Однако рано торжествовал Леонид Максимович, зря ликовали воспитанники. Лукия Авдеевна подала жалобу не то в профсоюз, не то в райнаробраз — ученики в таких тонкостях не разбирались, — даже, может, в само министерство. И вот в школу стали наезжать одна за другой разного рода комиссии, начались беспрерывные обследования; всех расспрашивали, вызывали для беседы и Конопельского и Андрея. Андрей ничего сказать не мог о своей бывшей воспитательнице, так как не знал ее, а Конопельский, почувствовав, что директору не так-то легко побороть Лукию Авдеевну, рассказал про нее только хорошее, намекая, что с нею, да и с самим Конопельским, расправились неизвестно за что.
Дело кончилось тем, что Лукию Авдеевну вернули в школу. Она стала воспитательницей в другом — пятом классе. На директора она смотрела свысока, словно человек, знающий себе цену, способный укротить кого только пожелает. Когда встречалась с Миколкой и Андреем — отворачивалась от них, помнила из-за кого натерпелась бед.
Конопельский повел себя иначе. Сразу же после собрания он подошел к Андрею, заглянул ему в глаза, крепко пожал руку:
— А ты битый жук. Я сперва не разобрал. Ну и чудак ты! Надо было сразу откровенно сказать. Думаешь, мы тебя обидели бы?
Андрей с удивлением посмотрел на Конопельского:
— Ты что? Думаешь — к власти рвусь?
Конопельский замялся:
— Да уж вижу — Курилу выдвинул. Ну ничего, поживем — увидим. А все же свинью ты здоровую мне подложил, с поросятами.
Андрей широко улыбнулся:
— Не будем помнить старое. Мир!
Конопельский еще раз пожал руку Северинову:
— И дружба!
С этого дня в их спальне никто не курил, в карты не играл и не устраивал «бани» спящим. Даже Конопельский и Маслов не жили больше аристократами: никто за них пол не подметал и не мыл, да и ничего за них не делали — сами они трудились, хоть и без всякой охоты.
И все же Миколка чувствовал, что Конопельский с Масловым затаили на них злобу, что они внимательно следят за каждым их шагом, готовые в любую минуту подстеречь и взять реванш за свое поражение.
Миколку и Андрея все считали хорошими друзьями. Причиной тому было не собрание. И это лучше всех понимал Курило. Андрей старался дружить и относиться ко всем в спальне и в классе — и к мальчикам и к девочкам — одинаково. С Миколкой его тесно связывала школьная мастерская, в которой они всегда с увлечением что-нибудь мастерили даже в неурочное время, а кроме мастерской — самодеятельность. Курило охотно участвовал в школьном хоре. В интернате он на первых порах даже позабыл, что существует на свете самодеятельность. И вот Андрей Северинов все поставил на место.
Перед Новым годом вся школа напряженно готовилась к празднику. Разучивали новые песни, к балу-маскараду шили костюмы, придумывали позатейливее.
И никто, видимо, не обращал внимания на то, что происходит вне школы. Во всяком случае Миколка эти изменения заметил первый.
Новогодняя елка приковала к себе все внимание, заслонила и покрытое тучами небо, и горизонт в тумане, и почерневшую гору, отгородившую школу-интернат от города.
Плыли низкие серые тучи, сиротливо стоял по соседству лес, черный, невзрачный, притихший. Холод забирался под одежду, руки быстро коченели, школьники подолгу не засматривались на елку — одни прибегали, другие убегали в школу.
Собирался бежать с неприветливого двора и Миколка. Тем более что у него нынче было немало дел. Сегодня он жил, охваченный какими-то тревожными, противоречивыми настроениями. Все время ждал: вот-вот явится мама. Скучал по ней, ему хотелось, чтобы она приехала хоть на часок, хоть бы только взглянуть на нее... А потом пусть уезжает домой, не мешает готовиться к концерту. Но что если она приедет не на короткое время и скажет ему: ну-ка давай собирайся домой, там будешь встречать Новый год? Ведь многих родители уже взяли...
И Миколка решил просить маму встретить с ним Новый год в школе, посмотреть их концерт, а потом и домой можно съездить.
Направляясь в школу, он снова вспомнил про возможный приезд матери и невольно бросил взгляд в сторону города. Глянул и в изумлении остановился. На пустынном холме, там, где раньше только ветер свистел да шумела сухая трава, вырос лес. Он даже вроде покачивался в осеннем тумане, выглядел каким-то сказочным: казалось, будто росли в нем журавли деревенских колодцев, точь-в-точь такие, как он видел в бабушкином селе. Приглядевшись внимательнее, Миколка понял, что это строительные краны взобрались на косогор, перешагнули его и направились прямо к их школе. Некоторые стоят неподвижно, как аисты на одной ноге, другие двигаются, суетятся, хлопочут, работают. Под ними виднеются стены новых построек. С какой-то непостижимой не то радостью, не то тревогой смотрел Миколка на этот новый ландшафт. Радостно было оттого, что город двигается сюда, к его острову. И в то же время немного обидно... Он уже успел полюбить свою школу, мысленно сравнивал ее с островом, сроднился с этим островом, и вот — на тебе — остров сливался с материком! С материком...
Миколка улыбнулся собственным мыслям.
Из школы выбежала Карина. В одном платье с белым воротничком, без платка.
— Миколка! — позвала она.
Это была единственная на свете девчонка, не вызывавшая у него раздражения. Он хотя до сих пор и не разговаривал с ней, делая вид, что не замечает ее соседства, но в то же время переживал бы, если б она вздумала пересесть от него на другое место.
Он слышал, что она зовет, но не откликнулся.
— Миколка! — громче крикнула Карина. — Скорей к телефону, тебя мама зовет.
У Миколки радостно дрогнуло сердце, и он, забыв обо всем, побежал в школу.
ГЛАВА ВТОРАЯ,в которой рассказывается о том, как Миколка стал рыцарем
Телефон — в канцелярии школы. Его установили совсем недавно. Тогда же, когда началось массовое строительство и проложили шоссейку к самой школе. По сторонам шоссе и росли новые здания.
Но ни Миколка, ни кто-либо другой из школьников об этом не знали — всем казалось, что связисты сделали это специально для них, чтобы они не были отрезаны от всего мира, — уложили кабель и поставили на маленький столик черный звенящий ящичек. Посмотреть телефон приходили все — даже те, кто ниоткуда не ждал звонка, да и сам не собирался ни с кем разговаривать. Миколке тоже не снилось, что его позовут к телефону.
Звонили часто Леониду Максимовичу, но ведь он директор. А тут — подумать только! — Микола Курило, пожалуйте к телефону. Уж не пошутил ли кто над Миколкой? Да нет, может, кто другой и пошутил бы, а Каринка ведь не такая, она серьезная. И к тому же, сегодня дежурная по школе.
Карина действительно не шутила. Она шагала рядом с Миколкой и рассказывала:
— Сижу в канцелярии, дежурю, одна: секретарша домой убежала, Новый год ведь, а у Леонида Максимовича дел тьма! А тут — динь-динь! Я трубку схватила — алло, алло, кто говорит? А в трубке: «Это мама Курилы. Позовите его, пожалуйста, мне с ним необходимо поговорить». Ну я и бросилась тебя разыскивать, а тебя нигде нет. Потом уж в окно увидела...
Миколка ускорил шаги. Он боялся, что маме надоест ждать и она положит трубку. Волновался — может, папа приехал или письмо прислал.
Карина еле поспевала за ним.
— А у тебя, видно, мама хорошая, ласковая, — вздохнув, сказала она.
Миколка обеими руками схватил телефонную трубку, поднес к уху и смущенно посмотрел на Карину: провода гудели, но больше ничего не было слышно.
— Ничего нет, — сказал он.
Карина испуганно стрельнула глазами, выхватила у него из рук трубку. И сразу положила ее на рычаг.
— Разъединили, — виновато сказала она.
Они стояли у телефона и ждали. А телефон молчал. Молчал минуту, другую, потом вдруг весело залился звонком, словно обрадовался, что научился звонить.
Миколка схватил трубку:
— Алло! Кто? Это ты, мама? Здравствуй, мама!..
У него живой радостью засветились глаза, лицо зарделось румянцем, ямочки на щеках дрожали. Карина не сводила с Миколки глаз. И тоже вся вспыхнула счастьем, будто это звонили не Миколке, а ей.
Мамин голос был едва слышен, но Миколка понял все, что она ему говорила. И у него сразу понизилось настроение.
— Колюшок, сынуля, ты меня сегодня не жди, Новый год встречай без меня, потому что меня, видишь ли, пригласили... Отказывалась, но ничего не вышло, так что ты не скучай... Не будешь скучать?
— Нн-е-ет...
— Кстати, как у тебя успехи? Табель уже выдали?
— Выдали.
— Хорошо, хорошо, я, может, завтра к тебе загляну, распишусь.
Миколка молчал. Какая разница — распишется или не распишется. Здесь не школа. Не все родители расписываются в табелях. У многих вообще нет родителей.
В трубке уныло гудели провода, виновато звучал голос мамы:
— Ну, ладно, ты не беспокойся, все хорошо... все хорошо... бабушка уехала в деревню. Дождь у вас тоже идет? И у нас хлещет. Ах, чуть не забыла, поздравляю тебя с наступающим Новым годом...
— Спасибо. Папа не писал?
— Нет. Ничего не пишет.
Миколка совсем расстроился. Попрощался, положил трубку. Минуты две смотрел на телефонный аппарат, будто ждал, что он зазвонит еще раз, что мама скажет ему совсем другое.
Карина, видимо, не угадывала душевного состояния Миколки.
— А мне никто никогда не позвонит, — с грустью сказала она.
Миколке его собственная обида сразу показалась мелочью. И он сам не заметил, как заговорил с девочкой. Впервые за все время, как они познакомились, обратился к ней с вопросом:
— У тебя что, нет родных?
— Нет, — протянула Карина. И сразу же запнулась, покраснела. — Они, собственно, есть... Нет, папы нет, он умер, еще когда я была в пятом классе, а мама жива...
Она отвернулась к окну и глухо продолжала:
— Мой папа на железной дороге служил. В милиции. Такая милиция есть: на транспорте. За порядком следит, спекулянтов и разный уголовный элемент вылавливает. Папа до лейтенанта уже дослужился. Он часто куда-нибудь уезжал, а мы с мамой оставались дома. Помню, мы все его ждали и очень скучали. Мама часто вздыхала и все чего-то боялась, все просила отца, чтобы он бросил службу в милиции. А он смеялся. «Не накликай беды», — говорил. Смеялся, а беда все же случилась.