Отец пялился в телевизор не отрываясь. Мать заметила мальчика и покосилась на него, как всегда, с беспокойством. Он помнил, что раньше – когда она еще могла по-настоящему видеть его – ее голубые глаза были красивыми и ясными. Теперь они подернулись белесой пеленой и смотрели не на мальчика, а скорее сквозь него.
– Почему приезжала полиция? – спросил он.
Отец только хрюкнул.
– Из-за школы, – сказала мать. – Говорят, если ты не будешь туда ходить, они опять приедут и заберут тебя. Ты прогуливаешь? И что же ты делаешь вместо уроков?
– Я не пришел всего два или три раза. Помогал одной девочке, которая болеет. Ходил к ней домой, чтобы она не очень сильно отстала от программы. А живет она на конном дворе.
Заранее он ничего не сочинял. Слова лились из него свободно, как будто он говорил чистую правду. На самом-то деле он только мечтал о том, чтобы это было правдой.
– Она упала с коня и чуть не умерла. Я ей помог, – добавил мальчик.
Отец опять хрюкнул и почесал пах.
– Ух ты! – произнесла мать между двумя затяжками. – Но в школу, сынок, все-таки ходи. Мне здесь полиция не нужна, ты понял?
Еще не кончив говорить, она уже перевела взгляд с мальчика на окно. Ее пустые глаза не выражали ни малейшего интереса, ничего не видели и не понимали.
Мальчик постоял на пороге, посмотрел на родителей и спросил себя, хватится ли их кто-нибудь, если он принесет из сарая канистру с бензином, разольет ее содержимое по гостиной и бросит спичку.
– А вот так Ким Ландау выглядит сейчас, – сказал комиссар Кернер, выложив три фотографии на стол своего бременского коллеги Йохана Шалля.
– Вы уверены, что это она? – спросил тот, оцепенев.
Йенс сидел здесь уже десять минут. На момент похищения Ким Ландау жила в Бремене, поэтому расследование вел Йохан Шалль.
– Мы не смогли сравнить отпечатки, потому что кончики пальцев сильно повреждены. Такое ощущение, будто кожу постоянно стирали – изо дня в день в течение нескольких лет. Генетический тест еще не готов. Но перед смертью женщина повторяла свое имя. Наконец мать ее опознала. Значит, и мы можем не сомневаться: это Ким Ландау. Вернее, то, что от нее осталось.
Чем дольше Йенс смотрел на фотографии, тем более жгучую ярость вызывала у него страшная судьба девушки, и тем сильнее ему хотелось поймать монстра, который за всем этим стоял.
– Она повторяет свое имя? – переспросил Йохан Шалль.
– Повторяла, – поправил Йенс. – Послушай сам.
Он положил телефон на стол и включил запись, которую сделал, когда первый раз пришел в больницу Марии Помощницы. Сначала послышался неясный шум, а потом – тихий голос Ким Ландау, который Йенс однозначно идентифицировал бы как женский, даже если б не знал, кто говорит: «Darling, свет моей жизни… Darling, свет моей жизни… Darling, свет моей жизни…»
– Ну и так далее, – сказал Йенс, выключая плеер. – Ничего другого она не говорила. Эта запись сделана на следующий день после того, как мы ее задержали, а свое имя она произнесла в ту ночь, когда откусила себе язык.
У самого Йенса рана во рту уже поджила, но теперь она откликнулась на его слова не очень сильной, зато настойчивой болью.
– Как можно откусить собственный язык? – удивился Йохан Шалль.
«Зубами», – чуть не ответил Йенс, однако вовремя удержался. Бременский коллега, судя по всему, не был расположен к шуткам. Да и вопрос-то был чисто риторическим.
– Сколько времени нужно, чтобы человеческая кожа обесцветилась? – спросил Йохан Шалль, нарушив воцарившуюся тишину.
Йенс пожал плечами:
– Несколько лет. Точно никто не скажет, потому что такие эксперименты, как ты сам понимаешь, не проводятся. Помнишь нашумевшее дело Йозефа Фритцля, который двадцать четыре года держал дочь в подвале? Когда все вскрылось, ее кожа выглядела так же.
Шалль начал рассуждать вслух:
– Ким пропала больше четырех лет назад. Если ее сразу где-то заперли… – Он покачал головой. – Нет, это невозможно!
Йохану Шаллю было пятьдесят четыре года. Этот приземистый мужчина с лысиной, похожей на тонзуру, и большими мешками под усталыми серыми глазами даже в обычные дни не выглядел весельчаком, ну а то, что он услышал и увидел сейчас, казалось, прямо-таки подкосило его.
– Четыре года! Кто-то четыре года держал ее в помещении, куда не проникал солнечный свет! – повторил он, взяв со стола одну из фотографий, и в его голосе послышались шок и бессилие.
– Да, мы исходим из такого предположения.
– Как же ей удалось вырваться?
– Неизвестно. Она бегала по лесу недалеко от Гамбурга, и одна охотница случайно увидела ее через оптический прицел.
– Где же ее держали? Там же, в лесу, или в другом месте?
Йенс покачал головой.
– Ничего этого мы не знаем. Саму Ким уже не спросишь.
– А как насчет следов и других улик?
– Телесных повреждений у Ким не обнаружено, если не считать мелких порезов, которые она, скорее всего, получила, когда бежала через лес. Признаки изнасилования отсутствуют. На недавние роды тоже ничто не указывает. Кто-то просто запер ее, чтобы свести с ума и таким своеобразным, но оттого не менее отвратительным способом лишить жизни.
Йохан Шалль положил фото бледной женщины на стол.
– А ведь после стольких лет работы в полиции я мог подумать, что уже все видел…
Коллеги помолчали, стараясь больше не смотреть на фотографии. Наконец Шалль спросил:
– Тебе не кажется, что звонок с сим-карты Ким был сделан не случайно?
– Ты думаешь, преступник специально оставил этот след?
– Если он не дурак.
– А он, по-моему, не дурак.
Когда Ребекка сказала Йенсу, на кого зарегистрирован тот номер, с которого Виола Май получила то странное голосовое сообщение, стало совершенно ясно: между ее исчезновением, убийством Сабины Шольц и историей бледной женщины есть связь. Теперь Йенс уже не сомневался, что придется иметь дело с настоящим психом, причем с таким, который любит игры, планирует свои действия на много шагов вперед и не боится полиции.
В то же время Йенс понимал: если преступник высокомерен и считает себя неуязвимым, это повышает шансы его поймать. Заигравшись, он неизбежно наделает ошибок.
– Вот что у меня еще есть, – сказал Йенс и открыл на своем телефоне фотографию, сделанную Сабиной Шольц незадолго до смерти. – Этот человек преследовал Виолу Май. Вероятно, именно он стоит за всем этим.
Йохан Шалль долго и сосредоточенно смотрел на снимок, но потом покачал головой.
– Я его не знаю. Да тут почти ничего и не видно… Но ты на всякий случай поговори о деле Ландау с коллегой из Нижней Саксонии. Там жили ее родители. Они и подали заявление о пропаже, а он его рассматривал.
Послеполуденное солнце палило нещадно. Даже в тени воздух прогрелся до тридцати градусов с лишним, а того, кто отваживался из нее выйти, ожидало адское ярко-желтое пекло, в котором человек чувствовал себя так, будто его поджаривают из огнемета. Рольф Хагенах терпеть не мог жару. Он предпочитал более типичную для Гамбурга паршивую погоду: ветер и косой дождь, пробивающийся сквозь ущелья между домами. Теоретически он был не против солнечного света, но ненавидел, когда одежда прилипает к потному телу.
Ну да ладно. Он как-нибудь перетерпит. Ведь он человек неизнеженный. Тем более что у него есть серьезное дело: выяснить, кто убил Сабину Шольц, которая занималась в спортзале, где не так давно работал он сам – тренировал боксеров. Сейчас Хагенах продолжал ходить туда дважды в неделю, но уже просто для поддержания собственной формы. Кикбоксингом он не интересовался: считал, что лягаться – это для копытных животных. Тем не менее Рольф наверняка видел, как тренировалась та маленькая женщина с короткой стрижкой.
Его коллега Йенс Кернер хотел поговорить по этому делу с неким Лютгером Бринкманном, также известным как Черный Лютгер. А если Йенсу кто-то нужен, Рольф достанет этого человека из-под земли. Спрятаться от него в Гамбурге было почти невозможно. Вот и Черный Лютгер не сумел.
Правда, Хагенах не был уверен, действительно ли этот тип прятался или просто любил шататься по городу в одиночестве, никем не узнанный. Так или иначе, парень вел себя странно – как человек, которому есть что скрывать. За годы службы в полиции у Рольфа развилось чутье на такие вещи.
Итак, этот Лютгер, работающий курьером в элитной пиццерии «Эмилия-Романья», оказался оригинальным персонажем. Черные сапоги, черные узкие джинсы, черное худи с капюшоном, который, несмотря на жару, был надет на голову. Сам кожа да кости, роста среднего, бритый наголо. Узкие плечи постоянно подняты, как будто в ожидании нападения сзади.
Когда Кернер попросил Рольфа разыскать Лютгера и немного последить за ним, Хагенах сразу подключил к делу свои уличные связи. Даже в таком большом городе, как Гамбург, всегда можно найти кого-нибудь, кто что-нибудь видел или слышал. Старый знакомый Рольфа по прозвищу Волк, который два года назад завязал, но по-прежнему жил на улице (ведь это был его мир, его дом), рассказал о неразговорчивом типе в черном. Парень часто терся среди наркоманов, но продавал он, покупал или просто стоял на стреме – этого Волк не знал.
Хагенах пас Лютгера уже около часа. Сначала тот поел в «Макдоналдсе», потом стал бродить по городу – на первый взгляд без всякой цели. Рольф долго не мог понять, что или кого ищет парень. Наконец Лютгер зашел в типографию и вскоре появился оттуда с наплечной сумкой, а потом стал ходить от дома к дому с какими-то рекламными листовками. Видимо, он так подрабатывал.
Несмотря на то что парень выглядел и вел себя крайне подозрительно, Рольф не мог не признать: свою работу, наверняка очень плохо оплачиваемую, он выполнял добросовестно. Ни одного почтового ящика не пропускал, двигался без остановок и так быстро, что Хагенах с трудом поспевал за ним.
Когда они оказались на Веберштрассе, где жила Виола Май, Рольф насторожился. Парень переходил от подъезда к подъезду не задумываясь. Очевидно, он уже не в первый раз распространял здесь листовки.