Но Маслов запротестовал. Он не любил, когда кому-нибудь давали более или менее человеческое прозвище.
— Гм, Северин! — гмыкнул он. — А Севрюгой не хочет?
— Се-ев-рюга! — залился смехом в углу Баранчук. Ему, наверное, казалось, что Севрюга куда остроумнее и обиднее его прозвища — Баран.
С Северинова не спускали глаз. Ждали: обидится, рассердится. А он ничего, сам смеется.
— Что ж, — говорит, — Севрюга так Севрюга. Лучше не найдешь рыбы.
Все переглянулись. Масло даже скривился: не попал в цель. Ну ничего, он еще придумает, подыщет что-нибудь такое, что эта Севрюга только плавниками тряхнет от злости.
А Северинов тем временем интересовался другим:
— Весело в интернате?
— Не скучаем, — подмигнул своим дружкам Конопельский.
— Спортом занимаетесь?
— Больше художественной самодеятельностью, — многозначительно сказал Трояцкий.
— А футбольная команда есть?
— О, мистер — мастер спорта?
— Какой там мастер! Просто люблю мяч погонять.
Конопельский никак не мог найти, за что бы зацепиться: как ни поддень новенького, все ему не обидно.
— Мяч гонять и дурак может. А вот как мистер учится, любопытно послушать.
— Мистер с неба звезд не хватает.
Ребята переглядываются: вот какой необычный товарищ к ним попал — что ни скажешь, все в точку, ни к чему не прицепишься. И в обиду себя не дает, и нос высоко не задирает.
Большинство, видимо, было уже согласно принять его в компанию без испытаний.
Но не так думал Конопельский. Да и Маслов с Зюзиным и Трояцким ни за что не согласились бы просто так довериться новенькому. А кроме того, кто из них отказался бы от удовольствия, которое доставляли им испытания?
Поэтому Конопельский, сузив в щелки глаза, тоном приказа сказал:
— Ну что ж, мистер, посмотрим, кто чего стоит. А сейчас приглашаем вас на одну акцию. На какую? У нас, мистер, не принято расспрашивать, у нас отвечают коротко: есть! А те, кто говорит «нет», навсегда остаются чужими для нашего коллектива. Помнишь: «Она в семье своей родной казалась девочкой чужой»?
— О, так вы и Пушкина читаете?
— Мы всё, мистер, читаем. А сейчас спрашиваем: так или нет?
— Есть! — вытянулся Андрей и дружески улыбнулся ребятам.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,в которой совершается упомянутая выше «акция»
Пока интернатовцы собираются и идут на «акцию», давайте познакомимся с тем старичком, что копается в саду. Он хоть и ненадолго войдет в нашу повесть, но, поскольку все же войдет, присмотримся к нему поближе.
Сразу за рощей, неподалеку от лесного озера, густо росли сады. Среди них стояли опрятные домики, обнесенные аккуратным штакетником. Жителей почему-то не видно — будто в домиках и не живет никто. Это был дачный поселок, а дачники, как известно, на дачах любят бывать лишь тогда, когда солнце палит и в городе стоит такая духота, что людям дышать нечем, особенно тяжело тем, которые могут и не жить в нем в эту пору. Поскольку в сентябре бывает уже не только не жарко, а даже прохладно и сыро, на даче остаются лишь те, кому или нечего в городе делать, или вообще все равно, где жить.
Должно быть, и этому старикашке совсем безразлично, где топтать землю — в городе или на даче. А может, он и совсем никогда не выезжает отсюда. Как-то не похож он был на горожанина — одет простенько: стоптанные ботинки, парусиновые штаны, теплая старая куртка и такая же шляпа делали его скорее похожим на тех чародеев, которые, не имея никаких ученых званий, не окончив никаких академий, весь век проработали в научных ботанических садах рядовыми садоводами, хотя и знают садоводство не хуже профессоров и академиков.
Из-под шляпы выбилась прядь седых волос, под острым хрящеватым носом — кустики таких же белых усов, на носу очки в почерневшей, когда-то золоченой оправе — вот и весь его портрет.
Старикан как старикан, но видать, из стариков домовитых, потому что сумел за долгую жизнь и чудесный сад вырастить и румянец на щеках сохранить. Одним словом, кто на него ни посмотрит, каждый подумает: нетрудовой элемент, мол, живет, что вареник в масле купается, приторговывает понемногу то клубничкой, то малиной, то грушами, то яблочками. Такого и прижать бы не грех, к нему и в сад забраться не совестно.
Так, во всяком случае, раздумывал про себя Конопельский. Может, он до этого и не додумался бы, может, и сада бы дедова не заметил, да надоумил Маслов. Он в радиусе трех километров вокруг школы знал все сады и огороды, имея твердое убеждение: все, что дает человеку мать-природа, безразлично, в чьем бы саду или огороде оно ни росло, — на все это имеет полное право и Андрон Маслов.
Дедов сад Маслов заприметил уже давно. Он ему просто не давал покоя.
— Эх, грушки снились! — вздыхал он каждое утро.
— Хи! — хикал Хичкин. — Когда груши снятся, это к слезам.
Хичкин любил разгадывать сны.
— Может, кому и придется повыть, — зловеще пророчил Маслов.
Яблоки и груши, действительно, были до того соблазнительны, что глаз от них не оторвать. Ребята минут двадцать сидели в кустах неподалеку от сада, глотая слюну.
— Ух ты ж и груши! — вертел головой Маслов.
— Яблочки тоже на полотно просятся, — соглашался художник Зюзин.
— А больше всего в рот, — буркнул Трояцкий.
Миколка молчал. Северинова мало интересовало садоводство, он больше прислушивался к теньканью синиц, которые веселой стайкой порхали в вершинах деревьев. Очевидно, родители вели куда-то свою семью. Семейка была немаленькая — казалось, по всему лесу пищали, перекликаясь, крохотные пташки. Андрей насчитал их уже с десяток, а они все пролетали, звали друг друга, молодые догоняли старых, заглядывали им в клювики.
Окружающая природа казалась Андрею сказочной. Он жил все время в безлесной местности. То родители в Донбассе строили металлургические заводы, и Андрей там видел только лес заводских труб, телеграфных столбов да вышек электропередач высокого напряжения; то жил в Китае, а там лесов тоже немного, чаще невысокие серые горы, выжженные солнцем, обдутые резкими ветрами. А тут росли вековые дубы, раскидистые, дуплистые, с еще зелеными пышными кронами, полные сил и жизненных соков. Корабельные, отлитые из золота сосны, словно почетная стража, стояли по сторонам могучих дубов, перешептываясь в поднебесье своими реденькими вершинами.
Все здесь очаровывало, изумляло Андрея. Забыв о ребятах, он прислушивался к лесному гомону.
А у Конопельского был свой замысел. Он не считал нужным устраивать новеньким приятные сюрпризы. Больше того, он придумал Андрею сюрприз куда коварнее и опаснее, чем для многих его предшественников. Больно уж независимым, знающим себе цену показался ему этот новенький. Нужно было сбить с него спесь, унизить в глазах остальных, уничтожить, дать понять, что он против коллектива ничего не значит, что коллектив есть та сила, которая подчиняет себе всех и делает все, что захочет.
— Не туда смотришь, мистер, — обратился Конопельский к замечтавшемуся Андрею. — Глянь-ка вон на те произведения природы.
Только теперь Северинов увидел то, с чего не сводили глаз ребята. Сад являлся как бы продолжением могучего леса, как бы логическим его завершением. Было бы просто удивительно, если бы этакая красота природы не дополнялась краснобокими яблоками, душистыми желтыми грушами, фиолетовыми и коричнево-розовыми сливами, круглыми, как бильярдные шары, персиками.
— Чудный сад! — покрутил головой Северинов.
— Наверное, то же самое сказал бы и Ньютон, — иронически заметил Конопельский. — Вам, очевидно, известно, мистер, какую теорию открыл он в таком вот саду?
Андрей ничего не ответил, только подозрительно покосился на Конопельского: ты, мол, что? Насмехаться вздумал?
Конопельский не заметил его взгляда, продолжал свое:
— Еще бы, мистер изучал и физику, и механику, и, безусловно, как представитель высшего класса млекопитающих знает, что такое закон тяготения, и, естественно, может объяснить тот факт, почему нас притянул, как магнитом, именно этот сказочный сад, в котором дозревают такие чудесные дары природы и ждут к себе соответствующего внимания образцовой спальни нашего интерната.
— Вы надумали воровать? — поднял брови Андрей.
Конопельский сощурился, погасив на дне зениц лукавые искорки:
— Мистер! Что за выражения? В какой школе вас воспитывали? Воровать! Разве можно? Что вы, что вы, уважаемый! Нам воровать пролетарская совесть не позволяет. Мы на социалистической основе — поделимся излишками, вот и все, и опять же помощь окажем дедушке: то ему самому надо спину гнуть, а тут приходят молодые люди приятной наружности и осуществляют закон Ньютона...
— Ничего себе социалистическая основа, — перебил его Северинов.
Конопельский не гасил уже грозных молний в своих глазах.
— Как вам, мистер, угодно. Но не хватит ли теоретических изощрений? Не пора ли перейти к практике? Масло! А не кажется ли тебе, что теория без практики слепа?
Маслов целиком с этим был согласен.
— Чего же здесь долго разглагольствовать? Время не ждет, скоро ужинать позовут. Пусть идут новенький и Курилка.
Миколка до этого с любопытством посматривал на Северинова — и жаль его, и посмотреть хочется, какому испытанию подвергнут его интернатовцы (оба эти чувства боролись в нем). Но, услышав, что вместе с новеньким должен пойти на преступление и он, Миколка возмутился, запротестовал:
— Не пойду! Почему я должен?
Глаза Маслова сверкнули металлическим блеском, он приблизился вплотную к Миколке, уставился взглядом прямо ему в лицо и так смотрел на него некоторое время, точно гипнотизируя:
— Шакалюга! Ты что, закон дружбы забыл?..
Миколка умоляющим взглядом искал спасения у ребят. Но всюду наталкивался на колючие выжидающие глаза, в них он читал волю всего коллектива.
И он постепенно сник. Ну что может сделать он один против всех?
Андрей понял, что творилось в душе у Курило, и, мягко улыбнувшись, сказал: