– Да пора уже.
– Вагоны, что ли, разгружать? – усмехнулся Юра.
– Угу, – подтвердил Стасик. – Ты поедешь?
– Сегодня нет. Я к Клавдии Ивановне вечером иду.
– Понятно. А Фарсадовым, знаешь, просто овладела страсть к наживе. Печать алчности легла на его лицо, и глаза горят мрачным пламенем при мысли о грудах золота, рассыпанных в подвалах станции «Москва-Сортировочная».
– Страшный человек, – засмеялся Юра.
– Дураки! – сказал Витя. – Нет ничего более чуждого моей высоконравственной натуре, чем страсть к золотому тельцу. Я мечтаю дожить до того времени, когда расплачиваться будут поцелуями.
– Это как? – удивился Юра.
– Ну, как… К примеру, вот едешь в такси. Шофер тебе – бац: «Извольте, молодой человек, с вас два рубля». А ты в ответ: «Пожалуйста» – и целуешь его два раза в щечку. Шофер этак блаженно улыбается, ты тоже радуешься жизни… В общем, гармония.
– В таком случае, – сказал Юра, – самая тяжелая работа будет у кассиров, которые зарплату выдают…
– Ладно, – сказал Юра, поднимаясь. – Ну вас, арлекины!..
Он помахал на прощанье рукой и пошел по бульвару в сторону набережной.
– Ах, арлекино!.. – запел вслед Фарсадов.
…Москва проносилась мимо. Юра ехал в автобусе, поглядывал в окно на залитые весенним солнцем улицы. И то ли от того, что народу в автобусе было мало, или от того, что солнце блестело в окнах домов, а может, от того и от другого – Юре было весело. Он прижался лицом к прохладному стеклу, расплющив об него нос и губы, потом вспомнил недавний разговор на бульваре и задумался.
– Что с вами сегодня, Юра? – спросила Клавдия Ивановна, наливая кипяток в маленький фарфоровый чайничек.
Юра сидел на диване, лениво перелистывая журнал.
– Устал, – ответил он. – Пять часов сегодня репетировали.
– Получается? – участливо поинтересовалась Клавдия Ивановна. – А как ваши друзья?
– Нормально. На Сортировочную поехали, вагоны разгружать.
– Вагоны?
– Угу, поиздержались немного. – Юра бросил журнал, потянулся, сладко зевая.
Клавдия Ивановна, круглолицая старушка с добрыми карими глазами, молча наблюдала за ним. Юра заметил ее взгляд, тряхнул головой, виновато улыбнулся.
Они уселись за стол, и Юра подвинул к себе большую розовую чашку.
– Положительно, вы мне сегодня не нравитесь, – сказала Клавдия Ивановна, пододвигая к нему вазочки с конфетами и печеньем.
– Да я что-то и сам себе перестал нравиться, – угрюмо пробурчал Юра, извлекая из-под груды карамели шоколадный «трюфель».
Клавдия Ивановна покачала головой.
– Знаете, Юрий, – сказала она, – не мое дело вмешиваться в вашу личную жизнь, но мне кажется, что настало для вас время влюбиться в кого-нибудь.
– В кого? – уныло спросил Юра.
– В женщину! Только любовь делает из юноши настоящего мужчину. Я вспоминаю своего мужа… Это был настоящий мужчина! Знаете ли вы, Юра, что такое красный командир?
– Знаю. Я в армии служил.
– Армия!.. – Клавдия Ивановна снисходительно улыбнулась. – Что это за армия? Танки, пушки, бомбы… Видели ли вы когда-нибудь эскадрон красной кавалерии под развернутым знаменем?
– В наше время на лошадях много не навоюешь, – возразил Юра.
– Может быть, – задумчиво проговорила Клавдия Ивановна. – Очень может быть. Но это было так красиво! Пётр, мой будущий супруг, ехал впереди на великолепном гнедом коне. Господи! Я влюбилась в него с первого взгляда. У него были усы… Знаете, такие огромные рыжие усищи. Мы танцевали наш первый вальс, и я, юная комсомолка, готова была плакать от восторга. – Клавдия Ивановна замолчала. Розовая краска, выступившая на ее лице, стала меркнуть. – Он погиб в первые дни Отечественной войны, – сказала она. – Пуля пробила грудь навылет, когда эскадрон шел в атаку.
Клавдия Ивановна всхлипнула, две большие прозрачные капли повисли на ресницах. Юра потянулся через стол и мягко прикоснулся к старчески дряблой руке.
– Успокойтесь, прошу вас, – сказал он.
– Ничего, ничего, – пробормотала Клавдия Ивановна, пытаясь улыбнуться. – Ваня, кажется, пришел, – встрепенулась она, услышав шаги в прихожей.
В комнату вошел высокий худощавый мужчина лет сорока, в отличном костюме, с пухлым портфелем в руках.
– Привет всем! – весело сказал он, целуя Клавдию Ивановну в щеку и крепко пожимая руку Юре. – Как вы тут?
– Прекрасно. Садись пить чай, – сказала Клавдия Ивановна.
– С удовольствием, – проговорил мужчина, усевшись за стол.
– Я пойду, пожалуй, – сказал Юра.
– Что вы, Юрочка? – удивилась Клавдия Ивановна. – Рано еще.
– Одиннадцатый час… Мне еще ехать.
– Когда зайдете?
Юра замялся, взглянул на насупившегося мужчину.
– На следующей неделе, наверное.
– Буду ждать. – Клавдия Ивановна поднялась, чтобы проводить его.
– Я провожу, мама, – опередил ее мужчина, вставая.
Они вышли в прихожую.
– Ну, как она сегодня? – спросил мужчина шепотом. Юра молчал мимо проскользнула остроносая соседка с кастрюлей в руках. Мужчина недовольно посмотрел ей вслед.
– Да ничего, Иван Петрович, – так же тихо ответил Юра. – Расстроилась немного.
– М-да, – пробубнил Иван Петрович. – Знаешь, это такое дело… Жизнь, дружок, сложная штука. Кем он сегодня был?
– Красным командиром, кавалеристом.
– М-да, а в прошлый раз?
– Летчиком.
– М-да.
– Я ведь больше не смогу ходить, – сказал Юра. – У меня диплом.
– Да, да, я помню, – согласился Иван Петрович. – Ты обещал кого-нибудь вместо себя.
– Я подыскал одного парня, второкурсника.
– Ладно, дай ему мой телефон, пусть позвонит.
Юра согласно кивнул.
– А кем он был на самом деле? – спросил он вдруг.
Иван Петрович оторопело посмотрел на него.
– Кто? – спросил он.
– Ну, отец ваш?
– А. – Иван Петрович как-то растерялся. – Да так. Зубным врачом, в Ленинграде. В сорок втором умер. Она была там с ним…
– А вы где были?
– Я? – Иван Петрович почему-то заулыбался. – Да я маленький тогда был, – сказал он извиняющимся тоном. – В эвакуации.
– Понятно, – сказал Юра.
– Ну ладно, – заторопился Иван Петрович. – Ты к ней сколько ходил? Месяц?
– Месяц.
– Каждую неделю? – подозрительно спросил Иван Петрович.
– Да, каждый четверг.
– М-да. – Иван Петрович достал бумажник. – Значит, я должен тебе десятку?
– Десятку, – твердо сказал Юра.
– Неплохая работенка, – хмыкнул Иван Петрович. – Раз в неделю попил чайку, послушал сказки, ну до магазина прогулялся. И червонец… Неплохо?
– Плохо, – сказал Юра, небрежно сунув деньги в карман брюк.
– Осуждаешь? – с нескрываемой иронией спросил Иван Петрович.
Юра, не отвечая, повернулся, чтобы уйти.
– Осуждаешь! – зло продолжал Иван Петрович, хватая его за рукав. – Поживи сперва, а потом осуждай… У меня семья… Жена, дети. Куда я ее к себе возьму, полоумную?.. А ты вот тоже, осуждаешь, а денежки-то взял.
Юра вырвался, открыл дверь и побежал вниз, перескакивая через две ступеньки, по старой, обшарпанной лестнице. Иван Петрович крикнул ему вслед:
– Про паренька-то не забудь!
В общежитии Юра повстречался с Фарсадовым.
– Ну как? – спросил Юра.
– Тридцатку с Костенкой сшибли. Щебенка попалась. Тоска-а! А ты как?
– Червонец.
– Нормально.
– Долги хочу вернуть, – сказал Юра.
– Валяй, хотя на десятку – не больно-то… – безнадежно махнул рукой Фарсадов.
– Долговой ямы с тобой не миновать, – сказал Юра и пихнул Витю кулаком в бок. – А посему…
– А посему, – закричал Витя, – участникам чемпионата мира по борьбе предлагается завтра встретиться в дружеской обстановке за пивными кружками.
Катя, миловидная девушка в очках с толстыми стеклами, нравилась Юре своей беззащитной застенчивостью. Она работала ассистентом режиссера на телевидении. Стасик Костенко познакомился с ней месяца три назад, когда его пригласили пробоваться на роль в телефильме. Сниматься не взяли, но на Катю он произвел большое впечатление. Сидя в кресле в маленькой Катиной комнате, Юра наблюдал за девушкой. Было очевидно, что она влюблена в Стасика Костенко, хотя, боясь выглядеть несовременной, всячески скрывала это.
А Костенко, развалясь в другом кресле, разыгрывал роль султана. Женская привязанность подчас превращает мужчин в наглецов. У Стасика это принимало чудовищные формы, он становился придирчивым и капризным. Почему она носит брюки? Брюки ей совсем не идут… И вообще он посоветовал бы ей реже вставать из-за стола: так, по крайней мере, не заметно, что ноги у нее как у кавалериста. Катя слушала эти замечания с покорностью Шехерезады.
«Костенко понесло», – подумал Юра, наблюдая эту сцену.
Стасика действительно понесло. «Нокаутировав» Катю, он принялся за Фарсадова: ему не нравилось, что тот развалился на диване, как у себя дома. Вообще он давно убедился, что Фарсадов везде чувствует себя как дома, наверное, на этот раз есть веские причины…
– Замолчи, надоело! – не выдержала Катя.
Костенко захлопал в ладоши. Разумеется, он замолчит. Он даже уйти может, благо все, кажется, только и мечтают об этом.
– Хватит паясничать, – сказал Юра. – Что за муха тебя укусила?
Стасик обиженно надулся, но промолчал. Что, собственно, он мог сказать: сам не знал, какая была муха. Наверное, цеце, хотя в наших краях она вроде бы не водится? Это только кажется, что не водится, а на самом деле еще как водится. Человек живет, учится, работает, участвует в общественной деятельности, никого не трогает, а цеце наблюдает. Наблюдает, наблюдает, наблюдает – и вдруг тяп за ногу, или за руку, или за что там придется!.. И человек каким-то не таким становится, некоммуникабельным. Все ему нехорошо делается. Начинает он злиться, нервничать, а иногда запирается где-нибудь в укромном местечке и тоскует. Сам не знает, почему тоскует. Как натоскуется, так ему становится легче.
Костенко переживал первую стадию – злился. В его глазах забрезжил свет новой идеи, которую он высказал с прямотой древнего римлянина: