ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,в которой Миколка проникает в тайны педагогической науки
Леонид Максимович никогда не запирал своего кабинета. Весь день к нему заходили люди. Директор время от времени оставлял свое удобное кресло за большим рабочим столом и шел то в класс, то в ученические спальни, то в мастерские. Затем так же неожиданно снова появлялся в кабинете. И только на ночь школьный сторож запирал на ключ директорский кабинет, и не потому, что директор боялся исчезновения какой-нибудь вещи, а просто так, для порядка...
Покушение на разноцветную географическую карту Советского Союза совершалось впервые.
Некоторое время Миколка сидел притаившись, терпеливо дожидаясь, пока его закроют в директорском кабинете. Думал: конец дня пройдет быстро, а там — не успеешь и глазом моргнуть, как наступит вечер. На самом же деле все получилось наоборот — время тянулось так медленно, будто стояло на месте, часы на стене, казалось, тикают просто так, только тишину нарушают, порождая тревогу, сомнения...
Стоило ли забираться за шкаф, чтобы выкрасть карту? Выкрасть! Да разве воровство это? А что же, уважаемый товарищ Курило? Но если карта так необходима в пути! А разве без нее нельзя обойтись? Как будто пилоты и машинисты не знают на Дальний Восток дороги и эта карта им чем-то поможет...
И кто знает, чем бы закончились эти раздумья, возможно, даже победой доброго начала, если бы вдруг...
Одним словом, к директорскому кабинету приближался шум чьих-то шагов. И все мысли моментально развеялись. Миколка насторожился, затаил дыхание, по спине пробежали мурашки, ему вдруг показалось, что он сидит не за шкафом, а на открытом месте...
Дверь отворилась рывком. Миколка, конечно, никого и ничего из-за шкафа не видел, но зато ясно услышал голос Леонида Максимовича:
— Проходите, пожалуйста, проходите, Мария Африкановна.
У Миколки сердце остановилось. Неужели сюда явилась его бывшая директриса? Зачем бы это? Может, опять всплыл на поверхность тот злополучный камень? А может, существует на свете не одна Мария Африкановна?
— Благодарю вас, благодарю вас...
Нет, на свете одна Мария Африкановна.
Миколка прижался спиной в угол и замер. А тут как на грех, в носу щекочет и если бы пальцами не зажал его, то сразу бы и выдал себя, в первую же минуту.
Оба директора, слышал он, усаживались у стола. Миколка преодолел желание чихнуть и приготовился слушать весьма интересный для него разговор.
И разговор начался.
Леонид Максимович. Я очень тронут вниманием представителя педагогической мысли...
Мария Африкановна. Простите, но я уже не представитель чистой науки. Да вы разве не слышали — я теперь тоже директор школы, так сказать, ваш коллега.
Леонид Максимович. Ах да, да!.. Ведь это из вашей школы у нас пополнение?
Миколка догадался: пополнение — это он. И покраснел: директор произнес это слово с иронией.
Мария Африкановна. Конечно, конечно! Это мы вас наградили своим Курилой...
Миколка почувствовал, что весь покрылся липким потом. Он ждал, что она скажет дальше, не сомневаясь уже, что именно из-за него появилась здесь Мария Африкановна.
Леонид Максимович. Это верно...
Мария Африкановна. Надеюсь, вы нас не ругаете за это, у вас, пожалуй, имеются экземпляры похлеще.
Вот так так! Он экземпляр. Да еще худший...
Мария Африкановна. Не завидую вам, коллега. Воображаю — собрать в одну школу сотни две таких сорвиголов.
Леонид Максимович. Это вы о Куриле? Зря. Я присматриваюсь к этому мальчику. Он что-то не похож на сорвиголову. Видно — умный, любознательный, выдержанный мальчуган.
Мария Африкановна. Доброе у вас сердце, Леонид Максимович.
Леонид Максимович. Не знаю. Ничего не скажу о своей доброте, но Курилу защищать буду. Видимо, у мальчика есть какая-то душевная травма...
Миколка замигал глазами. Он слушал все это, не веря своим ушам: неужели о нем такого мнения их директор?
Леонид Максимович. Обидели, наверно, парнишку несправедливо. Я познакомился с его матушкой — малоприятная особа. Такие родители только души калечат детям.
Мария Африкановна. Скажите проще, Леонид Максимович, яблоко от яблони недалеко падает...
Леонид Максимович. Люди рождаются добрыми и счастливыми; несчастными и злыми их делает общество.
Мария Африкановна. Леонид Максимович! Да вы философ! Такие высказывания! Такие афоризмы!
Леонид Максимович(откровенно иронически). Философ не я. Философ — Жан-Жак Руссо.
Мария Африкановна. Вот я и говорю об этом. Вы усвоили глубокую философию. Но помните — Руссо говорил о буржуазном, чуждом нам, обществе.
Леонид Максимович. А я говорю о наследии в нашем быту этого чуждого нам буржуазного общества, которое приносит молодому поколению вред и, как это ни неприятно, еще ощутимо и порой весьма успешно калечит детские души.
Мария Африкановна. Что-то туманно вы говорите. Не пойму...
Леонид Максимович. Я говорю: еще очень часто родители из-за своей некультурности, а учителя из-за лени и невнимания портят хороших детей.
Мария Африкановна. Ну, коль речь идет об остатках... о пережитках в идеологии — это уже совсем другое дело... это, как бы сказать, нашей наукой допускается, наоборот, против пережитков старой буржуазной идеологии ведется борьба...
Миколка чуть не зевнул. Мария Африкановна говорила так, что всегда на уроках нагоняла дремоту, хотя речь шла о знакомых вещах. А тут завела нечто такое, чего Миколка и не пытался постигнуть.
Леонид Максимович. Именно так, именно в таком понимании, Мария Африкановна, и говорится...
Мария Африкановна. Однако я к вам не спорить приехала, уважаемый Леонид Максимович.
Миколка снова насторожился.
Леонид Максимович. Слушаю вас внимательно.
Мария Африкановна. Вам, наверно, известно, что я давно работаю над диссертацией...
Миколка чуть было вслух не расхохотался. Об этой диссертации он знал уже на другой день, как только Мария Африкановна сменила ушедшую на пенсию прежнюю директоршу. Со страхом и благоговением смотрели ученики на новую директрису: кто знает, что она за человек, если занимается какими-то диссертациями.
Потом дознались: диссертация — это что-то на манер книги. И директриса сразу выросла в их глазах. Но потом кто-то объяснил: диссертация — такая книга, которую не обязательно печатать, так как она может вечность пролежать в архивах и ненапечатанной. Авторитет директрисы понизился. Прошло с полгода, и Марию Африкановну за глаза уже звали Маричкой, а когда слышали про диссертацию, то только хмыкали да посмеивались...
Леонид Максимович, очевидно, слышал об этом впервые и потому отозвался не то восторженно, не то удивленно:
— Верно? Поздравляю, поздравляю. А какая тема у вас?
Мария Африкановна. Тему я окончательно пока еще не определила, но думаю, что это будет исследование в области истории развития советской школы. Вернее, пока я работала в институте, имела полное представление о теме, а вот практическая работа спутала мне все карты... Я изучила, как мне кажется, неплохо, постановку дела в нормальной политехнической школе. Я считаю, что наша школа отживает свой век, что она обязательно видоизменится, перерастет в такую форму, как школа-интернат. Я убеждена, что школа-интернат — это школа грядущего коммунистического общества. Как вы, уважаемый Леонид Максимович, смотрите на это?
Леонид Максимович. Я над этим, видите ли, не задумывался, но мне кажется, что вы немножко ошибаетесь. Вряд ли при коммунизме школа будет иметь те же содержание и форму, что и сегодня.
Мария Африкановна. Но ведь школа-интернат — это высшая форма?
Леонид Максимович. А мне кажется, что это обыкновенная разновидность советской школы.
Мария Африкановна не могла усидеть на стуле. Миколка слышал, как она застучала острыми каблучками по кабинету.
— Ну, знаете, уважаемый, я удивлена вашими взглядами на этот вопрос! Школа-интернат освобождает родителей, особенно мать, от непосильной тяжести — воспитания детей. Советская женщина благодаря школе-интернату может себя целиком посвятить общественно-политической, трудовой деятельности.
Леонид Максимович. Похоже на это... Но я как-то говорил с матерями, работницами швейной фабрики. Доказывал им, конечно, преимущества школы-интерната. А они в ответ: «А вы своего ребенка отдали бы в такую школу?» — «Отдал бы», — говорю я. «А у вас есть дети?» — «Нет». — «Вот то-то и оно. А я своего не отдам», — заявила одна из работниц. А за ней и остальные.
Мария Африкановна. Это их несознательность говорила.
Леонид Максимович. А возможно, глубокое материнское чувство. Кроме таких вещей, как трудовая, общественно-политическая деятельность, — еще существует на свете и чувство любви ребенка к родителям и родительской любви к детям. При коммунизме, наверное, эти чувства будут весьма высоко цениться, и ни один из родителей не пожелает лишить себя этого прекраснейшего из человеческих чувств. Собственно, коммунизм для того и строится, чтобы все человеческие чувства раскрывались и удовлетворялись как можно полнее. Поэтому захотят ли люди будущего иметь такую школу, которая отнимает у них детей, ограничивает проявление материнских чувств и отцовских обязанностей?
Мария Африкановна. Однако сегодняшняя практика вашей школы дает положительные результаты.
Леонид Максимович. Да. Ибо мы чаще всего дело имеем с детьми травмированными, искусственно лишенными радостей детства. Вот вам пример. Есть у нас ученик Конопельский. Неглупый, развитый, но испорченный семьей мальчик. Отец был видным работником в торговой сети. Мать заведовала винным магазином. Внешне семья жила культурной жизнью, передовые люди... Подчас даже кичились тем, что опередили современность. А оказалось — разворовывали государственные ценности, были самыми обыкновенными ворами. Ну и получили по заслугам. А парень очутился у нас в школе. Вот и нажили с этим Конопельским себе хлопот. Да еще каких! Или Маслов. Рос среди грязи, ругани, драк, отец пьяница, издевался на глазах ребенка над матерью, пока не отправил ее на тот свет, а сам попал в психиатрическую больницу. Сын прибыл к нам. Со всем багажом прошлого. Казалось бы, что у Маслова общего с Конопельским? Один грубиян, озлобленный, жестокий, другой — с виду культурный, вежливый, а вот нашли же общий язык...