— Слушай, я жрать хочу, — сказал Андрей. — Какого хрена, вообще: война войной, обед обедом!
— Бедненький, я и не подумала! Только оденься, голых я не кормлю.
Они надели брюки, Патриция натянула рубашку, завязав узлом на животе, и они перешли в небольшой грот. Он был обжит, на сводах виднелась копоть; в углу, на надувном матраце, был раскатан спальник, рядом лежал пятнистый военный рюкзак. В одной из стен грота обнаружилась темная расселина. Патриция запустила руку внутрь, достав оттуда две холодные банки пива, с которых стекала вода.
— Там всегда есть вода, холодная и пресная. Видимо, дождевая, — объяснила она, распаковывая рюкзак.
В гроте было прохладно, хотя жара стояла всего в полуметре. Пока Патриция делала бутерброды, Шинкарев, не спросив разрешения хозяйки, прошерстил рюкзак. В боковом кармане нашелся аккуратно уложенный «Узи» — точно с таким же он ходил в «Циньхуа». В другом кармане лежали два снаряженных магазина. Патриция все видела, но никак не отреагировала.
— Готово, — сказала она, раскладывая бутерброды. — Положи пушку на место, возьми лучше это. — Она забралась в очередной карман рюкзака и протянула Андрею зубную щетку с пастой, мыло и полотенце.
— Иди мойся, а то ничего не получишь.
Когда он возвратился, женщина смотрелась в зеркальце, поправляя волосы. Андрей поглядел на нее, на приготовленную еду. А ведь это семейный обед. Так получается?
— Тебе идет «милитари», — потрогал Шинкарев ее зеленую рубашку. — Хотя странно. Такой агрессивный цвет.
— Почему агрессивный? Это цвет природы. Кому, как не женщине, его носить?
— Может, и так. Скажи-ка мне вот что, — попросил Андрей, закончив с едой и потягивая пиво, — нам можно делать то, чем мы здесь занимаемся?
— А чем мы занимаемся?
— Допустим, сексом. Что тут еще делать?
— Скажи еще, что без презерватива.
— Значит, можно. А на вилле было нельзя.
— Может, у меня месячные были? Кстати, кто-то согласился не лезть с лишними вопросами. Кто бы это был, а?
— Откуда я знаю, лишний вопрос или нет? Мне что, вообще ничего не спрашивать?
— Да, мы можем заниматься сексом. Доволен?
— Давай поваляемся!
— Не сейчас. Вопрос на вопрос: ты спал с Элизабет?
— Один раз. И при очень странных обстоятельствах.
— При чем тут обстоятельства? Спал, значит, спал. И как она тебе?
— Элизабет — не моя женщина. Ни в каком смысле.
— Да, наверное...
Патриция собрала мусор в полиэтиленовый пакет, поставила его рядом с рюкзаком.
— А я тебе кто?
— Ты моя душа, — торжественно произнес Шинкарев.
— У тебя что, своей нет? Я серьезно спрашиваю! Думаешь, я шлюха какая-нибудь? Putain?(Бл...дь (фр.)).
— Ты — моя женщина.
— Повтори.
— Ты — моя — женщина. Молчание.
— Et maintenant fiche moi la paix (А теперь оставь меня в покое (фр.)), — опустив глаза, сказала Крыса. — Не ходи за мной, пожалуйста.
Она поднялась и пошла к воде, по пути нагнувшись и захватив горсть мелких камешков. Встав у моря, бросала их один за другим, глядя, как, булькнув, они быстро опускаются на дно. Шинкарев, посидев некоторое время, тоже подошел к берегу. Двумя руками, поднатужившись, он поднял здоровенную каменюгу и, раскачав, швырнул ее отвесно вверх. Камень врезался в воду с грохотом разрыва, выбросив высокий пенно-зеленый столб.
— Это ты, — меланхолично заметила Патриция, развязывая узел рубашки. — Ладно, давай поваляемся...
***
На окраине столицы, в стороне от богатых кварталов, разрослось плотное нагромождение лачуг из кривой серой фанеры, досок и ржавого железа. Стоял запах нечистот, гниющих на влажной жаре. Узкие улочки хлюпали черной грязью, в глубоких лужах стояла зеленая вода. Переваливаясь, как утки, изредка проезжали старые американские машины и автобусы без стекол, с помятыми, пестро размалеванными, наполовину проржавевшими корпусами.
В одном из фанерных бараков разместилась группа «лиц славянской национальности». Большинство из них спали, другие играли в карты на деревянном ящике. Смуглый мужчина тщательно брился в углу, чертыхаясь на холодную воду, тупую бритву и обломок мутного зеркала. Один из игравших, крупный светлобородый мужик, обратился к другому:
— Так ты что, Серый, в Иностранном легионе был?
— Служил, да.
— И как туда попасть?
— Просто. Покупаешь тур во Францию, и на вербовочный пункт — есть такой в пригороде Парижа.
Там отбирают паспорт, проверяют данные по Интерполу, смотрят здоровье, психику. Если берут, то зарплата тысяча баксов в месяц.
— Нехило.
— Какое там «нехило»! Почти ничего не остается — высчитывают за форму, за еду, за все.
— А форма какая?
— Полевая — обычное «пятно». А парадка смешная: белый мундирчик, белая кепка, серые ремни.
— Как баба, короче.
— И сразу говорят: «У тебя нет родины. Легион твоя родина. Флаг легиона — твой флаг».
— Правильно говорят.
Сергей поморщился. Потом сказал нечто, видимо давно им обдуманное:
— Да нет... неправильно это. Плохо то, что в России бывших легионеров не любят, на службу не берут. Даже в Чечню не попадешь.
— Прям как после зоны. Да-а-а, грехи наши тяжкие... Слышь, Рахим, может, за пузырем сгоняем? Я знаю, где тут взять.
— Отставить! — приказал тот, что брился в углу. — Слышали, что Джекки сказал: всем пребывать в расположении!
— Ну, тогда сдавай, Серый, по новой! Игра продолжалась.
***
Вернувшись с острова, Ши-фу отдыхал в номере небольшой загородной гостиницы — уединенной, но очень комфортабельной. Молоденькая китаянка разминала его плечи, а сам он просматривал список «солдат триады», которых Чен выделил для охраны приема. Ши-фу будет сопровождать Патриция — эта женщина являлась лучшим украшением светских раутов. Справедливо говорил Сунь-Цзы: «Красивые девушки могут заткнуть рот умным советникам». Впрочем, возраст сказывался и на ней. Господин Ли Ван Вэй последнее время подумывал о новой «фэй» — утонченной красавице, предназначенной для представительской роли. И к кому пристроить Крысу, сохранив ее в качестве перспективной ученицы.
То, что в свое время подвернулся этот русский, было очень кстати, — требовалось только удержать его. И, разумеется, найти подходящее дело — у господина Ли Ван Вэя ничего даром не пропадало.
***
Жаркий день повернул к вечеру. Прозрачная вода была неподвижна, как стекло, даже под аркой стихло волнение. Тени от острых скал поползли по береговой гальке и дальше, по чистому дну, растворяясь в темно-зеленой глубине. Шинкарев сидел на берегу. Патриция вышла из грота, полностью одетая, с высоким пятнистым рюкзаком, свисающим с одного плеча; на другом плече — автомат с вставленным магазином.
— С кем воевать собралась?
— Мало ли... Что, уже скучаешь?
— В смысле?
— В дело хочется, в активность? А тут приторчал с какой-то дурочкой... Только честно говори, я ведь тебе не вру. Ну-ка смотри мне в глаза! Что ты там видишь?
— Ничего.
— Ничего? — Крыса повысила голос.
— Ничего страшного.
— А так? — Она направила на него автомат.
— А ну, убери! — Шинкарев решительно отклонил ствол. — Идиоты так шутят.
— Merci bien! (Спасибо (фр.)).
— На здоровье.
Вот за это Андрей не был намерен извиняться. Но продолжил вполне спокойно:
— Что касается скуки, спроси своего Ши-фу. Он тебе объяснит.
— Что объяснит? Нет, ты объясни!
— Все просто. Есть жизнь деятельная — vita activa, по-латыни. И жизнь созерцательная — vita contem-plativa. Первая как выдох, вторая как вдох. Значит, нужна и та и другая. Движение в покое, покой в движении...
— Откуда ты знаешь?
— А откуда ты знаешь тайцзи? Или про сады камней?
— Значит, ты тоже учишься... — сделала вывод Патриция. — А что, в России можно учиться?
— Где угодно можно учиться.
— Кто тебя учит? Китайский Учитель?
— Китайский, но не Учитель. Так, инструктор.
— Расскажи!
— Хочешь узнать? Серьезно? Ладно, слушай.
...Ранним апрельским вечером, окутанным первым сухим теплом, приятно видеть воду Фонтанки, мелькающую сквозь гранитные башни моста. В мягких, розовато-серых сумерках улица Ломоносова заполнена народом; поблескивающие корытца машин, мигая красными фонариками, выстраиваются плотной лентой в створе высоких темных домов. Во дворе, в квадрате темнеющего неба, развернулись голые ветки узких, высоких лип. За неприметной железной дверью, спрятавшейся в углу двора, охватывает возбуждающий запах спортзала: мужского пота, резины, сухого дерева.
Невысокий черноволосый китаец в такой же, как у всех, черной форме кажется ожившим иероглифом, обозначающим очередную, легко и точно исполняемую, комбинацию. У него крепкие круглые плечи, выбритый до синевы подбородок, узкие глаза, в глазах порой мелькает грозный блеск:
— Спина пряма, расслабиса! Рука длинный, непрямой, на полкруга идет!
Шинкарев поздновато пришел в тайцзи — поначалу хрустели суставы, болели нерастянутые связки. Но порой что-то мелькало, будто поднималась от живота невидимая волна и катилась по телу легкой сухой прохладой, иголочками покалывая в ладонях. Рука сама идет вверх, разворачивается поясница, скручиваются расслабленные бедра, а над ухом снова:
— Расслабиса! Улыбаса! Как убийса улыбаса! Макушка — «бай-хуэй» — идет в пустоте, пах — «гуэй-инь» — в тяжести, кисти ровными кругами «наматывают нить», Инь и Ян играют друг с другом: одна нога тяжелая, другая легкая, стойка открытая, за ней сразу закрытая:
наверху бьют в горло, снизу бьют в интимное,
в центре два бока и смотри в сердце,
в нижней части две голени и два колена,
на ладонь от заднего мозга важна истинная