Глаза Йенса уже привыкли к темноте – по крайней мере, настолько, чтобы различать очертания предметов. Он то и дело напоминал себе: «Нельзя полностью концентрироваться на этом странном чавканье. Возможно, таким образом преступник просто отвлекает меня, а нападет откуда-нибудь с другой стороны». Рука, держащая пистолет, повлажнела.
В тот раз, когда ему пришлось пустить точно такое же оружие в ход, его ладони были сухими. Тогда он попал в ситуацию, которая потребовала решительных действий. Сейчас расклад был другой… Да и вообще все стало другим после того, как он впервые выстрелил в человека. Он выстрелит снова, если будет нужно, – в этом Йенс не сомневался. Но прежним он не останется. Тот раз уже что-то в нем изменил, а следующий изменит еще больше.
Странный звук внезапно усилился. Йенс застыл на месте. Кто издавал это чавканье? Человек? Комиссар поднял руку, держащую фонарь, но не нажал на кнопку. Не попробовать ли старый трюк, на который, честно говоря, давно никто не ведется?
Ощупав ближайший куст, он нашел достаточно прочную раздвоенную ветку и, положив фонарь на развилку, зажег его, а сам быстро отскочил вбок, в темноту. С этой точки проследил за потоком света, специально направленным в ту сторону, откуда шел звук.
Какое-то призрачное существо сверкнуло сощуренными глазами и исчезло. Раздался грохот, потом прежнее не то чавканье, не то щелканье. А в следующую секунду что-то мощное набросилось на Йенса.
Если б у Виолы было еще десять минут, она успела бы высвободиться, но их у нее не было.
Где-то хлопнула дверь. Как долго Виола оставалась одна? Полчаса? Час? Она не знала, да это и не играло никакой роли. Все равно времени не хватило. Если он сейчас вернется, это будет значить, что помощи ждать не от кого. Надо помогать себе самостоятельно. Виола задрала плечи и так вывернула запястья, чтобы пальцы достали до узла. Тело сопротивлялось такому насилию над собой, но она, игнорируя сильную боль, продолжала. Ради себя и ради Сабины. А потом он вернулся, и Виоле пришлось остановиться, чтобы он ее не раскусил.
Опять загорелся ослепляющий свет. Если похититель сейчас проверит веревки, весь мучительный труд окажется напрасным. Чтобы привлечь к себе внимание, она закричала, насколько позволила повязка, стягивающая рот. Он подошел и снял тряпку. Снова нормально дышать – это показалось ей блаженством.
– Теперь ты будешь хорошо себя вести, Виола, свет моей жизни?
– Что произошло там, снаружи? – прохрипела она, пытаясь отвлечь его от своих веревок.
– Ничего. Какой-то жалкий тип забрел, но больше он нас не побеспокоит. У нас тут важные дела.
Он отошел к ярко горящему прожектору и стал возиться с чем-то, что лежало там, на столе. Когда глаза Виолы немного привыкли к свету, она об этом пожалела. Похититель шел к ней, держа в руке большие ножницы. Серебристые лезвия ярко сверкали. В отчаянии Виола еще раз попыталась развязать узел на запястьях.
– Пожалуйста… пожалуйста, не надо! – взмолилась она.
– Угомонись. Сиди тихо, а то тебе же будет хуже, чем должно быть.
Он встал сбоку и протянул руки к голове Виолы. Она рванулась в сторону, но он удержал ее, крепко схватив за волосы.
– Клянусь тебе: если не прекратишь, я покажу, на что способен.
И он начал стричь Виолу, а ей ничего не оставалось, кроме как сидеть, стиснув зубы и не шевелясь. Только так она могла продолжать развязывать веревки. Ножницы лязгали, пряди падали одна за другой. Она чувствовала это, но чувствовала и то, что узел на запястье потихоньку распускается.
Когда похититель, обработав одну сторону головы, подошел с затылка, она попыталась вырваться из его рук.
– Да перестань же наконец! – закричал он на нее. – Я сегодня не расположен играть. Еще раз дернешься – отрежу оба уха! Чик-чик, и готово! Это не шутка!
– Тупая свинья! – взорвалась Виола. – Подлый, трусливый засранец!
До сих пор она никогда и никого так не ругала. Даже Мариуса в худшей фазе. Она понимала: ярость, которая сейчас на нее нахлынула, – следствие тревоги и отчаяния. Ведь этот мерзавец мог что-то сделать с Биной!
– Я тебя предупреждал, – сказал он и, прежде чем Виола успела опомниться, отстриг ей мочку правого уха.
Это произошло так быстро, что она почувствовала боль как бы с опозданием, когда кровь уже потекла на плечо, а оттуда – на спину и руку.
Виола закричала, задергалась, запрыгала по полу вместе со стулом, и вдруг веревки на запястьях развязались. Получив возможность двигать руками, она, невзирая на боль в плече, принялась дико размахивать ими и почувствовала, как ударила его. Он вскрикнул, ножницы со звоном упали. Виола сделала еще одно мощное усилие, и стул опрокинулся набок вместе с ней. По-прежнему привязанная за щиколотки к деревянным ножкам, она стала искать взглядом ножницы, понимая: на то, чтобы высвободиться, времени нет. Надо попробовать добраться до него прямо так.
Среди срезанных прядей блеснула сталь. Вот они – ножницы! Кровь на лезвиях, кровь на полу…
Он стоял недалеко. Вернее, не стоял, а сидел на корточках, прижав руки к лицу. Между пальцами просачивались красные капли.
Свирепая радость умножила силы Виолы, и она, рванувшись, завладела ножницами. Только теперь он пошевелился. Отнял от лица правую руку и с ненавистью посмотрел на свою жертву одним глазом. Потом отнял левую и встал. Его движения были замедленны, из носа капала кровь.
Вместе со стулом, привязанным к ногам, Виола попятилась. Она не поддавалась соблазну разрезать оставшиеся веревки, потому что тогда ей пришлось бы отвести взгляд от похитителя, а это было бы непозволительной беспечностью.
– Я тебя заколю! – крикнула Виола, угрожающе вытянув руку с ножницами.
Она отдавала себе отчет в том, что произносит эти слова не для эффекта. Если представится шанс, она действительно убьет его, и ей даже не придется бороться с собой, чтобы это сделать.
А он сохранял спокойствие. Просто стоял и смотрел на нее. Потом подошел к столу, расположенному под лампой, и занялся какими-то манипуляциями. Когда он снова повернулся к Виоле, из его ноздрей торчали белые турунды, а в руке была деревянная планка.
Стремительными шагами приблизился он к своей жертве, чтобы пинками и ударами устроить ей ад на земле. Избиение не прекращалось, пока Виола не потеряла сознание. Наконец милостивая чернота поглотила ее боль и крики.
Детство
Он и его родители жили здесь уже довольно долго, тем не менее этот мир оставался для него чужим, потому что был населен людьми, приблизиться к которым он не мог. Стать одним из них он уже давно не хотел, понимая, насколько это бессмысленно для него и для других. Пусть бы родители даже поклялись, что обосновались в этих краях навсегда, все равно они рано или поздно уедут – это было единственное, в чем мальчик не сомневался. Он знал: отцовские демоны гонят семью с места на место. Ничто не могло этого изменить. Разве только смерть отца.
В окнах трехэтажного здания из бесцветного вымывного бетона уютно горел свет, виднелись силуэты учеников, которые уже давно разошлись по своим классам.
Ему, как он прекрасно понимал, тоже полагалось быть там. Он твердо решил регулярно посещать занятия – не потому, что ему было интересно, и даже не из-за полицейских, нанесших визит его родителям, а только для того, чтобы видеть светловолосую девочку с конного двора. Обратить на себя внимание первой школьной красавицы? Тому, кого окружающие в упор не замечали, даже мечтать о таком было глупо, но мальчик ничего не мог поделать с той тягой, которую ощущал внутри себя. Только она и заставила его войти в здание и подняться в кабинет под номером 3.1.
Когда он, не стуча, открыл дверь, классная руководительница, фрау Шрёдер, замолчала. Все головы резко повернулись к нему. Наконец-то его заметили! Он понимал, что потом о нем будут говорить гадости, но ощущать себя в центре внимания все равно было приятно.
– Вот это да! – удивилась фрау Шрёдер, и ее лицо просветлело. – Рада тебя видеть. Проходи, садись на свое место. Мы еще не начали.
Она подошла, улыбнулась и, положив руку мальчику на плечо, довела его до прохода. Сидел он за последней партой, соседа звали Мартином. Это был туповатый и неотесанный, но милый парень, сильно пахнущий коровником, зато не похожий на тех агрессивных хамов, как минимум один из которых имелся в каждом классе.
– Ты опоздал, – прошептал Мартин, сгребая широко разложенные вещи на свою половину стола.
Мальчик молча сел и достал книги из сумки. За весь урок немецкого он не произнес ни слова. Пытался сосредоточиться, но мысли ускользали от него. Он видел светловолосую девочку, лежащую на земле без сознания, видел ее оголенный живот, красивое лицо, закрытые глаза, длинные шелковистые волосы… Да, особенно волосы!
Звонок прервал его сон наяву. Следующий урок, физика, был в другом кабинете. Все собрали вещи и стали проталкиваться к выходу. Когда мальчик проходил мимо учительского стола, фрау Шрёдер спросила:
– Как у тебя дела?
– Хорошо.
– Это здорово, что ты к нам вернулся. Правда. Я бы очень хотела видеть тебя здесь каждое утро. Как ты думаешь, получится?
Он ждал, что ему при всем классе дадут нагоняй, и даже рассчитывал на это. Поэтому дружелюбие учительницы, проявившей по отношению к нему интерес (похоже, искренний), вызвало у него только раздражение. Почему она не наказала его? Ведь за все в жизни полагается наказание.
– Думаю, да, – ответил он, не соврав.
– Я очень рада это слышать. Давай чуть позже немного пообщаемся: ты, я и фрау Ширхольц, хорошо? Надолго мы тебя не задержим, обещаю.
Мальчик кивнул, хотя перспектива этого разговора совсем не радовала его. Фрау Ширхольц была консультантом по социальной педагогике, и благодаря своим прогулам он с ней уже познакомился. Она два раза вызывала его к себе и делала ему внушение. Впрочем, он готов был вытерпеть и еще одну такую беседу ради того, чтобы каждый день видеть светловолосую девочку.