Покончив со своей нездоровой ночной трапезой, Йенс проверил телефон. Никаких сообщений от Ребекки. Неужели она до сих пор на него обижается? Или просто устала после долгой дороги и давно спит? А может, переписывается со своим санаторным поклонником? Йенс подумал о том, чтобы самому написать ей. Но что? Обе его бывшие жены жаловались: он, мол, слишком скуп на слова и не хочет выражать свои чувства. Они, конечно, были правы, но ведь чувства – на то и чувства, чтобы носить их внутри себя, а не болтать о них? Если людям приходится громко говорить о своей любви, то, скорее всего, поезд уже ушел.
Ребекка отличалась от большинства женщин. Пространные излияния ей не требовались. Она каким-то образом и без них понимала, что Йенс чувствует.
Пока он пытался сочинить для нее эсэмэску, глаза стали слипаться. Он поплелся в спальню, разделся, упал на кровать и заснул со вкусом салями и крови во рту.
Вся ночь была одним сплошным кошмаром, который никак не хотел заканчиваться. Виоле постоянно снился человек с голубым портфелем. Портфель она видела очень четко, а вот его самого – нет. Голова мужчины, мерцая, маячила над телом, как у привидения.
Виола оставила свет включенным и то и дело просыпалась. Страх не покидал ее ни на минуту, она прислушивалась к малейшим шорохам и без конца заглядывала в телефон: вдруг Сабина дала о себе знать? Но ни звонков, ни сообщений не было. К утру Виола совсем извелась, чувствовала себя разбитой и не могла сосредоточиться.
Что же случилось с Биной? Почему она молчит? Неужели этот Карстен из тренажерного зала для нее важнее лучшей подруги? Получается, ни на кого нельзя положиться?
Нет, в то, что Сабина про нее забыла, Виола поверить не могла.
Приняв душ и одевшись, она решила отправиться на поиски. Но заставить себя выйти из квартиры оказалось нелегко. Прежде чем открыть дверь, Виола постояла, прислушалась и почувствовала, как по всему телу расползается парализующий страх. А когда из подъезда действительно послышался шум, мужество совсем покинуло ее.
Она приблизилась к дверному глазку.
На освещенной площадке вроде бы никого не было. На долю секунды Виоле показалось, что по лестнице промелькнуло какое-то призрачное существо. Она тут же отпрянула от глазка, а когда опять к нему прильнула, то уже ничего не увидела.
Прошло минут десять, прежде чем Виола все-таки отважилась открыть дверь. Только тревога за Сабину заставила ее это сделать. Иначе она не высунулась бы за порог.
Виола быстро спустилась по ступеням и выбежала из подъезда. Солнце уже светило вовсю. Почувствовав на своем лице его теплые лучи, она немного успокоилась. На улицах царила обычная для Гамбурга деловая суета. Виоле вдруг вспомнилось то чувство защищенности, которое раньше давал ей родной город.
За неимением лучших идей она пешком направилась к дому подруги. Конечно, вряд ли Сабина вернулась к матери. С чего бы? Но зайти и проверить все-таки стоило…
Виола шла торопливо, постоянно ища взглядом неприметного блондина с голубым портфелем. Поскольку за всю дорогу он так и не показался, страх немного отпустил ее. «Может, все еще будет хорошо? – подумала она. – Наверное, Бина просто осталась на ночь у своего Карстена. Ей нужно было снять стресс, вот она и прыгнула к нему в постель… Ничего, все нормально. Правда, могла бы и позвонить, но я не буду на нее из-за этого дуться».
Дверь многоквартирного дома Сабины была открыта. Какая-то полная женщина мыла пол в подъезде. Осторожно ступая по мокрым плиткам, Виола почувствовала на себе ядовитый взгляд.
Сделав глубокий вдох, она позвонила в квартиру. Послышался грохот, сопровождаемый громкой руганью.
– Наконец-то! Давно пора! – С такими словами Агнесс Шольц открыла дверь.
Очевидно, она рассчитывала увидеть Бину, поэтому теперь ее лицо удивленно вытянулось.
– Сабина дома? – задала вопрос Виола.
– Это ты меня спрашиваешь? Сама же увела ее – мою дочь, которая должна быть здесь, со мной, и заботиться о старой больной матери…
– Может быть, она заходила? Вчера вечером, например?
– Нет, не заходила. Я здесь сдохну – она и не заметит. В доме со вчерашнего дня ни капли минеральной воды. Мне что, самой в магазин тащиться?
Проигнорировав эту жалобу, Виола спросила:
– А по телефону вы с ней не разговаривали?
Агнесс Шольц злобно сощурилась.
– Ты забрала у меня дочь! Где она? Где моя Сабинхен?
Виола испуганно попятилась.
– К сожалению, я не знаю. Вчера после обеда она написала мне в «Вотсапп», что вечером, может быть, встретится с Карстеном. Это парень из тренажерного зала. С тех пор она не объявлялась. Потому-то я и пришла к вам.
– Ах, вот оно что!.. Следовало ожидать. Обе вы такие: одни мужики в голове… Вам на все наплевать, кроме собственных удовольствий и чертова интернета… Пропащие вы, совсем пропащие! Я хочу получить свою дочь обратно! Верни мне ее!
Женщина в инвалидном кресле кричала все громче и громче. Виоле стало не по себе. Поняв, что продолжать расспросы бессмысленно, она развернулась и вышла на улицу. Руки ее дрожали, на глаза наворачивались слезы. Хотелось есть и пить, но о том, чтобы зайти куда-нибудь позавтракать, Виола даже думать не могла. Ее магически тянуло домой – в маленькую квартирку, которая давала ей обманчивое ощущение безопасности. Туда-то она и направилась.
Старым Шведом в Гамбурге называют двухсотсемнадцатитонный ледниковый валун, поднятый со дна Эльбы на белый прибрежный песок. Рядом с этим гигантом безжизненное тело маленькой женщины казалось совсем крошечным. Она лежала ничком, прямо над ее головой нависала выступающая задняя часть гранитной глыбы.
Новый день начался так же паршиво, как закончился предыдущий. Утром, не успел Йенс одуматься и очувствоваться, ему позвонили из центрального и сообщили, что на берегу Эльбы найден труп. В эту субботу Йенс работал, так что жаловаться не приходилось, но и радоваться было нечему.
– Пятно на граните – это ее кровь, – сказал Ларс Витте, судмедэксперт, устремив на комиссара Кернера взгляд грустной таксы. Таких мешков под глазами Йенс не видел больше ни у кого. – Убийца несколько раз ударил ее головой о камень.
– Как давно она здесь лежит? – спросил Йенс, подойдя поближе.
– Не больше двенадцати часов.
Женщина была маленького роста, очень худенькая, с короткими волосами. Судя по спортивной одежде, она бегала вдоль Эльбы. «Ненавижу бег», – подумал Йенс и, предоставив медэксперту продолжать осмотр тела, отошел, чтобы поговорить с криминалистами.
Место преступления было широко оцеплено, но ничего ценного пока не нашли. Этот участок пляжа пользовался популярностью. За прошедший день здесь наследили сотни ног. В песке валялись окурки и много чего еще. Но что из этого принадлежало убийце, было неизвестно.
Йенс вернулся к Ларсу Витте и спросил:
– Ее изнасиловали?
Он ненавидел это слово, а еще больше – то, что оно обозначало, и мужчин, которые были на такое способны.
– Не похоже. Она одета, песка под одеждой нет. Скорее, ее хотели просто ограбить, но ситуация вышла из-под контроля.
– Девушка бегала по пляжу. Что у нее возьмешь?
– Хотя бы телефон. Его не нашли, а он наверняка был при ней.
То, что человека могут убить ради телефона, считалось чем-то само собой разумеющимся. В этом проявлялся безумный материализм эпохи, и вряд ли кому-нибудь удавалось избежать его влияния.
– Документы есть?
– Размечтался!
Покачав головой, Йенс покинул это в общем-то красивое место у реки, которое теперь было навсегда запятнано – по крайней мере, для него. За годы службы в полиции у комиссара Кернера накопилось много таких мест по всему Гамбургу. Иногда он проклинал свою память, которая почему-то особенно цепко удерживала плохое, а не хорошее.
Понимая, что на месте преступления ему больше делать нечего, а отчет криминалистов и результаты вскрытия так и так будут у него на столе, Йенс вернулся к своей Красной Леди, сел за руль и, закурив, уехал.
Он планировал потратить день на установление личности бледной женщины, мысли о которой не давали ему покоя. А теперь еще этот труп… Гамбургским полицейским часто приходилось расследовать несколько дел одновременно, но сейчас Йенс чувствовал себя, мягко говоря, слегка перегруженным. В том числе и из-за размолвки с Ребеккой.
Когда она грустила или просто бывала не в духе, ему тоже становилось некомфортно. Вообще-то он плевал на то, кто как к нему относится, но на Ребекку это не распространялось. Его собственное самочувствие каким-то загадочным образом зависело от того, хорошо ли ей. Он пока и сам не понимал, почему отношения с Беккой так важны для него и что они, собственно, собой представляют.
С обеими женами у Йенса не сложилось. Поначалу, разумеется, были иллюзии, но потом оказывалось, что это не любовь. Нельзя любить человека и на каждом шагу что-нибудь из него вытягивать: пообещай мне то, пообещай мне се… Сколько раз он слышал эти слова! Иногда он давал обещания, которых не мог выполнить, – лишь бы его оставили в покое.
Ребекка ничего не требовала от Йенса, но ведь и замужем за ним она тоже не была. Они дружили как коллеги. Правда, однажды поцеловались. Всего только раз. А потом ушли с головой в расследование событий на Айленау, и больше ничего подобного между ними не происходило.
Хотя нет. Что-то все-таки было. Иначе Йенс не думал бы о ее одноногом ухажере. Не гадал бы, прикалывается ли она или нет. Вдруг она влюбилась в кого-то, кто может более свободно говорить с ней о ее проблемах?
Единственной женщиной, которую Йенс действительно понимал, была Красная Леди. «Тяжелый случай», – сказал бы кто-нибудь, но его все устраивало. Он вообще считал, что, если начать слишком всерьез воспринимать собственную жизнь, ни к чему хорошему это не приведет.
Глава 3
Детство
Когда тишина была такой глубокой, как сейчас, он боялся, что его «я» затянется в чудовищную черную дыру и там сгинет, никем не услышанное. Тогда, чтобы удовлетворить мучительную жажду звука, он начинал чавкать. Осторожно шлепал языком по нёбу, стараясь вывести мелодию, к