ты нам ни к чему.
Йенсу было не до того, чтобы вступать в словесную перепалку. Он старался снова заставить собственное тело себе подчиняться.
– Четыре квартиры, – прошептала Карина, указав на серые двери. – Лангшайд, Озгюн, Кальк и Ибрамич. Я пыталась что-нибудь подслушать, но безрезультатно. У Лангшайдов работает телевизор, у остальных тихо. Придется проверить всех по очереди.
Йенс оглядел лестничную площадку и засомневался. Двери расположены почти вплотную друг к другу. Разве можно четыре года держать здесь кого-то взаперти и не привлечь внимание соседей?
– Не нравится мне все это, – признался он.
– Но парень зашел сюда и никуда не выходил, – задумчиво произнесла Карина.
– Делать нечего, придется будить людей, – сказал Йенс и громко постучал в дверь с табличкой «Лангшайд».
Открыл пожилой господин в трикотажной майке, обтягивающей толстый живот, который он, очевидно, еле таскал. В квартире действительно работал телевизор. Появление трех полицейских, похоже, нисколько не удивило старика.
– Что вы можете сказать о своих соседях по этажу? – спросил Йенс, назвав себя и представив коллег.
Герр Лангшайд почесал неопрятную голову.
– Старый Кальк – добрая душа, но уже почти ничего не слышит и не видит. Озгюн с женой – спокойные приятные люди. Он работает в управлении дорожного строительства. Дисциплинированный, вежливый. Не то что Ибрамич. И я еще плачу со своей пенсии налоги, чтобы кормить таких дармоедов!
– А как выглядит герр Ибрамич? – спросил Йенс.
– Как бандит. Напомаженные черные космы и борода. Просто жуть берет, честное слово! В прежние времена таких типов тут не водилось.
Йенс описал программиста и спросил, не видел ли герр Лангшайд человека с такой внешностью. Старик снова поскреб череп, и на пол посыпались хлопья перхоти. На майке, обтягивающей его огромное пузо, комиссар заметил желтые пятна.
– Был такой, я пару раз видел. Но не здесь, наверху, а внизу. И в нашем доме он точно не живет – по крайней мере, официально. Я бы знал. Ну а втихаря здесь кто только кого только не прячет… По-моему, я пару раз видел, как тот парень выходил из подвала.
– Из подвала? Вы уверены?
– Думаю, да. Дня два назад я как раз пришел из магазина и хотел…
– Большое спасибо, герр Лангшайд, вы нам очень помогли, – сказал Йенс.
Ему нужно было посовещаться с Рольфом и Кариной, но старик все стоял у приоткрытой двери и с любопытством наблюдал за ними.
– Возвращайтесь, пожалуйста, в свою квартиру.
– Зачем?
– Затем! – ответил Кернер грубее, чем следовало бы.
Герр Ландшайд попятился и закрыл дверь. Но Йенс почти видел, как тот прижимается к ней ухом с другой стороны, и поэтому спустился вместе с коллегами на этаж ниже, прежде чем прошептать:
– Похоже, программист нас надул. Отправил вверх пустой лифт.
– Очень может быть, – согласился Хагенах.
– Это значит, он нас заметил, – сказала Карина.
– Не обязательно. Вероятно, он просто привык к таким мерам предосторожности. Так или иначе, подвал надо проверить. Согласны?
Детство
Когда тьма окутывала улицы и тропы, а люди удалялись под защиту своих семей, прячась за стенами и окнами домов, он выходил на свободу и чувствовал себя хорошо как никогда. Ночь была его лучшей подругой, ведь в темноте его никто не видел, и он мог делать что пожелает.
В интернате, куда его поместили два дня назад, воспитатели, естественно, следили за мальчиками, и все-таки порядки там были не тюремные. Выбраться из здания после полуночи труда не составляло. К тому же его поселили в отдельной комнате – это упрощало дело.
В теплом воздухе вокруг конусов фонарей роились насекомые. То здесь, то там слышались голоса людей, которые, несмотря на поздний час, все еще сидели на улице, наслаждаясь летом. Какая-то женщина громко и от души засмеялась, так что ему даже захотелось подкрасться поближе и посмотреть на нее, но время не позволяло. Он должен был выполнить свою задачу и вернуться в интернат, пока его не хватились.
Еще вчера ему было все равно, поймают его или нет, но сегодня он прилагал все усилия, чтобы остаться неузнанным. Если его отправят в тюрьму для несовершеннолетних, он навсегда лишится шанса завоевать светловолосую девочку с конного двора.
Идти пришлось долго, хотя шел он быстро, а местами даже бежал и везде, где мог, сокращал расстояние. Накануне он изучил карту и выбрал кратчайший путь – через лес. Теперь ему стало ясно, почему Черные горы так называются. Не имея при себе фонаря, он полагался только на собственные глаза и на тусклый свет луны. Страшно ему не было. Наоборот. Здесь, в огромном лесу, он чувствовал себя вольготно, потому что знал: тут нет никого, кто может быть для него опасен. Зверей, птиц и темных деревьев он не боялся. Люди, которые смотрели на него как на пустое место, пренебрегали им, обижали его или принуждали к чему-то, чего он не хотел, – вот кого он не любил.
Пробираясь по лесу, он в какой-то момент начал щелкать языком. Новый ритм вел его сквозь ночь. Мальчик шел храбро, чувствуя себя в полной безопасности. Он сделает то, что должен сделать.
Вот наконец показался маленький ветхий домишко. Совершенно темный. Воплощение упадка и смерти. Судя по тому, что в окне гостиной не мерцали отсветы телевизора, родители уже легли.
За домом располагалась пристройка со всем необходимым для ухода за территорией. Кроме прочего, там имелась и бензиновая газонокосилка. Когда они только въехали сюда, отец в порыве маниакального энтузиазма пару-тройку раз подстриг лужайку, прежде чем снова впасть в наркотическую летаргию. Участок, которым уже никто не интересовался, давно зарос.
Деревянная дверь пристройки была не заперта. Когда мальчик ее открыл, петли скрипнули, но его это не смутило. Он знал, что соседей нет, а в доме точно никто ничего не услышит.
Нащупав слева выключатель, он зажег голую старую лампочку и зажмурился – глаза отвыкли от света. Пахло пылью, маслом и бензином. Под верстаком стояла пятилитровая канистра. Он вытащил ее, увидел, что она наполовину заполнена, отвинтил крышку, наклонился к отверстию и сделал глубокий вдох.
От паров бензина он чуть не потерял сознание.
Пристройка отделялась от дома противопожарной дверью, потому что отопление было масляное. Открыв ее, мальчик бесшумно подкрался к гостиной и остановился на пороге. Родители нередко засыпали прямо здесь, перед телевизором. Судя по тихому храпу, это произошло и сегодня.
В комнате воняло человеческими испарениями, алкоголем и никотином. Отец лежал, вытянувшись на длинном диване; мать, казавшаяся странно маленькой, свернулась под одеялом на коротком. Отцовская футболка задралась до груди, и даже в темноте виднелся белый живот. Стол, как всегда, был завален пивными бутылками, пепельницами, окурками, пакетами из-под чипсов и объедками. Там же лежала зажигалка.
Мальчик подошел и взял ее.
Как ему следовало поступить? Очевидно, лучше было разлить бензин поближе к телам, то есть на коврик перед диваном. Только не проснулись бы от резкого запаха…
Плевать. Он был готов рискнуть.
Подполз на коленях, наклонил канистру и пропитал ковер бензином. Три четверти вылил, четверть оставил. Когда он выпрямился, отец на него посмотрел – широко раскрытыми глазами, как человек, проснувшийся от кошмарного сна. Мальчик замер. Отец не моргал, не двигался, ничего не говорил. Только ноздри ритмично раздувались, жадно втягивая бензиновый запах. Что это было – бодрствование или наркотическое опьянение?
Мальчик поднял зажигалку, показывая ее отцу, но тот, не реагируя, продолжал лежать с открытыми глазами.
«Может, теперь ты наконец найдешь покой», – прошептал сын, отполз немного от дивана и поджег пропитанный бензином ковер.
Воздух буквально взорвался, издав громкое «вуш!» и отбросив мальчика назад. Он собирался отнести канистру с остатками бензина в сарай, чтобы причина пожара была не так очевидна, но понял, что не успеет: огонь доберется до него в считаные секунды.
Подгоняемый нестерпимым жаром, мальчик пятясь выполз из гостиной. Как только он оказался в коридоре, родители стали кричать. Отцовские вопли, слишком хорошо ему знакомые, начались раньше и скоро стихли, не взволновав его.
А вот жуткие крики матери длились долго. Они были для него новы. Он слышал их и когда добрался до пристройки, и когда выскочил из дома. Слышал всю дорогу, до самого интерната.
Он бежал, бежал, но никак не мог от них убежать. Они так и преследовали его, пока он жил.
Холодный резкий свет неоновых трубок стекал с низкого потолка по голым стенам. В извилистых коридорах, отделенных друг от друга противопожарными дверями, пахло пылью, воздух был спертый. По верху, шипя и булькая, тянулись тонкие и толстые трубы, заставлявшие Йенса периодически пригибаться. Держа оружие наготове, они с Рольфом и Кариной тихо двигались вперед, проверяя все помещения, кроме тех запертых чуланов, где жильцы дома хранили свои вещи. Пока не удалось обнаружить никаких признаков того, что подозреваемый где-то здесь.
Йенс был близок к отчаянию. Если они опять пошли по ложному следу и потеряли, как с Яном Ландау, драгоценное время, это могло дорого обойтись Виоле Май.
На то, что программист «Food2You» замешан в этом деле, указывало многое. Только одно совершенно не вписывалось в картину: «Darling… Свет моей жизни…» – эта фраза из старого американского фильма, которую Ким без конца повторяла, а Ян Ландау печатал на футболках для продажи в своем магазине… Откуда программист ее знал? Или, может быть, Ким услышала эти слова не от него, а от кого-то другого? Например, от отца?
Еще одна тяжелая противопожарная дверь. Хагенах открыл ее, и полицейские вошли в огромное темное помещение. Пахло соляровым маслом. Где-то в глубине рокотала отопительная система крупного жилого комплекса. Рольф вытянул руку, ища выключатель.
– Не надо, – тихо сказал Йенс. – Почему здесь было не заперто? Разве это нормально, что в техническую зону может войти кто угодно?