Брови Яна Ландау сомкнулись.
– Чтобы узнать это, вы должны были хорошо изучить территорию.
Йенс пожал плечами.
– Я никуда не торопился. Так зачем вам кабан?
– Его зовут Клаус-Калле. Я выкормил его из бутылочки, после того как охотники убили его мать. Честно говоря, я бы уже давно продал дом, если б не он. Не знаю, куда с ним деваться… Отправить Клауса-Калле на бойню я не могу.
«Мне это только показалось или его голос действительно помягчел?» – подумал Йенс.
– Так чего же вы от меня хотели? – осведомился Ян Ландау.
– Задать вам несколько вопросов об исчезновении вашей дочери.
– Своевременно! – Ландау сухо рассмеялся. – Знаете что? После того как Ким пропала, я потратил четыре года на попытки добиться от полиции хоть какой-нибудь реакции. Я сам попал под подозрение, потому что отцы молоденьких девушек автоматически считаются потенциальными маньяками. Я без конца всех пинал, чтобы ее не переставали искать… – Начав холодно, он постепенно вошел в раж, но теперь остановился, покачал головой и медленно вздохнул. – Тогда все это было без толку, а сейчас говорить уже не о чем. Ким мертва. Я даже не представляю себе, через какой ад она прошла, но знаю одно: все эти четыре года она спрашивала себя, почему отец не помог ей, не спас ее. – Ландау посмотрел на Йенса, и его светло-голубые глаза влажно заблестели. – Если вы взялись за это дело, то найдите урода, который ее убил. Я долго пытался, но не сумел.
– То есть как – вы пытались?
– По-вашему, вот это, – Ландау описал рукой полукруг, указывая на полки с дисками, – мечта всей моей жизни? Нет. Это то, что остается, после того как потратишь все деньги и все время на поиски дочери. – Его взгляд, направленный на Йенса, в эту секунду снова стал жестким. – Если тебе приходится самому делать то, что должна делать полиция.
Упрек задел Йенса. До недавнего времени он не имел отношения к делу Ким, но мог себе представить, как нелегко пришлось его коллегам Шаллю и Колльманну с этим человеком, стоящим сейчас напротив него за прилавком.
Ян Ландау был крутой персонаж.
Виола проснулась в море боли.
Она лежала на холодном голом полу среди собственных волос и пятен крови. Тут же валялась срезанная мочка правого уха, превратившаяся в засохшее коричневое нечто.
Шок, который испытала Виола, не смог притупить боль, волнами накрывавшую ее измученное тело. Она лежала совершенно неподвижно – только моргала и дышала, пытаясь привести мысли в порядок. Ее память не затуманилась. Она отчетливо видела его. Помнила, как он подошел к ней с деревянной рейкой в руках, как начал бить и топтать ее – без колебаний и без пощады.
До чего же это было наивно – пытаться остановить его при помощи ножниц!
Продолжил ли он измываться над ней, после того как она потеряла сознание? Может быть, но какое это имело значение?
Виола понимала: живой она отсюда не выйдет. Человек, который ее похитил, – сумасшедший. С ним бесполезно разговаривать, бесполезно пытаться вызвать у него сострадание. Он все равно не прекратит. Неделями он ходил за ней по пятам, выслеживал ее, и вот его желание исполнилось: она в его власти.
Но почему именно она? Что она ему сделала? Похититель был ей незнаком, они раньше не виделись. Это точно.
Чего ради он расспрашивал ее про собственную внешность? Почему злился, когда она не могла ничего сказать про его глаза, волосы, рост?
Эти вопросы крутились в голове Виолы, пока их не вытеснил другой: «Что он сделал с Сабиной?»
Нестерпимая мысль о том, с чем могла столкнуться ее лучшая подруга, заменившая ей сестру, подхлестнула Виолу, и она нашла в себе силы, чтобы выйти из оцепенения. Сначала подвигала ногой, которая все еще была привязана к стулу, потом осторожно ощупала корпус. Ушибы, гематомы и раны страшно болели, но в каком-то смысле ей повезло: кости, похоже, остались целы.
Стиснув зубы, Виола оттолкнулась от пола и полусидя-полулежа огляделась. Помещение было маленькое, квадратное, без окон, с одной массивной дверью. Прожектор, закрепленный на штативе, сейчас не горел. Тусклый свет падал сверху. Подняв глаза, Виола увидела на высоте трех метров прозрачный пластиковый купол, накрытый чем-то зеленым.
Трясущимися пальцами она принялась развязывать узлы на щиколотках. На это ушло немало времени и сил, но в итоге веревки упали. Подтянув колени к груди, Виола помассировала суставы и нащупала отеки, оставленные пинками и ударами.
Может быть, она все-таки выживет, а вот он – нет. Виола твердо решила его убить.
Превозмогая сильнейшую боль, она поднялась на ноги и, дрожа, застыла посреди комнаты. К горлу подступала тошнота, сердце выбивало нездоровый рваный ритм.
Вокруг валялись ее волосы, перепачканные кровью. Крови было много. Работая в доме престарелых, Виола всякого насмотрелась, но даже настолько неизнеженному человеку тяжело видеть отрезанную мочку собственного уха.
Она сосредоточилась на столе, стоящем у стены под прожектором. Подойдя поближе, рассмотрела кое-какие предметы: печально знакомые ей ножницы, аккумуляторную бритву с насадкой, несколько крепких веревок, полосок ткани и полиэтиленовых пакетиков вроде тех, которые используются для заморозки фруктов и овощей.
Виола снова взяла ножницы. Нет, больше она не позволит себя избить! Ни за что! Лезвия были чистыми: очевидно, он их вытер.
Виола уже хотела отойти от стола и заняться дверью, но вдруг увидела маленькое зеркальце. Ее пальцы зависли над ним в нерешительности, но потом она его все-таки взяла и посмотрела на свое отражение.
То, что Виола испытала, было скорее грустью, чем шоком. Ее голова выглядела так, будто все волосы сжевало какое-то животное. Из-за отсутствия правой мочки лицо казалось странно асимметричным. Обе скулы посинели, через весь лоб тянулся красный шрам. Из зеркала смотрела уже не прежняя Виола, и дело было не только в ушибах, ранах и отсутствии волос. Изменился ее взгляд. Он стал тверже и больше не светился.
Положив зеркало, Виола почувствовала дрожь, пробежавшую по всему телу. В какой-то момент ей показалось, что сейчас польются слезы, но, когда он прошел, она взяла себя в руки, мобилизовала те скудные силы, которые в ней еще оставались, и подошла к единственному выходу из комнаты.
Дверь была металлической и, естественно, оказалась запертой.
Виола раскрыла ножницы и принялась ковырять концом одного из лезвий в замочной скважине. Она тыкала им в крошечное отверстие и налегала на него до тех пор, пока острие не обломилось. Тогда девушка разочарованно упала на пол.
Йенс стоял в темной комнате, отделенной от допросной односторонним зеркальным стеклом, рядом с Рольфом Хагенахом, который буквально дымился от ярости.
– У парня ноль целых ноль десятых уважения к полиции! За сопротивление государственной власти и нападение на полицейского мы его так и так привлечем, но вот что я тебе скажу: это далеко не все дерьмо, которое к нему прилипло. Он наверняка имеет отношение к убийству Сабины Шольц.
Йенс взглянул на Черного Лютгера. Тот сидел на деревянном стуле, широко раскинув ноги, и презрительно смотрел на одностороннее стекло, как будто знал, что за ним наблюдают. Его голова была обрита наголо. Голубые глаза казались почти безжизненно холодными, как лед горного озера. Руки он скрестил на груди, на предплечьях виднелись татуировки. Одну из надписей Йенсу удалось разобрать: «За тысячами прутьев – мира нет»[15]. Что бы это могло значить?
– Не знаю, – задумчиво произнес Йенс, отвечая одновременно и на свой вопрос, и на предположение коллеги.
Комиссар Кернер пришел в участок всего пять минут назад. Хагенах сразу же сцапал его и притащил сюда, по дороге рассказав историю поимки Черного Лютгера.
После того как парень сбежал, Рольф, которому гордость не позволяла спустить это на тормозах, всю ночь проторчал перед старым заводским цехом. Лютгер Бринкманн явился только под утро. Хагенах мгновенно стряхнул с себя сонливость и схватился с ним врукопашную. Молодой человек продемонстрировал силу и ловкость, однако против старого боксера у него не было шансов. Под натиском Рольфа Хагенаха даже профессиональные борцы ложились на обе лопатки – Йенс не раз видел это собственными глазами.
– По мне, он выглядит как один из тех леваков, которые кидаются в полицейских камнями. Но убийство? Похищение? Не знаю…
– Но ты ведь слышал, что я тебе сказал? – спросил Рольф, искоса посмотрев на Йенса. – Он распространял листовки «Food2You», в том числе и в доме Виолы Май.
– Да, я понял. Но ведь нам неизвестно, действительно ли доставка пиццы как-то связана с исчезновением одной девушки и убийством другой. Это могло быть простым совпадением.
Мысленно Йенс все еще был в старом магазине Яна Ландау – сурового пса, ожесточенного тем, что ему довелось пережить. Как глубоко в нем засело яростное презрение к полиции! Свою дочь он, скорее всего, не похищал, но ее исчезновение могло пробудить дремавшие в нем преступные наклонности. В этом запутанном деле все было возможно.
– Что это с тобой? – спросил Хагенах. – Обычно ты в совпадения не веришь.
Комиссар не ответил. Возиться с Лютгером Бринкманном ему было некогда – время сильно поджимало. По пути в участок Йенс составил для себя план действий, от которого не хотел отклоняться.
– Сделай мне одолжение, – сказал он, кладя руку Рольфу на плечо. – Допроси мальчишку сам, а то я тороплюсь.
– Серьезно? – Хагенах просиял. – С превеликим удовольствием!
– Я и не сомневался. Только возьми с собой Карину Райнике.
– Зачем? Боишься, как бы я ему чего-нибудь не сломал?
– Да, дружище. Если честно, опасаюсь. – Йенс хлопнул коллегу по спине. – Позвони мне, если что-то выяснишь. А мы с Ребеккой поехали.
– Куда?
Вместо ответа Кернер помахал рукой и исчез за углом. Взбежав по лестнице так быстро, как только мог, он вошел в кабинет Ребекки. Увидев его, та улыбнулась.