латошек, – спросил Эдвард, – в Лондоне?
– Не могу сказать ничего определенного, пан Эдвард, – ответила Иоланта.
– А откуда такая уверенность, – поинтересовался он, – что эти его бумаги действительно находятся у старика Пшетоцкого?
– Не будьте ребенком, пан поручик. Я знаю столько же, сколько и вы. У меня приказ – доставить документы Латошека в Лондон. И если я окажусь в опасности, то при любых обстоятельствах должна уничтожить их и не допустить, чтобы они попали в руки немцев.
– Пшетоцкий должен передать их подпольным властям Польши, – тихо проговорил Маевский.
– Пшетоцкий упрям и не любит, когда на него давят. Необходимо провести это дело с большой осторожностью, чтобы не обидеть старика и не спугнуть немецкую разведку! – Иоланта нервно забарабанила пальцами по столу. – Он может и не признаться, что документы зятя находятся у него.
– Пригласим Зосю, ведь это касается непосредственно ее.
Ротмистр встал и направился к двери, и в эту минуту она неожиданно открылась. На пороге стоял крепкий, рослый мужчина.