Зато я очень симпатизировал отделу информации. Всякую свободную минуту сидел там, пил чай, болтал о том, о сем. Заведовал отделом Степан Афанасьевич Макаров. Он был похож на бутылку шампанского, открытого в Новый год, — такой же шумный и веселый. Знакомясь со мной, Степан Афанасьевич сказал:
— Очень рад, старина…
Услышав слово «старина», я невольно улыбнулся.
— Чего смеешься? — спросил Степан Афанасьевич.
— Да так, — ответил я. — Вы сказали «старина»… Меня так отец называет.
— Все мы в чем-то отцы, — глубокомысленно проговорил Степан Афанасьевич.
— Это конечно, — согласился я. — Только он с нами уже давно не живет.
— Сочувствую, — сказал Степан Афанасьевич.
— Кому? — спросил я. — Ему или нам?
Степан Афанасьевич рассмеялся. Мы понравились друг другу.
Еще один сотрудник отдела — Зиночка Никитина. Она была лет на пять старше меня, миловидна и кокетлива. Прежде всего она оценивающе оглядела меня с ног до головы, потом представилась:
— Зинаида Павловна.
— Иван Пантелеймонович, — представился я в ответ.
Зиночка слегка удивилась.
— Это что же? — спросила она. — Неужели твоего отца зовут Пантелеймон?
— А что здесь такого? — сказал я.
Через неделю я, как и все в редакции, звал ее просто Зиночка, а она меня — Пантелеймоныч. Вообще-то имя моего отца Федор, но Зиночка этого так никогда и не узнала.
Однажды (я проработал уже месяца полтора) Макаров сказал мне:
— Вот тебе рукопись, Иван. Отвези ее профессору Кузнецову. Адрес на конверте.
И вручил мне большой пухлый конверт. Я прочитал адрес и отправился в путь.
Профессор жил на Тверском бульваре. В метро я доехал до Арбатской площади. Здесь мне надо было пересесть на троллейбус. Мимоходом я бросил взгляд в сторону кинотеатра «Художественный». Реклама предлагала вниманию кинозрителей новый приключенческий фильм. Я взглянул на часы — половина третьего. Поразмыслив недолго и придя, в конце концов, к заключению, что профессор не лишится Нобелевской премии, если получит свою рукопись на два часа позже, я купил билет и зашел в кинотеатр.
Фильм был довольно паршивый, но актриса мне очень понравилась. Такая женщина!.. Потом в троллейбусе я живо представил себе обстоятельства, при которых мог бы познакомиться с ней… Скорее всего это должно было бы произойти где-нибудь на улице. Она могла переехать меня собственным автомобилем или наступить на ногу в метро. И то и другое достаточно веский повод для знакомства…
Короче говоря, я проехал нужную остановку. Пока я возвращался назад, пока бродил по Тверскому в поисках профессорского дома, прошло не менее сорока минут, и только в шесть часов вечера я позвонил в дверь квартиры Кузнецова.
Мне открыли. Я увидел перед собой высокую девушку в джинсах и бежевом свитере. У нее были темные каштановые волосы и красивые карие глаза.
— Вам кого? — спросила она.
— Вас, — ответил я. Девушка удивилась.
— Меня?
— Да. Я учился с вами в первом классе и с тех пор люблю вас.
— В первом классе я училась в Польше, — растерянно пролепетала девушка. — Папа работал там.
— А-а… — Я был разочарован. — Значит, это не вы. Я первый класс закончил в Аргентине.
Девушка надула губы и хотела закрыть дверь.
— А вообще-то я к Семену Петровичу, — поспешно сказал я. — Привез ему рукопись из редакции.
Девушка подозрительно оглядела меня и мою папку, потом крикнула куда-то в глубину необъятной квартиры:
— Папа, папа, тут какой-то сумасшедший мальчик утверждает, что он привез тебе из редакции рукопись!
С минуту ответом ей была гробовая тишина. Потом мощный, густой бас донесся до нас, как будто из глубокого колодца.
— Зови этого проходимца ко мне. Я уже три часа его жду.
— Снимайте ботинки и идите, — сказала девушка.
— Я не проходимец! — крикнул я.
— Нахал! — взревел бас.
— Носки тоже снимать? — спросил я девушку.
— Носки можете оставить.
— Дайте тапочки…
— Нате…
Я последовал за ней и очутился в большой комнате. За массивным письменным столом, заваленным книгами, бумагами, сидел дородный, средних лет мужчина в просторном красном халате, накинутом поверх спортивного костюма. Лицо у него было волевое и суровое. Я догадался, что это и есть сам профессор Кузнецов.
— Кто это? — сказал он, уставя на меня полный недоумения взгляд.
— Курьер, — ответил я.
— Именно что курьер. Не граф Люксембург, не герцог де Гиз, а курьер! — завопил профессор. — По вашей милости, господин курьер, я потерял три часа драгоценного времени!
— Вот ваша рукопись, — сказал я спокойно, вынимая из папки стопку скрепленных бумаг.
— Катя, — обратился профессор к девушке, — проводи молодого человека до дверей.
Я покачал головой.
— Спасибо, я не тороплюсь. Я, знаете, с удовольствием выпил бы чашку чаю и слопал бутерброд с маслом и сыром.
При этих словах профессор чуть не задохнулся от возмущения. Он побагровел и так надулся, что казалось, сейчас полетит, как шар братьев Монгольфье. Каким-то чудом ему все же удалось остаться на земле.
— Я же говорила, что он сумасшедший, — сказала Катя, пожимая плечами.
— Что здесь сумасшедшего? — удивился я. — Я же не прошу у вас сто рублей взаймы. («И на том спасибо», — проворчал профессор). Человек голоден и просит стакан чаю и кусок хлеба. Что здесь такого?
Мой вопрос явно поставил их в тупик.
— Да, вообще-то… — промямлила Катя и вопросительно взглянула на отца, который уже совсем собрался улететь ввысь.
— Проводи молодого человека на кухню, — сказал профессор, сдержавшись. — И дай ему стакан чаю и бутерброд.
Мы с Катей пошли на кухню. Я сел за стол, накрытый клеенкой с видами столиц мира, а Катя зажгла плиту, наполнила чайник водой и поставила на огонь. После этого она села напротив меня. Мы посмотрели друг другу в глаза, и я улыбнулся, но у Кати лицо оставалось суровым.
— Чего уставилась? — спросил я.
— У тебя действительно не в порядке с мозгами или прикидываешься? — сказала она.
— Да нет, мозги у меня в норме.
— А впечатление такое, что они у тебя совсем не варят…
Чайник вскипел и завизжал, как кошка, которой наступили на хвост. Катя сняла его с плиты, достала из шкафа маленький фарфоровый чайник, бросила в него две ложки чая и залила кипятком. Она вынула из холодильника масло, сыр и колбасу; поставила на стол хлеб и пачку печенья.
— Лимона нет? — поинтересовался я.
Катя вздохнула и полезла в холодильник за лимоном.
Я сделал себе большой бутерброд с маслом и сыром, а сверху еще положил изрядный кусок колбасы. Налил чай в блюдце и долго дул на него, чтобы остыл.
— Тебе в детстве не говорили, что чавкать неприлично? — сказала Катя.
— Говорили.
— А зачем чавкаешь?
— Хочется…
Катя рассмеялась.
— А ты ничего… — сказал я.
— В смысле?
— Ну знаешь, так у тебя все в порядке… и фигура… Ноги там…
— Это — в маму. У нее тоже ноги длинные.
— Интересно было бы посмотреть.
— Она попозже будет.
— Знаешь, — сказал я, — у нас в школе учительница физики была… Такая симпатичная… Знаешь, такая фигура и грудь… В общем, интересная женщина.
— Ну и что? — Катя была заинтригована. Она прикрыла дверь и подсела ко мне ближе.
— Да ничего. Один раз она нам фильм показывала… Понимаешь, такой учебный фильм про всякие физические явления. А я сидел один, на задней парте… Она села рядом и… В общем, света не было, а она рядом… Я так разволновался и потихоньку к ней придвинулся…
— А она? — спросила Катя шепотом.
— Она сидит, как будто ничего не происходит. Короче, я ее обнял потихоньку…
— А она?
Я сделал себе новый бутерброд и продолжал беспечно:
— Она ничего. Сидит — смотрит. Ну, потом, после урока, она говорит: «Мирошников, — это моя фамилия, — зайди ко мне после уроков».
— А ты?
— Ну, я и зашел… Она была в лаборантской. Знаешь, колбы там всякие и прочая дребедень… Она меня увидела, и грудь у нее вздымается, как волны на картине Айвазовского «Девятый вал». Я говорю: «Надежда Ивановна, я без ума от вас…» А она: «Мирошников, я — твоя…» И как бросится мне на шею! Ты понимаешь?
— А ты не врешь?
Я увидел, какое уважение засветилось в Катиных глазах.
— С какой стати я буду тебе врать?
— И что же потом было?
Я не предусмотрел возможности подобного вопроса и замялся.
— Да потом она в другую школу перешла, — уклончиво ответил я. — В общем, как-то все на том закончилось.
Катя мечтательно вздохнула.
— Да, — сказала она. — Я тоже была влюблена в одного учителя. Он у нас в десятом классе литературу и русский преподавал. Такой видный мужчина был… с усами…
— Ну и как ты?
— Да никак. Я один раз ему письмо написала, но он не ответил. Ты же понимаешь, я девушка, мне неудобно навязываться…
— Это конечно, — согласился я. Мы замолчали. Мой рассказ явно произвел на Катю неизгладимое впечатление.
— Ты вообще чем занимаешься? — спросил я.
— Учусь в МГУ, — ответила Катя. — На первом курсе.
— Понятно, — сказал я. — Я тоже мог бы сейчас учиться на первом курсе.
— И что же?
Я пожал плечами.
— Да не захотелось. Вступительные я сдал на «отлично», а потом забрал документы. Решил жизненного опыта подкопить, в армии послужить. А то все лезут в эти институты, как кроты в норы…
— Ты молодец, — восхитилась Катя. — Мне тоже не хотелось поступать. Но родители, их ведь не убедишь.
— Родители есть родители.
Я встал.
— Что? Пойдешь? — сказала Катя.
— Да, пора. Я, наверное, завтра опять зайду к вам. За рукописью.
— Заходи.
В прихожей я надел ботинки и куртку.
— С папой я, пожалуй, прощаться не буду, — сказал я.
— Да, не стоит, — согласилась Катя. — Ты его немного вывел из себя.
Я вышел на улицу. Холодный осенний ветер хулиганил здесь: срывал с прохожих шляпы, бился в окна домов, завывал в подворотнях. Надвинув на голову капюшон куртки, я зашагал к метро.