— Позор! Не слушайте этого кляузника!
Маслов щипнул за руку Хичкина.
— Хи! Чего щиплешься?
— Кричи!
Хичкин так сморщился, будто у него заболели сразу все зубы.
— А что кричать-то?
Тогда поднялся Маслов:
— Дайте я скажу!
Ему дали слово.
— Да что там провокаторов всяких слушать. Вы лучше спросите любого из нашей спальни, увидите, что они скажут. Вот тут хотят высказаться... И Хнычкин хочет... и Хичкин...
— В вашей спальне учеников собачьими кличками поназывали.
Конопельский с ненавистью глядел на Андрея:
— Говори, язык без костей. Если уж он на Лукию Авдеевну наговор возводит, то чего еще ждать...
Лукия Авдеевна только теперь, видно, опомнилась, или к ней дар речи вернулся.
— Я протестую! — задыхаясь, кричала она. — Я двенадцать лет учительствую, я второй год воспитательницей работаю, но мне никто в глаза не говорил таких гадостей. Я честно работаю... Я воспитываю!.. В нашей спальне образцовый порядок. А вот попала одна паршивая овца... Мало с Курилой мороки имели... я вас предупреждала, Леонид Максимович, о поведении Курилы... Вот и получилось теперь... самый настоящий побег. А тут эта новая история. Нет, я так не могу работать!.. Если всякий, кому только вздумается, будет подрывать мой авторитет перед воспитанниками... Я прошу, Леонид Максимович, сделать выводы, я дальше не могу так...
Леонид Максимович, будто не слыша ничего этого, что-то спокойно записывал в свою тетрадь, просматривал какие-то бумаги. Не реагировал он и на полуистерические выкрики Лукии Авдеевны.
Затем началось обсуждение.
Первым вскочил Конопельский:
— Андрей Северинов обвинил меня и всю спальню в тяжких грехах, в таких, что даже не верится. Никаких доказательств у Северинова нет. Курили в спальне? Да, курили. А кто? Курило да еще Баранчук. Курило исчез, испугавшись обсуждения. Баранчук не отпирался. Да, он курил, но курил один, потихоньку. Правда, его еще поддерживал Курило. В карты играли? А кто видел? Никто не видел. Ни Хичкин, ни Хнычкин, ни Баранчук и никто другой. Один Северинов видел... Но это, быть может, ему приснилось, и он сон выдает за действительность. Прозвищами учеников наделяют? Ну и что ж? Всем дают прозвища. Разве кто-нибудь жаловался? Пусть жалуются, кому прозвище не по нраву. Всем, значит, нравится, одному Северинову не по вкусу. Уроки не делают, задания домашние списывают? Ну, это уж дело учителей и воспитателей, а не Северинова. Авторитетик дешевый хочет себе заработать, к своим рукам всех прибрать. Не выйдет, мист... товарищ Северинов, уж где-где, а в нашей спальне, где существует образцовый порядок, вот даже и Лукия Авдеевна подтвердит — не выйдет!
С Конопельским были согласны чуть ли не все члены школьного совета. Они осуждающе посматривали на Андрея: и откуда, мол, взялся такой умник? Еще не успел познакомиться со всеми, а ему уже порядки не понравились, начал под членов школьного совета подкапываться.
Однако не все осуждали Андрея. Карина смотрела на него сочувственно, верила, как говорится, Северинову на слово, потому что хорошо знала повадки Конопельского.
— Пусть Конопельский скажет, почему он на уроках себя так ведет?
— Как именно? — сверкнул на Карину глазами Конопельский.
— Почему задает учителям провокационные вопросы?
Конопельский скривил губы в иронии:
— Могу пояснить. Я, как представитель высшего класса живой материи, способен мыслить, потому и не желаю сидеть на уроках пассивным бараном, а хочу знать все то, что мне хочется знать. Задать вопрос учителю — это не преступление. Может, я ошибаюсь?
Он взглядом праведника обвел всех присутствовавших, еще и мину скорчил: вот, мол, жизнь настала на белом свете, никак нельзя жить мыслящему человеку.
— Да что там говорить, — басом выкрикнул Маслов, — гнать таких субчиков надо из школы...
— Гнать!
— Позор!
— Вон доносчиков!
Маслова активно поддержала вся спальня. А уж вслед за ними разгорячились и некоторые члены совета. Андрей видел, что потерпел полное поражение. Правда его осталась неуслышанной. Взглянул на директора школы, но тот до сих пор был занят чем-то своим, сидел, склонившись над столом. Может, ему стыдно за Северинова, может, он раскаивается в том, что слушал его?
В комнате поднялся неимоверный шум. Все требовали — кто наказания, кто объяснения, кто раскаяния Андрея. Были и такие, что просто, без какой-либо цели, выказывали свое возмущение недостойным поведением новенького. И никто не слышал, что в дверь кто-то несмело, но довольно настойчиво постучал. Он, видимо, так и не достучался бы, если б не решился приоткрыть дверь. А когда приоткрыл, шум в комнате стих. Взгляды всех, один за другим, обратились на него.
Это был Миколка Курило.
Бледный, взволнованный, он стоял у порога.
— Входи, Курило, — сказал, опомнившись, председатель.
Курило забыл прикрыть за собой дверь.
Конопельский встревоженно бегал взглядом по комнате, Маслов от неожиданности забыл закрыть рот. И директор и учителя — все вопросительно смотрели на Курилу. А он стоял весь красный посреди комнаты.
— Это правда, что ты сбежал из школы, Курило? — спросил наконец председательствующий.
— Правда, — уставившись в пол, отвечал Курило.
В комнате наступила мертвая тишина.
— Это почему же?
Миколка решительно поднял голову и, как бы перед каждым извиняясь, обвел всех взглядом:
— Потому что тут невозможно жить... Я все слышал, что говорил Андрей. Он говорил правду.
Все молчали.
— Они дружки с Севериновым! — первым выкрикнул Маслов.
— Вы одинаково издеваетесь и над Севериновым, и надо мною, и над другими. Пусть вон Баранчук скажет... И Сидоренко... да и другие. Я чуть было из школы не убежал... уже потом одумался... И молчать не буду... Потому что молчать — это тоже нечестно... противно молчать!
Неожиданно из того самого угла, где сидел Маслов, поднялась сухопарая верткая фигурка. Маслов довольным взглядом проводил Баранчука, бросив ему вслед, как наставление:
— Дай ему по мозгам, Баран...
Баранчук вышел к столу взволнованный, горящим взглядом посмотрел в сторону Конопельского:
— И дам... Пусть все знают. Хватит уже подчиняться. Правда, все правда... Северинов молодец... не побоялся. И я, я тоже не боюсь... Пусть хоть задушат, как Павлика Морозова.
Это было как гром среди ясного дня. В комнате стало тихо-тихо.
Лукия Авдеевна опомнилась первой:
— Леонид Максимович! Леонид Максимович! Да что же это творится такое? Ведь образцовая ж спальня... Скажите свое авторитетное слово...
Леонид Максимович медленно поднялся с места и стал у стола.
Материк
ГЛАВА ПЕРВАЯ,из которой мы узнаем, как на земном шаре исчезают острова
За день до Нового года на школьном дворе, так же как и в самом обширном зале школы, появилась высокая пушистая елка. Под елкой поселились дед Мороз со своей внучкой Снегурочкой, расселась целая стая зайцев, в зелени ветвей замаскировались лисицы — словом, сделано было все как полагается. На ветках покачивались разноцветные игрушки, вечером загорелись яркие огни. Замечательно красивой была елка.
И все-таки выглядела она как-то не совсем естественно.
Наступила пора метелей и вьюг, а снега не было и в помине. С усов деда Мороза капало, а Снегурка, будто в сказке, таяла и никак не могла растаять. Зайцы от дождя разбухли, а лисы из рыжих, сделались черно-бурыми.
Минувшая осень была необычной. Каким непостоянным было лето, такой же несуразной выдалась и осень. Все лето до самого августа, чуть не ежедневно лил дождь — вот уж помучились колхозники с сеном и силосом. В августе, правда, дней на десять распогодилось, природа вроде бы смилостивилась над людьми — убирайте, мол, поскорее, не мешкайте. Кто поспешил, не поверил в устойчивую солнечную погоду, тот выгадал, а кто успокоился — будет, мол, время, успеем, уж тому пришлось потом в затылке поскрести. С середины августа дожди стали снова лить через день и земля до того пропиталась влагой, что лежала, как говорится, и сыта и пьяна, зеленея озимыми всходами, дожидаясь осени.
Осень не заставила себя долго ждать. Она нависла над землей едкими непроглядными туманами, ежедневно кропила надоедливым мелким дождем. Дороги раскисли, поля почернели, деревья приуныли и, будто жалуясь на кого-то, плакали мелкими холодными каплями. Неделями напролет стояло ненастье, веяло холодом, только раз или два за всю осень землю украсили белые заморозки, но и они были так слабы, что даже грязь не затвердела.
Моросил дождь, но школьники все равно высыпали на улицу.
Миколка был с ними. Он сильно переменился после того, как ранней осенью собрался было бежать из интерната. Заметно подрос, повеселел, на мир глядел теперь спокойно, уверенно.
На заседании школьного совета, где развенчали Конопельского, Миколку выбрали старостой спальни. Он и сам не заметил, как все это получилось. Едва только «разжаловали» Конопельского, сразу же встал вопрос: кому быть старостой. Тут все закричали: «Северинова старостой!..»
Но Андрей не принял этого высокого поста. Он настойчиво рекомендовал выбрать Миколку Курилу. Помолчали, подумали — и согласились.
Хотели тогда же выселить из спальни Конопельского с Масловым. Зюзин с Трояцким сразу, как только почувствовали, что у главаря почва уходит из-под ног, поспешили обвинить Валентина во всех тех грехах, в которых сами ему помогали. Даже Маслов и тот было перепугался. Он начал бубнить: мол, и не такие люди, как он, ошибаются... Один Конопельский ни о чем не просил и не признавал никаких ошибок. Только когда все сообща прижали его к стенке и потребовали ответа, он процедил сквозь зубы:
— Мне казалось, что нашим порядком все довольны. Случалось, шутили... Неужели и пошутить нельзя?
Андрей, вопреки ожиданиям, выступил в защиту Конопельского. Никуда, мол, переводить никого не следует, исключать из школы тем более, коллектив сам с ними справится. Сами допустили ошибку, сами и исправим. С ним все согласились. Даже Леонид Максимович. Правда, директор сделал свои выводы: воспитателем восьмого стала Марина Ивановна. Лукию Авдеевну отстранили. Никто не жалел о ней.