На тот день я был ему известен уже года полтора, в течение которого я, как и несколько других коллег, время от времени получал задания нашего МИДа переводить для него или вести записи бесед на различных переговорах, встречах, приёмах и других официальных мероприятиях, проходивших в Кремле, помещениях ЦК КПСС, государственных особняках и в других местах в зависимости от обстоятельств.
«Вы это видите? — спросил меня генеральный секретарь, опираясь на стену коридора и показывая мне одну за другой погнутые металлические набойки на каблуках своих ботинок. — Я только вчера вечером получил эти ботинки из мастерской и даже не посмотрел на них, — продолжал он. — Что мне с ними теперь делать? Сейчас уже слишком поздно заменять их на другие», — резюмировал он, как бы размышляя над возникшей проблемой, и вновь посмотрел на свои подмётки. Я в свою очередь наклонился к ботинкам Леонида Ильича, и теперь уже вместе и более внимательно мы стали разглядывать тот ущерб, который был причинён руками каких-то кремлёвских мастеров ботинкам главного руководителя нашей страны.
Более близкое и тщательное рассмотрение шагающей проблемы государственного значения открыло перед нами довольно грустную и неудобную для нормального перемещения картину: не только сами металлические набойки были прибиты к каблукам и подошвам под неправильным углом, но и использованные при этой операции гвозди, как показали уже первые сделанные генеральным секретарём шаги, оказались слишком короткими, чтобы плотно и надёжно прижимать набойки к нижним плоскостям ботинок. В результате такой работы мастеров кремлёвской спецмастерской все элементы сооружённого ими металлического устройства еле-еле держались на своих местах, причём освободившиеся от части гвоздей набойки свободно вылезали из-под ботинок с разных сторон, создавая многозвучный аккомпанемент любой попытке совершения шагов. Положение усугублялось ещё и тем, что получившаяся под ботинками конструкция производила определённый дестабилизирующий эффект, вынуждавший их носителя ковылять, вместо того чтобы позволять ему сохранять при ходьбе присущую большинству людей прямую и ровную походку.
Пока я лихорадочно соображал, как можно было бы разрешить эту государственную проблему, лежавшую абсолютно вне сферы моей компетенции, Брежнев, видимо, в целях предоставления нам некоторой передышки до нахождения какого-то выхода, вынул из кармана своего костюма пачку «Филиппа Мориса», предложил мне сигарету и зажёг для себя новую. Данное отвлечение продолжалось совсем коротко, так как генеральный секретарь вновь вернулся к занимавшему наши мысли предмету.
«Знаете, — сказал он, возобновляя разговор, — ведь в самом деле нельзя поверить! Думаю, что никто себе и представить не может, что эти наши сапожники у нас в спецмастерской не могут прибить набойки на пару самых обыкновенных ботинок, чтобы не обойтись без халтуры». Вынеся это веское суждение, Брежнев сделал паузу, глубоко затянулся сигаретой и направил густую струю голубоватого дыма к высокому потолку. «И для кого?! — продолжил он, задавая риторический вопрос, в котором проскользнула лёгкая нотка досады с привкусом обиды. — Ив какое время!» — быстро добавил он, будто неожиданно вспомнив о том, где мы были и по какому случаю.
«Леонид Ильич, — рискнул я, высказывая пришедшую мне в голову идею возможного решения занимавшей нас проблемы, — а может, вам попросить вашего помощника организовать привезти вам как можно быстрее другую пару ботинок… Вы могли бы переобуться в неё во время первого же перерыва в переговорах… Иначе вам придётся носить эту целый день…» Изложив своё соображение, я поднял глаза с находившейся на полу проблемы на лицо генерального секретаря в надежде встретить одобрение посетившей меня мысли.
«Я тоже об этом подумал, — сказал Брежнев, констатируя удачное для меня совпадение наших мыслительных усилий в поиске подходящего выхода из обувного тупика. — Да, пожалуй, надо так и сделать… Верно… Я ему сейчас так и скажу… — продолжал он. — А где же он сейчас может быть?.. Куда-то здесь все подевались?.. А сколько сейчас уже времени?» И в поисках ответа на прозвучавший вопрос мы оба одновременно посмотрели каждый на свои часы, которые показывали, что было ещё рано до назначенного времени прибытия на совещание наших участников переговоров. «Ну, значит, я пришёл слишком рано… Ладно… Пойду-ка я пока найду своего помощника насчёт замены ботинок…», — заключил Брежнев, готовясь направить свои неуверенные шаги в обратную сторону к своим апартаментам.
Когда он стал поворачиваться на своих ненадёжных ботинках, они тут же напомнили ему о том неприятном, неловком и просто смехотворном положении, в котором он оказался, особенно в контрасте с важностью предстоявшей встречи и того достойно приличного облика, которого она требовала. «Нет, так и идти-то нельзя», — в сердцах произнёс главный руководитель нашей страны после всего нескольких трудных шагов и остановился в своём перемещении. «Леонид Ильич, — обратился я с ещё одной идеей, быстро подойдя к месту обувной аварии и глядя на высовывавшиеся в нескольких местах из-под его ботинок металлические набойки. — Если вам поставить каблук вашего правого ботинка под углом к полу и ударить им об пол так, чтобы удар пришёлся на соскакивающую набойку, то тогда эта набойка может или совсем отлететь, или силой удара встанет примерно на своё место…» «Вы действительно думаете, что из этого что-то может получиться?» — спросил меня с некоторым сомнением Леонид Ильич. «Да не совсем, — ответил я, не испытывая особого желания принимать на себя ответственность за возможно нежелательный исход предложенного мной довольно нецивилизованного, если не сказать просто варварского, радикального решения. — Но всегда можно попробовать… И потом, этим здесь вряд ли можно сделать хуже, чем уже есть», — отреагировал я, теша себя надеждой на быструю ликвидацию этой затянувшейся проблемы с помощью предложенного радикального решения.
Брежнев посмотрел на меня, словно испытывая мою уверенность, и затем, убедившись взглядом вокруг, что на нас никто не смотрит, выпустил очередное облако дыма и решился: «Ладно… Давай попробуем…» Генеральному секретарю потребовалось всего две секунды и столько же ударов ногой по паркету, чтобы исправить положение на правом ботинке. Развивая этот столь неожиданный успех, Леонид Ильич тут же перешёл к повторению операции на левом ботинке, которая тоже продолжалась всего несколько секунд и тоже оказалась успешной, но по-другому: набойка левого ботинка сорвалась со своей измученной подошвы и, пролетев с недовольным глухим шипением по паркету коридора, замерла у ближайшей батареи отопления, издав предварительно жалобный звон. Теперь Брежнев попробовал сделать несколько шагов в подправленной обуви, которая, к нашему удивлению, не производила какого-либо нетипичного шума и не заставляла её владельца ковылять при вышагивании. Он ещё раз осмотрел свои ботинки, широко улыбнулся и протянул мне для пожатия руку. «Вот теперь всё в порядке. Спасибо…», — сказал он довольный проведённой операцией и направился к себе в поисках своего помощника.
Я остался на своём месте, глядя буквально ему вслед, чтобы убедиться, что он идёт нормально. Когда Леонид Ильич оказался у поворота в коридоре, он оглянулся на меня и подмигнул. «Вот теперь я готов встретиться с Генри», — сказал он, тяжело нажимая на русское «г» и растягивая его в обычное для него украинское произношение этого звука. Вслед за этим он скрылся из моего поля зрения, и когда я его вскоре увидел снова на заседании вместе с другими нашими участниками переговоров, он не проявлял никаких признаков произошедшего несколько ранее инцидента с его ботинками. Единственным напоминанием об этом смешном эпизоде были его быстрые время от времени взгляды на свои собственные ботинки и на обувь других присутствовавших в зале.
После первого перерыва высший руководитель Советского Союза и глава советской делегации на переговорах со специальным помощником президента Никсона и его командой вошёл в зал заседаний в новых и, судя по всему, очень удобных до блеска начищенных ботинках. Американцы прибыли в Москву накануне ночью с секретной миссией подготовить ряд важнейших документов, предназначавшихся заложить новые основы отношений между СССР и США.
ВСТРЕЧА С ПОЛИТБЮРО
В воскресную ночь 23 апреля 1972 года в кабинете Андрея Михайловича Александрова в здании ЦК КПСС на Старой площади Москвы свет горел до самого утра. В качестве специального помощника Д.И. Брежнева по международным вопросам А.М. Александров принимал участие в переговорах советского руководства с представителем президента Р. Никсона Генри Киссинджером, находившимся в те дни в Москве с тайным визитом. В этом качестве Андрей Михайлович отвечал также за конечную отработку и редактирование переговорных документов для наших участников во главе с Брежневым.
Само минувшее воскресенье, как стало очевидно позже, оказалось предпоследним, но самым продолжительным и плодотворным днём этих сложных переговоров. Оказывать помощь Александрову в обработке накопившихся за этот напряженный день материалов должны были наш блестящий переводчик Виктор Суходрев и я. Мы приехали вместе с Андреем Михайловичем на Старую площадь вскоре после полуночи, очень усталые и голодные, с толстыми блокнотами наших записей многочасовых переговоров.
Как внимательный хозяин, А.М. Александров хотел, чтобы мы все хотя бы немного подкрепились, прежде чем приступать к довольно срочной расшифровке наших объёмистых записей: все документы должны были быть переданы Л.И. Брежневу к началу предстоявшего рабочего дня. Мне доводилось ранее не раз бывать в помещениях ЦК КПСС по служебным делам, и поэтому я был знаком с широким и недорогим выбором блюд, предлагавшихся в его кафетериях и столовых, по сравнению с тем, что можно было получить в подобных заведениях за их стенами.
Пока мы приводили в рабочую готовность наши бумаги, Андрей Михайлович нажал одну из кнопок на его большом письменном столе, и в ответ на его вызов буквально через несколько минут в кабинете появилась официантка в белом переднике. Очень вежливый всегда и со всеми Александров извинился перед ней за причиненное в столь поздний час беспокойство и спросил, что можно было бы получить из ближайшего в здании кафетерия подкрепиться для пас троих. Он был несколько удивлён, когда услышал от неё, что из-за позднего часа всё в здании было закрыто, и что поэтому ничего из кафетериев или столовых получить было нельзя. Однако, выдержав небольшую паузу, словно испытывая наше терпение и желая увидеть наше разочарование, она сообщила, что на кухне этого же этажа она несколько раньше видела консервную банку с сосисками и банку зелёного горошка, которые, если они ещё остались, можно было бы там же, на кухне, разогреть. Мы с большой охотой приняли её несколько условное предложение и были особенно рады услышать, что в любом случае у пас будет чай.