Миколка прошел мимо ворот. Вплотную приблизился к Фреду.
Тот виновато заморгал глазами, попятился:
— Ну как, Коль, дела? Допустила Маричка к экзаменам? Она такая, что не откажет.
— Писал, что я тебя подговаривал бежать? — спросил, словно не слышал его, Миколка.
Фред растерялся:
— Ах, ты про это! Тут, брат, такое дело, что без хитрости не обойтись. Иначе, Коль, я бы совсем на мель сел. Кстати, послушайся моего совета: вали все на Кесаря. Ведь это же он... И как это я сразу не додумался? Кесарь ведь нас обоих подговорил... Хочешь, завтра к Маричке зайдем?..
Всю свою силу, весь свой гнев, все, что накипело на сердце, Миколка вложил в свой удар. Фред упал на спину, взвыл, а Миколка, повернувшись, под удивленными взглядами мальчишек пошел не спеша домой. Он был готов принять какое угодно наказание...
На следующий день Мария Африкановна, держа в руках новое заявление Квачей, сочувствовала Миколкиной матери:
— Невероятно трудный ребенок! Невероятно! Я, как педагог, как ученый... как диссертант, накопила уже немало разнообразного материала, анализировала сложнейшие случаи, но что-нибудь подобное... Нет, нет, милая, не просите, не могу, знаете ли... И районо меня бы не поняло, и вся общественность... Сами понимаете — факты есть факты... Пройти мимо них невозможно, поощрять их мы не имеем никакого морального права. Советую вам набраться терпения, взять себя в руки, попытаться переломить его натуру.
Директорша посоветовала вывезти Миколку на лето куда-нибудь в деревню, в глушь, чтобы он пригляделся, увидел поближе, как живут настоящие люди, а в августе, когда она вернется из отпуска, заглянуть в школу. Возможно, к тому времени Мария Африкановна придет к какому-то выводу и что-нибудь посоветует.
Все лето Миколка пас в деревне бабушкину козу. Кто знает, набрался ли он хоть немного ума за лето? К августу многое выяснилось и для Марии Африкановны. Не то узнав про Миколкины неприятности, не то просто так себе, но Кесарь заявил директору школы, что это он подбил ребят путешествовать.
Кесаря исключили; к Миколке Мария Африкановна стала мягче. Разрешила в августе сдать экзамены, а затем выхлопотала для него перевод в школу-интернат.
Одним словом — свет не без добрых людей.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,из которой видно, что Миколка попал совсем не в безлюдное место
Миколка только что вернулся из кладовой. Там ему выдали брюки, ботинки, вельветовую куртку, трусы и рубашку. Разложив все это на кровати, он собирался переодеться. Но в это время до него долетел какой-то шум, гул. Школа сразу ожила.
Словно застигнутый врасплох преступник, Миколка моментально скомкал в узел все свое имущество и запихнул в тумбочку.
А в коридоре уже раздавался топот десятков ног, звенели голоса, смех.
Дверь в спальню быстро отворилась, на пороге стоял парень.
Уже после, немного освоившись, Миколка признал в нем парня, а сперва ему показалось, что сюда заглянул не то учитель, не то пионервожатый, но ни в коем случае не ученик — этот высокого роста, как тростинка гибкий, русоволосый молодой человек.
Заметив новичка, он осторожно прикрыл дверь и улыбнулся какой-то девичьей улыбкой. Одни только глаза его не улыбались, они были лукавые и пытливые, даже веяло враждебностью и холодком от их непроглядной небесной сини. Он чем-то напоминал Фреда, хотя совершенно не походил на него.
Но стоило только этому парню заговорить своим нежным, вкрадчивым голосом, как Миколка тут же забыл о Фреде.
— Честь имею... — манерно отсалютовал он правой рукой, но это получилось у него настолько естественно, элегантно, что если кто-нибудь сперва и готов был подумать, что он рисуется, то сразу же отказался бы. — Пополнение?
Миколка покраснел, отвел в сторону глаза, молчал.
— У нас будешь жить?
— У вас.
Синеглазый смерил Миколку с головы до ног, как бы оценивая и взвешивая: стоит ли с таким жить.
— Живи. Только тихо. Ну что ж, давай знакомиться.
Он подошел вплотную, Миколке даже голову пришлось задрать кверху — таким высоким был этот парень.
— Валентин Конопельский.
Конопельский так Конопельский, подумаешь — велика птица. Миколка пожал ему руку, но себя называть не стал.
Валентин насмешливо прищурил глаза, в них вспыхнул недобрый колючий блеск:
— А вот хамства, мистер, у нас не любят. С тобой знакомятся, как с достойным внимания, а ты даже не считаешь за нужное...
Эти слова так ошеломили Миколку, что он непроизвольно назвал свою фамилию.
Конопельский сразу смягчился:
— Вот это уже другой оборот! Курило, говоришь? Покуриваешь, значит? Втихаря или открыто? Папирос не принес?
Нет, Миколка совсем не знал, как себя вести в обществе этого необычного паренька. Это не Фред. И даже не Кесарь. С ним вообще говорить невозможно. Так и ловит тебя на крючок.
Дверь распахнулась, и в спальню ввалилась толпа ребят. Видно, это и были жильцы комнаты, потому что, не обращая внимания на Миколку и Валентина, бросились к своим тумбочкам, что-то в них клали или, наоборот, брали.
Миколка тем временем присматривался к ребятам. Одеты все одинаково: такие же брюки и точь-в-точь такие рубашки, какую он только что получил в кладовой, но сами все были разные. Если Конопельский носил аккуратную прическу и был подстрижен так, что его русые волосы плавно спадали ему на затылок, закрывая половину длинной шеи — а, так вот чем этот Конопельский напоминал ему Фреда — длинной и тонкой шеей! — то многие из вошедших совсем не имели причесок. Только у одного на голове творилось нечто невероятное, — это была не шевелюра, а целая копна волос, из-под которой даже шеи не видно, да еще черные кудлатые бакенбарды спускались ниже ушей. И одет не так, как все. Штаны те же, что и у всех, но до того узкие, что было удивительно, как они целы, не распоролись по швам. Рубашка выпущена поверх штанов. Парень, видать, из кожи лезет вон, чтобы не походить на других, хоть чем-нибудь отличаться.
Именно этот «стиляжка» первым из всех и обратил внимание на Миколку:
— Эй, Конопля, это что там за штымп маячит?
Конопельский возмутился:
— Прошу выражаться культурнее, лошадиная голова, здесь тебе школа, а не игорный дом в Монте-Карло!
Миколка и рот разинул — ну и парень этот Конопельский, все знает. Стиляга притворно удивился:
— Что, важная птица? Может, воспитатель какой?
Теперь глаза всех были направлены на Миколку. Скалят зубы, смеются... Еще бы: Миколка похож на воспитателя, как гвоздь на панихиду.
— Такая же птица, как и вы, мусью художник.
В комнату вошел еще один из ее обитателей. Он, вероятно, был лицом очень ответственным, так как сразу же заорал:
— А ну, вон из спальни! Так и знал — здесь!
Это был долговязый, неуклюжий детина с длинными руками, заканчивающимися здоровенными кулачищами, которые сразу бросились Миколке в глаза. Он знал цену таким кулакам. Знали это, видно, и остальные, так как стали поспешно, бочком проскальзывать мимо этого здоровилы за дверь. А он смотрел на всех из-под косматых бровей даже не сердито, а скорее свирепо, в любую секунду готовый на ком-нибудь испробовать силу своих кулаков.
Только Конопельский и стиляга-художник, что называется, даже ухом не повели. Да еще один, атлетического сложения школьник не только не испугался его сердитого окрика, а даже демонстративно развалился на кровати.
— Ты чего раскричался, Масло! — сверкнул Конопельский глазами. А потом на того, что на кровати: — Эй-эй, мистер Трояк! Пусти свинью за стол, так она и ноги на стол. Ты что? Пример новеньким подаешь?
Тогда долговязый, тот самый, что носил не то фамилию, не то прозвище Масло, уставился острым взглядом в Миколку:
— Опять новак?
Подступил близко, дохнул прямо в лицо ежевикой:
— К тебе обращаются, свинтус? Почему не отвечаешь?
— Ну так что, если новичок? — вызывающе ответил Миколка.
— Фамилия?
— Курило. Так что?
— Хм, Курило... — презрительно хмыкнул Масло. — Курило... Жив, значит, Курилка?
Загоготали обидно, на всю спальню. У Миколки загорелись уши. Так и подмывало дать кулаком в эту рожу с оскаленным ртом, с желтыми реденькими зубами. Но попробуй...
— Значит, жив...
Масло оборвал смех:
— Ну ты, Курилка... ты полегче...
В назревавший конфликт вмешался Конопельский. Елейным, воркотливым голоском начал:
— Да, да, мистер. Вы попали в человеческое общество, а всякое общество имеет свои законы, и они, да будет вам, уважаемый, известно, тверды и неумолимы. Закон есть закон, друг мой. И я, как представитель высшего класса млекопитающих, вам советую...
Но посоветовать Конопельский не успел. В коридоре тревожно и вместе с тем весело прозвенел звонок. Все сразу забыли и про разговор, и про Миколку.
— На обед!
Подхватился с кровати и мешковатый Трояк, азартно взъерошив на голове волосы:
— Ух, как супом запахло!
Миколка не шевельнулся. Да еще на Конопельского не подействовал этот сигнал. Он изучающе наблюдал за Миколкой и, когда все уже вышли, пригласил:
— Пошли, мистер, к столу, здесь не любят, когда кто-нибудь опаздывает. Еда, уважаемый, первое условие существования.
Несмотря на аристократическую рисовку, Конопельский все же был чем-то приятен Миколке. Поэтому он не стал отказываться и пошел вслед за ним в столовую.
Интернатский обед не отличался изысканностью: гороховый суп с гренками и жареная печенка с гречневой кашей. Но Миколке этот обед показался роскошным. Возможно, потому, что он был изрядно, голоден: дома не завтракал — очень волновался. Он бы все съел с большим аппетитом, если б не чувствовал на себе вопросительных взглядов, не замечал насмешливых гримас, не слышал перешептываний насчет его персоны:
— Новенький?
— Умгу.
— Что за птица?
— Обыкновенная Курка.
И приглушенный смех. Кто-то даже супом захлебнулся.
— Это что там за шум? — призвала к порядку воспитательница.