Еще вчера обратил он внимание, что парты в интернате особые — в школе у них они были черные, испещренные вдоль и поперек лезвиями ножей, а тут — белые, словно вырезанные из слоновой кости.
Окинув взглядом белые ряды парт, облюбовал себе место почти в углу, в сторонке. Не раздумывая долго, уселся. Остальные ученики тоже уселись, и Миколка был в полной уверенности, что за партой будет сидеть один. Это его вполне устраивало.
Захлопали крышки парт, поднялся знакомый шум в классе, который сразу утих, когда в дверях появился директор школы Леонид Максимович. Он преподавал у них историю. Миколка облегченно вздохнул — значит, будет блаженствовать без соседей, один на парте.
Однако радость его была преждевременной. Вслед за Леонидом Максимовичем в класс вошла Карина. Она принесла свернутые карты и мел. Положив все это возле доски, окинула изучающим взглядом класс, отыскивая для себя место. Миколка ушам своим не поверил, когда услышал:
— Возле тебя, Курило, место свободное?
У Миколки язык будто к небу прирос, совсем онемел парень. Карина уверенно села за парту, твердо оперлась руками о крышку и уставилась глазами в учителя.
Леонид Максимович начал урок. Ошеломленный такой неожиданностью, Миколка не сразу понял, о чем говорил учитель. Такие неожиданности хотя и случались с ним в жизни, но не очень уж часто.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,которая может заменить Конопельскому характеристику
Возможно, Миколка не заинтересовался бы так Конопельским, если бы не Карина. Он старался сделать вид, что ничуть не смущен соседством и что ему совершенно безразлично, кто будет сидеть с ним рядом. Он ни разу даже не посмотрел в сторону соседки. Впереди сидел Валентин Конопельский, поэтому все внимание Миколка сосредоточил на нем, словно ничего более интересного в классе не было. Даже на Леонида Максимовича не смотрел, потому что если на него смотреть, в поле зрения попадала Карина, а он не хотел ее видеть. Не хотел, и все! И пусть не очень Карина сверкает здесь своими шоколадными глазами, пусть не кичится своей черной, как ночь, косой, — подумаешь, Кармен! Все-равно он на нее не посмотрит, не заговорит с ней. Еще чего не хватало! Поэтому он будет смотреть на Валентина, уж очень ему хотелось понять, что за человек этот Конопельский.
Вот он и поставил себе целью раскусить Коноплю.
Тут он поймал себя на том, что не только примирился с окружающим, но и усвоил интернатскую манеру укорачивать фамилии. Сам ведь тоже должен был привыкнуть к обидному — Курилка.
Конопельский, казалось, совершенно не слушал Леонида Максимовича. Учитель рассказывал о том, что они будут изучать по истории в этом учебном году. Он рассказывал интересно, занятно, а Конопельский рылся в парте, перебирал какие-то бумажки. Леонид Максимович посмотрит в их сторону и встретится с большими синими глазами Конопельского. Но стоит ему чуть отвернуться, как Конопельский опять шарит глазами где-то под партой.
Директор объяснял понятно, доходчиво и, как ни странно, ни разу не заглянул ни в тетрадку, ни в книгу. Вычитать из книги легко, а вот попробуй прямо из головы, это не каждый сумеет.
Поэтому такое неуважительное отношение к учителю со стороны Конопельского и раздражало и оскорбляло Миколку. А что если б Леонид Максимович взял да врасплох и спросил бы его, о чем идет речь, вот вогнал бы в краску!.. Форсит этот Конопельский, думает, лучше его нету, и ни учителя, ни директор ему нипочем. Даже за партой сидит не так, как другие — развалился небрежно, ногу за ногу заложил. Его поведение, видимо, бросилось в глаза и Леониду Максимовичу. Он вдруг остановился на полуслове и выжидающе, прищуренными глазами посмотрел на Конопельского. Тот вроде как растерялся, смутился, но это только на миг. Положив правую руку, он левую поднял вверх.
— Вопрос можно?
— Пожалуйста.
Конопельский подчеркнуто вежливо кивнул головой, поднялся на свои длинные ноги, поправил прическу, кашлянул.
— А в этом году экскурсия в Исторический музей будет?
— Будет. А пока слушай внимательнее урок.
— Ясно.
Конопельский сел. Он был доволен. Как-никак, а ему удалось отвести от себя подозрения директора и показать, что он не только слушает, но и кровно заинтересован в том, о чем тот говорит.
Миколка понял: директора Конопельский все же побаивается. А может, просто не хочет портить с ним отношения. Бросил бумаги, взял ручку и наклонился над партой, сделав вид, будто собирается что-то записывать.
Зато на следующем уроке — украинской литературы — он прямо-таки, что называется, распоясался.
В класс вошла молоденькая учительница с университетским значком на розовой кофточке. Она вся пылала, не то от волнения, не то цвет кофточки окрашивал ее миловидное личико.
Выглядела она чуть старше Каринки, и Миколка невольно ей позавидовал: такая молоденькая, а уже учительница.
Учительница крепко прижимала к груди учебники и тетрадки, словно держалась за них. Казалось, отними у нее их — она заплачет и в страхе убежит из класса.
Ребята ее знали. В прошлом году Марина Ивановна проходила у них в школе педагогическую практику.
Ей обрадовались. Карина спросила:
— Опять вы к нам на практику?
— Нет. Теперь я буду работать в вашей школе.
— Не в вашей, а в нашей, — прогудел Конопельский тихо, но так, что все слышали.
Учительница расцвела, будто пион.
Склонилась поспешно над столом, разложила свои книги, раскрыла тетрадь; все, видимо, вылетело у нее из головы, и она надеялась, что тетрадка поможет.
А Конопельский в это время, не скрывая торжества, смотрел на ребят своими синими насмешливыми глазами:
— Тише, дети! Чапай думает.
Это было брошено нарочито приглушенным шепотом, но он долетел до слуха молодой учительницы. Она конвульсивно закусила пунцовую губку, беспомощным взглядом обвела класс, попросила:
— Призываю к порядку, дети...
Кто-то фыркнул. Маслов пробурчал:
— Де-е-ти...
Учительница никак не могла овладеть собой.
— Да замолчите же! — прозвучал раздраженный голос Карины.
Миколка был удивлен. Ого! Это не девчонка, а настоящий мальчишка, с такой только свяжись. Вон как горят у нее глаза, ну и строгая!
В классе наступила тишина. Марина Ивановна благодарно посмотрела на Карину и поспешила уткнуться глазами в тетрадь.
— Тема нашего сегодняшнего урока...
Ее голос постепенно приобретал силу, звучал все увереннее, и даже тем, кто еще недавно не собирался ее слушать, пришлось стать внимательнее.
Миколка улыбнулся: остался Валентин в дураках.
Но он не знал Конопельского. Именно в то самое время, когда Марина Ивановна уже успокоилась и повела урок в соответствии с планом, когда она позабыла, что на столе перед ней лежит план, Конопельский подмигнул Маслову.
Маслов понял его и лукаво сощурил глаза. И сразу нормальный ход урока прервался, внимание учеников переключилось на Маслова.
Тот ерзал на парте, глухо бурча.
— Что случилось, Маслов? — спрашивает учительница.
Маслов мешковато встает, сопит носом:
— Да вот... не дает слушать...
И он сердито покосился на свою соседку — тихую, смирную девочку. Та съежилась, растерянно повела плечами:
— Я не даю слушать?
— Вертится, толкается... Рассадите нас с ней.
Девочка быстро схватила свои книги:
— Пожалуйста!
Она уже высматривала, где есть свободное место.
Марина Ивановна утеряла нить своего рассказа и стояла растерянная, бледная, нервно покусывая губу. А Конопельский тут как тут. Учтиво, даже слишком учтиво поднял руку и поблескивает лукаво глазами.
Учительница поспешила использовать случай:
— Что тебе, Валентин?
— Можно вопрос?
— Вопрос? — совсем растерялась она, но машинально кивнула в ответ головой: спрашивай, мол.
Конопельский воровато покосился на класс, откашлялся:
— Скажите, пожалуйста, сколько художников-академиков было в России при жизни Шевченко?
Учительница вспыхнула, панически стала перебирать на столе книги, тетради. Конопельский не спеша уселся на место, заложил ногу за ногу и с победоносным видом смотрит на класс: что, мол, ловко я ее загнал на мель?
Учительница еще не нашлась, что на это ответить, а уже тянет вверх руку Зюзин. И она поднимает глаза на него:
— Что у тебя?
— А сколько всего оригинальных картин написал за свою жизнь Шевченко?
Тут уже девочки, видя, в какое тяжелое положение попала учительница, стали на ее защиту:
— Возьмите книжки и прочитайте! Не мешайте слушать урок.
Конопельский надулся:
— А если меня интересует. Я не имею права спросить?
Зюзин себе:
— А если меня как художника... К кому еще обратиться, как не к учительнице?
Пока шел этот спор, учительница немного пришла в себя. Заговорила виновато, отрывистыми фразами:
— Дети! Ваши вопросы не относятся к теме... Об этом мы на кружке... или после урока... потому что у нас имеется план...
— Всегда так говорят, когда не знают, что ответить. — Это Маслов.
И сразу учительница стала неузнаваемой. Запрокинув голову, вызывающе блеснула глазами:
— А хоть бы и так! Я не подсчитывала, сколько было художников-академиков.
— Надо знать! — съязвил Конопельский.
— Учитель все должен знать, — добавил Зюзин.
— Закон! — театрально развел руками Трояцкий.
Учительница снова как-то поникла, готова была бежать из класса. Лицо ее покрылось красными пятнами. Все притихли. Даже Конопельский поглядывал на нее выжидающе: то ли ждал, чтобы она убежала, то ли, напротив, боялся, чтобы этого не случилось.
Учительница все же нашла слова, которые пришлись большинству учеников по душе:
— Я сама... сама только вчера из-за парты...
И тут девчонки застрекотали, как сороки:
— Не мешайте слушать!
— Конопля, ты брось свои штучки!
— Собралась шатия-братия!
— Мы Леониду Максимовичу скажем!
Настала тишина. Учительница чувствовала себя победительницей: