Со всеми этими трудностями каждодневно сталкивались мы все, хотя в Москве они не были настолько острыми, как на периферии. Удивительно было то, что со мной, незнакомым человеком, приехавшим к тому же по линии ЦК и по совершенно другим делам, они считали для себя возможным и необходимым так откровенно делиться своими заботами и недовольством. По-видимому, даже они, элита страны, дошли до предела в замалчивании каждодневных существенных неурядиц жизни. Поскольку моя поездка в Оренбург происходила в дни смены высшего руководства страны, мои собеседники связывали свои надежды на улучшение экономического положения с переменой в Кремле. Однако, как мы вскоре все увидели, положение в стране скорее продолжало ухудшаться…
Лекции в городе и в его двух окрестных районных центрах прошли активно и вызвали интерес слушателей, проявившийся в их многочисленных вопросах в связи с моим выступлением. Это было отрадно отметить, хотя одновременно в глаза бросался несколько низкий уровень информированности людей, что свидетельствовало об отсутствии регулярного интереса к международным событиям. Удивляла также некоторая примитивность рассуждений и неумение выразить собственные мысли, в том числе, а это было особенно досадно среди студентов и молодёжи. Мои последующие встречи со слушателями и в других местах, к сожалению, подтверждали эти наблюдения.
Несколько необычно сложилось моё посещение крупного совхоза по пути в Ново-Горек. На маленькой степной станции', где мы вышли из вагона с референтом Серёжей, нас ждал перемазанный грязью и снегом довольно потрёпанный УАЗик. У него была брезентовая крыша, смягчавшая удары об неё на подскоках, а неплотно закрывавшиеся двери на бесконечных ухабах грунтовой дороги постоянно и рискованно открывались, грозя пассажирам выпадением за борт. Из машины нам навстречу вышел молодой, рослый, крепкого сложения человек, который, подойдя к нам с приветливой улыбкой, протянул крепкую руку и представился: «Вольфганг Брандт, секретарь райкома». Мы познакомились. Хотя мне было известно о том, что на территории Поволжья, Сибири, Казахстана и других мест проживало около двух миллионов немцев, встретиться с одним из них почти в открытой степи, да ещё в должности секретаря райкома КПСС, было любопытной неожиданностью.
До районного центра нужно было ехать около 25 километров по обычной полевой дороге с большими и мелкими впадинами и колдобинами по перемешанной с мокрым снегом грязи. Коротая тряскую дорогу, мы с обаятельным немцем оживлённо разговорились. В ответ на мои вопросы он рассказал, что в их районе, который находился на границе с Казахстаном, население было очень смешанное. Здесь жили и работали вместе немцы, украинцы, казахи, русские, яицкие казаки и корейцы, занимаясь главным образом выращиванием зерновых.
Проезжая по пути через несколько деревень и посёлков, можно было видеть по качеству домов и количеству стоявших перед ними автомашин, что здесь у людей были деньги. Вольфганг подтвердил, что народ зарабатывал хорошо, но на деньги купить можно было немного. Ближайшие крупные магазины не только находились за сотню километров, но и приобрести в них было практически нечего. Все собирали деньги на машины, но очередь на них была очень долгая, а с запчастями было совсем плохо. Оп при этом обратил моё внимание на то, что почти все попадавшиеся нам автомобили были с подбитыми или помятыми корпусами, что было довольно странно видеть вне большого города и в таком числе.
Вольфганг объяснил, что у них очень популярна охота на зайцев, которые в этих степях водились в больших количествах. Однако охота на них велась не с ружьями или капканами, а на машинах. Охотники выезжали в степь на своих автомобилях с наступлением темноты и с зажжёнными фарами начинали ездить в поисках зайцев. Обнаружив этих несчастных животных, охотники начинали за ними гоняться на машинах до тех пор, пока их не загоняли или не заставляли замирать под светом фар. Возникавший при этом азарт между соперниками в сочетании с встречавшимися в гонках буграми, ямами и другими неровностями степного пространства приводил к вмятинам и пробоинам на корпусах машин, а при столкновениях охотников возникали и более серьёзные ситуации. Но заячьего мяса в их краях было всегда достаточно.
Мой хозяин в свою очередь немало расспрашивал и меня о моей работе в МИДе, о странах, где я побывал, о жизни за границей. Среди прочего он поинтересовался, доводилось ли мне бывать на сельскохозяйственных фермах за рубежом. Услышав, что я коротко работал на молочной ферме в Мичигане, он попросил поделиться моими впечатлениями по этому поводу. Я ещё только успел рассказать совсем немного, когда мы приехали в райцентр и остановились у небольшого двухэтажного здания из белого кирпича. Это и был райком, в котором нам с референтом после размещения в гостиничных помещениях предстояло сначала пообедать вместе с Вольфгангом в столовой, а потом идти в актовый зал на лекцию.
За обедом, который меня удивил выбором меню, вкусным приготовлением (среди прочего была и жареная зайчатина), а также наличием свежих и солёных овощей (по словам секретаря райкома, всё было «своим»), хозяин спросил, согласился бы я выступить у них не по международной проблематике, как было намечено и объявлено, а с рассказом о той американской ферме, на которой мне довелось немного поработать. По мнению Вольфганга Брандта, для них, работников сельского хозяйства, было бы намного интереснее и ближе узнать о том, что представляет собой американская ферма, и, может быть, даже что-то почерпнуть практически полезного из такого рассказа для себя. Я с готовностью согласился на его предложение.
Вскоре после обеда мы пошли в актовый зал, где собрались не только представители районного актива, который проходил здесь в те дни, но и рядовые работники совхоза разных профессий. Я был удивлён большими размерами зала и массовым стечением слушателей. Свободных мест совершенно не было, некоторым запоздавшим пришлось стоять вдоль стен. Люди были одеты празднично. На женщинах были нарядные платья и костюмы, а немало мужчин сидели в галстуках. Открывая нашу встречу, секретарь райкома сначала представил меня аудитории, сказав несколько слов о моей карьере и работе, а затем объявил, что по его предложению, и если не будет возражений, вместо лекции о международных вопросах я выступлю с рассказом о том, как я работал на молочной американской ферме в штате Мичиган и о том, что она собой представляет. Зал встретил предложение своего руководителя взрывом аплодисментов, и я, отвечая на жест приглашения председателя, вышел из-за стола президиума на край сцены, так как трибуны там не было.
В течение примерно 30 минут, оговоренных на выступление, я свободно ходил и останавливался перед этой удивительно внимательной и чуткой аудиторией, рассказывая им без всяких пропагандистских оговорок, совершенно правдиво, о той богатой молочной ферме, на которой я работал. Я описывал перед ними по возможности всю известную мне картину устройства, организации, оборудования и работы фермы, а также очень большого труда и высокообеспеченной жизни её хозяев, то есть приблизительно то же, но более подробно, о чём я рассказал в этой связи выше.
Когда, взглянув в очерёдной раз на часы, я увидел, что мне нужно готовиться к завершению выступления, секретарь райкома, разгадав мои намерения, извинившись, прервал меня и спросил у аудитории, желает ли она, чтобы я продолжил свой рассказ или вскоре перешёл к вопросам и ответам. Зал прореагировал бурными аплодисментами и криками «продолжать», что я и сделал ещё в течение 15 минут, после чего я, считая своё выступление законченным, предложил слушателям задавать мне вопросы. Снова раздались под аплодисменты выкрики «расскажите ещё», и с согласия председателя я продолжил рассказ ещё минут 10. Когда я остановился и предложил задавать вопросы, аудитория громко и дружно захлопала в знак благодарности за выступление. Секретарь райкома вышел ко мне на авансцену и пожал под продолжающиеся аплодисменты мою руку со словами признательности.
Теперь уже он, как ведущий, обратился к собранию с предложением задавать вопросы или высказать своё мнение относительно того, что слушатели думают о том, как живёт и работает американский фермер. Аудитория, которая с таким большим вниманием и интересом слушала, видимо, увлёкший её откровенный и правдивый рассказ о жизни и работе её американских коллег, вдруг замерла в полном молчании. Можно было видеть, что некоторые люди перешёптываются, обсуждают что-то между собой, но основная масса сидела и как-то озадаченно смотрела на сцену. По-видимому, слушатели переваривали то, что им было рассказано об Америке, как нечто новое, или по-новому, без привычной тупой пропаганды. Услышав неожиданную правду о главном оппоненте страны, если не сказать нечто большее, они не знали, как в ней сориентироваться и как на неё реагировать.
Вдруг, прервав загадочное молчание зала, с центрального сиденья в самом первом ряду поднялся молодой мужчина лет сорока пяти. Увидев его, Вольфганг сказал перед залом для меня, показывая на вставшего, что Николай Орехов — один из их лучших трактористов-комбайнёров, заочно учится в сельскохозяйственном институте и пользуется авторитетом и уважением товарищей. Услышав столь лестное представление со стороны руководителя райкома, Николай Орехов поправил свой галстук, одёрнул пиджак костюма и, почему-то вытянувшись, как при военном рапорте, с руками по швам, начал говорить. Сначала он поблагодарил меня за выступление, отметив, что оно всем очень понравилось, а потом довольно бойко, со ссылкой на ряд фактов моего рассказа, сказал: «Видно, там фермеры имеют деньги, разные личные тракторы и машины. Но что же они так без выходных вкалывают годами, отпуск берут редко, детей своих с малых лет работать заставляют, а взрослым детям зарплату платят. Что это за жизнь у них такая, хоть и денег много? Зачем всё деньги, деньги да деньги? А жить-то когда? Н-е-е-т, нам такая жизнь не нужна! Мы тоже работаем, но и отдыхаем, и в отпуск на море ездим. Да и денег у нас тоже хватает, вот только товаров бы побольше было. Пусть они себе так и живут, если нравится. Спасибо, что хоть правду про них рассказали. Мы теперь больше понимаем, что у нас лучше. И так всё ясно без вопросов».