Молодые солдаты и матросы, смеясь, обнимали девушек, а те плакали от счастья.
Химические формулы взрывались, как петарды, разноцветно освещая мир. Математические вычисления пылали в небе, как бенгальские огни.
Дети встречали умерших отцов, матери видели погибших сыновей. Не было прошлого, не было настоящего, не было будущего. Были восемь миллионов снов, которые рождались и умирали, опять рождались и опять умирали, а в промежутках жили, чуть-чуть жили.
Светало. Сны бесшумно расходились и разбивались, как хрустальные вазы, брошенные о камень. Их осколки мутнели и таяли.
Небо на востоке слегка порозовело, но в вышине оставалось еще темно-синим. Розовая полоска становилась всё шире и шире, и небо линяло, как весенний заяц. Наконец желтая дуга сверкнула над домами, выползло солнце и повисло над городом. Москва, розовая и нежная, легла на ладонях, как две половинки свежеразрезанного яблока.
«Хорошо», – думала Светлана.
«Хорошо», – думал Юра.
День начинался, пора было расставаться, но прежде чем сказать друг другу «до свидания», они долго целовались, с упоением вдыхая аромат зубной пасты «Рэд-уайт».
– Подъем! Вставай, несчастный!
Юра зарылся носом в подушку и натянул одеяло на уши. Цепляясь за остатки сна, он с интересом прислушивался к голосам в комнате.
– Окати-ка его водой!
– Это банально. Лучше вынесем в коридор вместе с кроватью.
– Ну и что?
– Ничего. Так, для смеху.
«Эх, сейчас встать бы да выписать каждому по тыкве…» – подумал Юра, но не сделал ни того ни другого.
– Ладно, давай графин…
Послышались возня, шаги, сдавленный смех и звук воды, переливаемой из одного сосуда в другой. Дело принимало серьезный оборот.
«Неужели обольют?! Не может быть…» Шаги приблизились и затихли у самого изголовья. «Да, видимо, обольют!» – решил Юра, и, как бы в подтверждение этой догадки, холодная струйка воды упала ему на темя и ручейками растеклась по всей голове, а заодно и подушке.
Не открывая глаз, Юра тяжело перевернулся на другой бок, правой рукой нащупал под кроватью ботинок и метнул его в сторону предполагаемого противника.
В следующее мгновение где-то далеко раздался истошный вопль: «А-а!» Юра открыл глаза, увидел раскрытое настежь окно и все понял.
– Молодец! – сказал Костенко, похлопывая его по плечу.
– Вот это бросок! – восхищался Фарсадов.
– Кто открыл окно? – с убийственным спокойствием спросил Юра.
– Вредно спать в такой духоте.
– Если бы оно было закрыто, ты бы разбил стекло.
– Идиоты! – мрачно брякнул Юра, вылезая из-под одеяла.
С улицы между тем доносились возмущенные крики.
Юра сокрушенно покачал головой, вздохнул и подошел к окну. Внизу, на противоположной стороне улицы, стоял очень полный мужчина в рубашке навыпуск и соломенной шляпе. Медно-красное лицо его сливалось с кирпичной стеной, отчего казалось, будто шляпа висит в воздухе. В одной руке он держал большой черный портфель, а в другой – злополучный ботинок. Время от времени мужчина потрясал им над головой и кричал: «Хулиганы!» Завидев в окне Юру, он настороженно замолчал.
– Здравствуйте, – как можно любезнее обратился к нему Юра.
– В меня попали ботинком! – сообщил мужчина неожиданно спокойно.
– Я понимаю, что это неприятно, – согласился Юра, стараясь говорить как можно мягче.
– В меня попали ботинком! – повторил мужчина.
– Театр абсурда, – сказал Костенко, с интересом следивший за диалогом.
– Ладно, помолчи, – буркнул Юра, после чего вновь обратился к мужчине на улице: – Я знаю, что в вас попали ботинком, но, поверьте, это произошло случайно.
– Это ваш ботинок? – спросил мужчина.
– Да, это мой ботинок. Я очень устал сегодня и хотел прилечь отдохнуть. Когда я снимал ботинки, один из них случайно выпал из окна и угодил в вас.
Мужчина растерянно посмотрел на ботинок, потом на окно.
– Не могли бы вы вернуть мне его? – продолжал Юра. – Иначе мне не в чем будет пойти в Зоологический музей, куда мы собрались с девочками из нашего класса.
– Я попробую, – согласился мужчина.
– Будьте так добры, – попросил Юра, – только не выбейте стекло у соседей.
После этого замечания мужчина, занесший было руку для броска, на секунду замешкался, но потом, как бы устыдившись своей нерешительности, метнул ботинок, стараясь попасть в открытое окно. Однако первая попытка оказалась неудачной. Ботинок ударился о стену ниже подоконника и шлепнулся на тротуар.
– Не волнуйтесь, – успокоил его Юра, – возьмите прицел чуть выше.
Мужчина поспешно подобрал ботинок и, тщательно прицелившись, кинул еще раз.
– Теперь высоковато…
Третья попытка оказалась блестящей. Юра едва успел пригнуться, и ботинок, пущенный со скоростью пули, угодил в лоб Фарсадову.
– Вдвойне спасибо! – сказал Юра мужчине, пока Костенко сдерживал возмущенного Фарсадова.
– Интересно, сколько сейчас времени? – Юра сел на кровать, вытянув ноги.
– Час, – сказал Стасик, не глядя на часы.
– А если уточнить?
Юра потянулся и начал одеваться. Костенко и Фарсадов молча наблюдали за ним. Одевшись, Юра спросил:
– А в чем, собственно, дело?
– Да ни в чем, – медленно произнес Витя. – Мы нашли…
– Невесту тебе, – пояснил Стасик. – Ты, кажется, не очень рад?
– Во сколько у нас генеральный прогон?
– В пять. Мы обещали привезти тебя к девяти.
– Понятно. Но я не поеду.
Нельзя назвать удивлением гримасу, которая появилась на лице Стасика, скорее это была усмешка. Такая еле приметная, почти не ощутимая.
– Что же с тобой произошло? – спросил он.
– Ничего особенного. Дело в том, что я тоже нашел…
Усмешка разрослась и почти достигла размеров натянутой улыбки.
– Однако, – продолжал Юра, – никаких последствий не будет.
– Ты хочешь сказать… – начал было Витя.
– Именно, – прервал его Стасик, – именно так. Ему постыла сама идея фиктивного брака, а вместе с нею и мы с тобою. Но ты, Витя, не знаешь главного. Наш друг влюблен, во всяком случае, он желает, чтобы все придерживались такого мнения. А Джульетта, видимо, умна, недурна собой и имеет московскую прописку, о которой, впрочем, теперь не говорится вслух, ибо это может несколько подпортить фундамент того прекрасного здания, которое будет возведено.
Натянутая улыбка на лице Стасика сменилась радостной, она не покинула его и тогда, когда Юра, подойдя к нему вплотную, левой рукой крепко ухватился за край куртки и легко стащил его с подоконника, а правой, слегка развернувшись, ударил.
Голова Стасика откинулась назад. Он нанес ответный удар, но промахнулся, на какой-то миг потеряв равновесие. Упершись ладонями в пол, он попытался подняться.
Фарсадов бросился между ними:
– Хватит! С ума посходили!
– Пусти его, Витя, – сказал Стасик, поднимаясь. – Пускай потешится, благородный мальчик.
– Подлец, какой же ты подлец, – твердил Юра. – Я давно это знал…
– Валяй дальше! Еще что-нибудь в этом же духе! Я скотина! Ладно, я этого хотя бы не скрываю. А ты…
– Бросьте! Из-за чего сыр-бор? – суетился Витя.
Юра махнул рукой и пошел к двери. На мгновение остановившись, он обернулся, хотел было что-то сказать, но промолчал и вышел из комнаты. Фарсадов догнал его в коридоре:
– В пять нам надо быть в институте.
– Знаю. Буду ровно в пять.
– Может быть, не стоит?
– Что «не стоит?»
– Не знаю.
– Все в порядке, Витек. Все в порядке.
В детстве нас учат быть честными. В это время мы еще не можем оценить ни пользы, ни вреда, ни тем более общественной значимости сего похвального человеческого качества. Мы еще не осознаем ответственности за свои поступки – отвечает кто-нибудь другой: семья, школа или общественность ЖЭКа.
Одна волшебная фраза «я больше не буду» прекращает все муки маленького сердца. Но оно растет, становится большим, и ему уже тесно в груди: взламывая ребра, сердце рвется наружу в этот огромный мир с его радостями и заботами. Мы узнаём, что такое страх, сила, напористость, хамство, обман, и детский росток честности иногда бывает погребен под толстым слоем этих новых понятий. Нет, мы не забываем о ней, просто она прячется где-то там, в глубине, подчас одинокая и беспомощная, потому что нет рядом с ней ни силы, ни отваги. И только иногда, оставаясь наедине с собой, мы извлекаем ее из-под спуда повседневных забот, чтобы стряхнуть пыль, подновить, почистить и упрятать обратно до лучших времен.
Но бывает, что взглянешь на нее, всплеснешь руками и подумаешь: «Батюшки, как же ты, милая, пообносилась за эти годы, заплата на заплате!» Тут-то и вспомнишь, что было и чего могло не быть, и после этого, пожалуй, махнешь рукой и скажешь: «А, будь что будет! Ты долго ждала, и вот твой звездный час наступил». Конечно, давно бы пора, но лучше поздно, чем никогда…
В третьем часу дня Юра очутился на Метростроевской улице, напротив Института иностранных языков. В скверике, где несколько дней назад состоялось его знакомство со Светланой, сидели на лавочках студенты и студентки. Пролетающие над ними птицы заглядывали в раскрытые книжки и тетрадки, лежавшие на коленях. Студенты и студентки смотрели вслед птицам и тяжело вздыхали.
Стукалов вошел в темное здание института. Вахтер не обратил на него внимания, и Юра спокойно направился в холл первого этажа. Здесь он остановился, раздумывая, как быть дальше. Чтобы найти Светлану, если она сегодня в институте, в чем он тоже не был уверен, следовало обратиться в отдел кадров или, на худой конец, в деканат. Но, во-первых, он не знал ее фамилию, а во-вторых, ему просто не хотелось искать ее таким, несколько официальным образом. Поэтому Юра выбрал путь наиболее простой и наименее гарантирующий успех. Положившись на русское «авось», он отправился по коридорам в надежде на случайную встречу.
Коридоры – длинные, полутемные, с овальными потолками – напоминали подземелье старинной крепости. Шаги студентов и педагогов звучали в них, как поступь рыцарей, закованных в латы. Причудливые тени, отбрасываемые тусклым светом редких лампочек, мелькали на каменных стенах.