Лена принесла початую бутылку коньяка и разлила по рюмкам. Федор опрокинул стопку и сказал:
– Понимаешь, Лен, дело серьезное. Опытный айтишник легко обнаружит, что недавно из компа Макса были удалены некие файлы, и попытается их восстановить. В общем, будет лучше, если я на время увезу не флешку, а весь ноут Крохи к себе. Потом, когда все закончится, я, конечно, верну его, даже не сомневайся.
– А если следователи явятся за компом?
– Скажи им, что после похорон и поминок ноут Макса куда-то пропал. Мол, тут был проходной двор, и кто-то под шумок его свистнул.
Лена растерянно кивнула, потом встала и вернулась с потрепанным ноутбуком. Федор торопливо запихнул его в приготовленный рюкзак.
– Давай помянем Макса, не чокаясь. Хороший был парень. Обещаю тебе найти ту гниду, которая приказала его убить.
Курьер партии,
1992 год
Иван Кузнецов планировал в самолете хорошо выспаться. Впрочем, что еще делать во время беспосадочного ночного перелета Москва – Канкун, когда свет в салоне приглушен и все пассажиры дружно храпят? Надо было уснуть, потому что потом предстоял еще путь от Канкуна до Мехико.
Кузнецов гнал прочь тревожные мысли, но сон не приходил. Вопреки обыкновению, мозг отказывался подчиняться воле хозяина и, словно компьютер, прокручивал, разные варианты дальнейших действий. Иван Кузнецов понимал: наступает час «Х», от его дальнейших поступков будет зависеть дальнейшее благополучие и обеспеченная жизнь и его самого, и Веры и Пети.
В девяносто первом стремительно рухнула советская цивилизация, казавшаяся вечной. Не удивительно, что многие, вполне успешные прежде люди, растерялись. Старые правила и законы, по которым страна жила 70 лет, больше не работали, а новые наверху еще не приняли. Компартия и ее ЦК были стремительно, буквально в три дня, распущены, Госплан и Госснаб, два столпа советской плановой экономики, тоже в одночасье прекратили существование. Государственное имущество стремительно приватизировалось. Заводы распродавались за копейки, нефтяные скважины, месторождения ценных металлов тут же прибирались к рукам случайными людьми, по воле случая приближенными к новой власти.
Кузнецов не спал. Он думал о том, какая все-таки сука жизнь. Только расслабишься – куснет тебя сзади исподтишка, даже отскочить не успеешь. Дело было не в долларах. Иван и раньше возил валюту за границу и был спокоен насчет нее, как Ленин во поводу своей регистрации в Мавзолее, из которого его лет двадцать все пытаются вынести, однако без толку.
В родной советской таможне Кузнецов был уверен на все сто. Каждый раз к моменту его появления в «Шереметьево» туда поступало «откуда надо» четкое указание – пропустить Ивана Петровича Кузнецова без лишних вопросов. Советскую таможню Кузнецов проходил уверенно, словно коридор родной редакции «Страны Советов». Это и был коридор, только «зеленый». Государство в лице ЦК КПСС и КГБ обеспечивало ему, верному солдату партии, грамотное прикрытие и беспроблемный вылет с опасным грузом в страны «вероятного противника».
На чужих границе и таможне все было намного сложнее и тревожнее, но и там он ни разу не провалил задание партии. Никогда в жизни Иван не праздновал труса. Во время второй мировой военкор Кузнецов ради эффектны кадров лез на рожон, в самое пекло. Летал с пилотами на опасные боевые задания. Летчики под любым предлогом старались его, шестнадцатилетнего, не брать на борт, берегли жизнь пацана, такую короткую и пока не сбывшуюся. Однако Иван был упертым и в итоге всегда оказывался в самолете на месте стрелка. Он дошел до Берлина без единого ранения и в душе верил, что его ангел-хранитель, словно преданный личный охранник, четко делает свою работу. Кузнецову нравилось рисковать. Во время загранкомандировок он получал адреналин, без которого, как без наркотика, уже не мог обходиться. В Москве, случалось, Иван хандрил, бывало и сердце пошаливало, однако за границей, когда выполнял «деликатные поручения» партии, чувствовал себя отлично, словно опытный врач-реаниматолог сделал ему укол адреналина прямо в сердце. Как в шпионском фильме, по ту сторону советской границы от него требовалось одно: сохранять самообладание и дружески улыбаться таможенникам западных стран, всем своим видом демонстрируя, что, дескать, недосуг разводить тары-бары, ждут важные дела. Держать лицо было непросто, но офицер КГБ Кузнецов ни разу не провалил задание партии и органов безопасности. Он передавал секретарям компартий чемоданы, набитые долларами, быстро и четко, соблюдая все необходимые бумажные формальности, словно был не фотожурналистом, по сути – богемой, а трудился клерком в банке. Ни одна пачка с твердой валютой не прилипла к его рукам.
Иван Петрович, конечно, серьезно рисковал, путешествуя за границу с крупными суммами наличных долларов в чемодане. Оказаться в западной тюрьме – удовольствие сомнительное. И все же курьер партии Кузнецов верил в удачу и сознательно шел на риск. Порой Иван Петрович посмеивался про себя: дескать, его ангел –хранитель давно уже не в гимнастерке, а в модном западном «прикиде», и выдает себя лишь белоснежными крыльями за спиной.
Итогом опасных поездок стала обеспеченная жизнь, возможность путешествовать и повидать мир. Иван считал себя счастливым человеком: у него была любимая работа со свободным графиком посещения офиса, возможность жить, как хочется и снимать, что хочется, и самая ценная привилегия – плевать на распоряжения редакционного начальства. К тому же рискованные вояжи обеспечили Кузнецову право одеваться по-западному, вести себя на службе свободно и раскованно, словно он давно уже живет в демократической стране, и при этом пользоваться всеми привилегиями советского номенклатурного работника.
ЦК КПСС в конце восьмидесятых активно помогал компартиям зарубежных стран. Западные коммунисты, бедные, как церковные мыши, постоянно находились на грани разорения. Деньги компартии «Большого Брата» спасали положение, с ними западные коммунисты-функционеры чувствовали себя, как у Христа за пазухой, и казалось, что так будет продолжаться вечно.
После августа 1991 года жизнь начала стремительно меняться. Партия самораспустилась, и деньги, выделенные на поддержку компартий капстран, оказались как бы бесхозными. Кое-кто из бывших функционеров партии и сотрудников госбезопасности раньше других раскусили, к чему идет дело. Они поняли, что настал «час икс»., когда появилась реальная возможность прибрать «бесхозные» деньги к рукам и обеспечить себя на долгие годы. Иван Кузнецов был далеко не дурак и, конечно, тоже все понимал и все видел. Все чаще он задумывался: ради кого теперь, после перемен в стране, он рискует свободой? Ради алчных и нечистых на руку людей?
Это был главный вопрос, не дававший в ту ночь Кузнецову уснуть в небе над Атлантикой.
Новые обстоятельства,
август 1991
Танки, стоявшие все три дня путча под балконом особняка, в котором располагался журнал «Страна Советов», неожиданно исчезли. Центральные телеканалы вмиг расцветились яркими красками, и дикторы вдруг заговорили радостными звонкими голосами. Солнечным августовским утром Роман Лаврентьевич Ищенко и Иван Петрович Кузнецов встретились в тихом дворике за фасадом особняка, чтобы обсудить кое-что без свидетелей.
– Ты понял, Иван? Все кончено!
Роман Лаврентьевич нервно теребил в руках праздничный выпуск «Общей газеты», рапортовавшей гражданам о победе над путчистами.
– В смысле – кончено? – не понял Иван Кузнецов.
– А в том смысле, что власть переменилась! Никакой ЦК никакого КПСС тебя теперь не защитит. Трендец твоей компартии, Ваня! Нашим прежним начальникам и кураторам теперь не до нас, им о своих задницах думать надо.
– Говори точнее, – потребовал Иван.
– Все сейчас на взводе, думают лишь о том, как в новые структуры встроиться. Тебе не хуже моего известно, что наши функционеры только командовать умеют, свои прежние профессии они давным-давно забыли, а навыки растеряли.
– Ну, знаешь, о них я меньше всего беспокоюсь, – пробурчал Иван. Он достал пачку «Мальборо» и глубоко затянулся. – Надо о нас подумать, Ром. Вот ты, Лаврентьич, сумел найти себе новое занятие после ранения в голову и инвалидности, когда стал органам уже не нужен? Сумел. Я тоже пока на пенсию не собираюсь.
– И это ты называешь занятием? Быть на побегушках у штатских лизоблюдов, духи и деликатесы для их баб доставать?
Ищенко презрительно сплюнул и взглянул на собеседника каким-то новым, колючим взглядом. – Знаешь, когда я служил в конце войны в Германии под прикрытием и когда в Италии выполнял спецзадание и для убедительности спал с итальянскими шлюхами, я чувствовал себя необходимым винтиком в огромной машине. Здесь, на гражданке, это уже так, семечки… Как говорится, «период дожития», почетная пенсия и унизительная подачка в формате «подай-принеси».
– Ну, и что ты, сын Лаврентия, предлагаешь?
Иван загасил сигарету и тоже в упор уставился на собеседника. Он усмехнулся и наконец продолжил:
– Прости, что упомянул твое отчество. Знаешь, учитывая нашу с тобой службу, Лаврентий Палыч нам не чужой. Наша «контора глубокого бурения», т о бишь, КГБ, сохранится, Роман, при любом режиме, никуда не денется. Спецслужбы, сам знаешь, существуют во всех странах мира, даже самых демократических. Короче, что ты предлагаешь?
– А то, что наше начальство теперь, как и мы с тобой, никто. Не сегодня-завтра они все растворятся в нашем многомиллионном городе, рванут на свои уютные фазенды или за границу махнут, если границы откроют. О себе мы должны подумать сами. Надо изобрести схему, по которой мы сможем денежки, которые ты за бугор чемоданами возишь, себе оставить. Ну, конечно. поделившись, с кем следует.
– Какие денежки, Ромочка? Ты что, окончательно спятил?
Иван небрежно потрепал Романа Лаврентьича по плечу:
– Лучше плети свои байки про Сильвану Пампанини, по крайней мере, это безопаснее.