— Так ведь он в вечерней школе учится.
— День краном ворочай, а вечер в школе потей... Ни кино, ни других развлечений.
Миколка со всей откровенностью посмотрел на Фреда. В его взгляде были и осуждение, и ненависть. Фред заметил это и сразу же заспешил:
— Ну, я побежал. У меня тренировка. Будь здоров! Заходи.
И юркнул за угол дома. У Миколки стало легче на душе.
Мать была на работе, а он сидел дома. Читал, бродил по комнатам, от нечего делать перелистывал альбомы. А в мыслях то и дело возвращался к своему интернату.
Наверное, Андрей договорился с учителем, уже замерил окна в доме и теперь стоит у станка, строгает. И, может, вспоминает его, Миколку, может, ему помощь нужна. Одному тяжело оконную раму смастерить, такую, чтобы ее в новый дом поставили, а вот вдвоем... вдвоем они обязательно сделали бы!
Миколка отыскал на антресолях свой инструмент. Пилка, рубанок, стамеска, топорик, струг. Это все папа когда-то ему приобрел. Вместе с ним мастерили. Правда, им попадало за мусор.
Раздобыл и сухую смолистую доску. Принялся небольшую игрушечную оконную раму делать. Пристроился кое-как на кухне — зашикала пила, зашаркал рубанок, застучал молоток. Пошло дело.
Не успел оглянуться — пришла мать с работы.
— Опять уже насорил всюду, мастер-ломастер. Нет чтобы почитать что-нибудь, полежать, отдохнуть спокойно, — он сразу строгать, пилить, сорить...
— Я уберу...
Убирал молча, сжав зубы. Мать обидела не только его — обоих. Его и папу. Ведь это папа приучил Миколку к работе, открыл ему прелесть необычных запахов сухого соснового дерева, красоту пения рубанка и пилы.
Спать лег в девять часов, долго ворочался. А наутро, когда мать стала собираться на работу, Миколка тоже схватил пальто.
— А ты куда так рано?
— В школу, мама.
— В школу?
— Мне нужно...
— Но у меня нет времени тебя отвозить...
— Разве я маленький? Не найду?..
Мать оценивающе посмотрела на сына. Да, он уже и в самом деле не маленький.
— Смотри не заблудись...
ГЛАВА ШЕСТАЯ,трудовая
Андрея Миколка застал в мастерской. Он догадался, что Северинов там.
А то кого ни спрашивал — никто не знал, куда он девался.
Андрей очень обрадовался товарищу:
— Я знал, что ты не выдержишь. Все время ждал, вот-вот заявишься.
Глаза у Миколки весело сияли:
— Я тоже сразу сюда.
В мастерской терпко и вкусно пахло сосновыми стружками, столярным клеем, было светло, уютно.
— Разрешил?
— Разрешил. Марат Нилыч вообще на высоте. Ты бы видел, как он обрадовался, когда я сказал, что рамы будем делать. Ключ от мастерской дал. И на строительство пошел со мной. Измерять помог...
Андрей положил перед Миколкой кусок ватмана, на котором была вычерчена оконная рама — в собранном виде и подетально.
— Очень даже простая работа, — самоуверенно объяснял он товарищу. — Но одному, знаешь, несподручно. Вдвоем лучше.
Миколка взглядом благодарил друга. Но тот, видно, не дожидался никаких благодарностей. Думал о деле.
— Ну, становись к станку. Построгай немного. А я пилу включу, надо вон те доски разрезать.
— Идет.
— Ты знаешь, мы сперва сделаем одну раму, а когда дело пойдет, создадим бригаду. Попросим на стройке досок и будем рамы делать в свободное время. Хоть один дом обеспечим, и то хорошо. Ведь верно? Чтобы твой знакомый не жаловался.
Миколка не возражал.
— Может, Конопельскому предложить? — сказал он.
Андрей усмехнулся:
— Я уже предлагал.
— Ну и что?
Андрей махнул рукой:
— Конопельский, может, и согласился бы, так Маслов ни в какую.
— Маслов не согласится.
— Маслов работать не привык. Он даже на уроках ничего не делает. Ни одного задания не выполнил.
— Странные ребята.
— Странные...
Оба вздохнули, как сговорились. Помолчали.
— А вообще, они кое в чем уже перевоспитались. Ведь верно, Миколка?
Миколка некоторое время подумал, как бы взвешивая.
— Разве перевоспитаться сразу легко? Тем более что у них, знаешь, какие родители были? У Конопельского — воры, все воровали да проматывали, а у Маслова — отец пьяница. Разве ж они могли вырасти хорошими ребятами?
Андрей согласился:
— С такими родителями, безусловно, сознательности не наберешься.
— Поэтому они ввели тут свои законы.
— Но скоро от них отказались.
— Заставили отказаться.
Ребята опять некоторое время раздумывали.
— Конопельский — он вообще способный...
— О, он еще как бы учился!
— А Зюзин?
— Скажи, если бы он учился, разве бы из него не вышел настоящий художник?
— А почему же...
— Если б не Маслов, Зюзин тоже был бы другим.
И опять помолчали.
— Им нелегко исправиться.
— Привыкли жить как попало. Но ничего. Исправятся. Вот увидишь...
Миколка не спорил. Ему тоже хотелось, чтобы из этих ребят вышли настоящие люди. Он понимает: нелегко человеку перевоспитаться, ой, не легко... Но надо.
Так думали Миколка с Андреем. Но совсем иначе думали о собственном перевоспитании Маслов и Конопельский. Зюзин — тот уже поотстал от них, рисованием увлекся. Трояцкий не вылезал из библиотеки — все читал.
Маслов молчал. Только сердито моргал глазами из-под насупленных бровей на окружающий мир, да презрительно улыбался, брезгливо скривив губы. Не трогайте, мол, меня, а я уж, так и быть, и вас никого не трону, потому что с вами лучше не связываться.
Конопельский смотрел ясным взглядом своих синих глаз на все, что его окружало, и в этом взгляде трудно было прочитать его подлинные думы и настроения.
Они ждали случая.
Как-то раз, когда Миколка с Андреем в поте лица трудились, забыв об ужине, Конопельский с Масловым, насытившись до отвала, выбежали на улицу подышать свежим воздухом.
Дышать свежим воздухом у Конопельского с Масловым означало — тайком покурить. Сейчас они боялись курить в стенах школы и прятались по темным закоулкам. Удобной с этой точки зрения была задняя каменная стена мастерской, прилегавшая к высокому забору, идущему к темному лесу: тут никто не увидит и не заподозрит. А если кто станет подходить, то его еще издали можно заметить и скрыться. Стоит только пролезть через дыру в заборе, и уже в лесу.
Перебегая с места на место, будто играя, ребята нырнули за мастерскую. И сразу бросились назад: думали, растворятся в темноте, а попали под сноп яркого света.
Осторожно подобрались к окну, заглянули внутрь. Неужели Марат Нилович работает? Нет, его не видно. Только Северинов с Курилой что-то долбят и строгают — так что щепки летят. Оба озабочены, словно боятся, что вовремя нормы не выполнят, работают, будто бог весть какую плату за это получают.
— Одни? — спрашивает Конопельский.
— Наверно.
У Конопельского зловеще блеснули глаза. Вот когда подвернулся случай отомстить этим зазнайкам, этим активистам и святошам! Но чтобы такое придумать?
— Камень, что ли, фугануть?
Маслов готов на все. Камень так камень.
— Нет, не стоит, — сам себе возразил Конопельский. — Еще в герои вылезут. Как же, пострадали от покушения... Лучше знаешь что?..
Маслов не подгонял. Он знал, что если друг думает, то придумает.
— Давай подкрадемся к двери и запрем их там в мастерской. Пусть переночуют мистеры, пусть поработают.
— А ты уверен, что там нет Марата?
— Нету...
Тогда Маслов дополнил его идею:
— Да еще отопление перекрыть. Чтобы в ледяные сосульки превратились.
Конопельского даже передернуло — всегда у этого Маслова что-нибудь гадкое на уме. Но не отказался.
— Ну, так пошли. Только осторожно!
Незаметно пробрались в мастерскую. Она оказалась незапертой. По длинному коридору, где не было ничего лишнего и где оба они довольно хорошо ориентировались, Конопельский с Масловым подошли к столярке. В коридоре темно, хоть глаз коли. Маслов, не предупредив Конопельского, чиркнул спичкой. Вспыхнувший огонек на миг вырвал из темноты дверь. В двери ключ. Видимо, мастера не догадались замкнуть себя изнутри, не предвидя опасности.
Маслову только это и надо было. Взявшись обеими руками за ключ, он прислушался.
В мастерской шикала пила, энергично шаркал рубанок, работа кипела.
Никто не слышал, как замок щелкнул раз и другой. Для уверенности Маслов даже за ручку подергал — не открывается. Вынул из замка ключ и не спеша, уже не крадучись, направился к выходу:
— Айда, Конопля! — И ядовито захихикал: — Пускай теперь посидят, поработают.
Вышли из мастерской, немного постояли у двери, прислушались.
— А ключик в воду, — глухо хохотнул Маслов и запустил им в ночь. Нырнув в темноту, спрятались за стеной мастерской, закурили. Курили долго, молча. Оба были довольны своей выходкой. А для того, чтобы выразить удовольствие, слова для них были вовсе необязательны.
Накурившись, побрели к школе. Шум в мастерской не стихал.
— Стараются дружки!
— Ничего, мы им еще не такое устроим. Пусть не зазнаются, не думают много о себе...
Конопельский от удовольствия щурил в темноте глаза, пренебрежительно кривил тонкие губы.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ,в которой Миколка еще больше узнаёт Андрея
Никогда еще в жизни Миколка не работал с таким удовольствием и увлечением. Рубанок, казалось, сам шмыгал по ровным гранистым брусьям, а золотая стружка, как бы играя, кудрявясь причудливыми завитушками, выскальзывала из-под рук и падала к ногам.
Стоя по колено в стружках, он время от времени сдвигал их рукой или ногой в угол, где набралась уже целая куча, а они все вились и вились под рубанком, рубанок все пел и пел, а вместе с ним пела и душа у Миколки.
Андрей то молча отчеркивал что-то плотницким карандашом на доске, то включал пилу и подставлял под ее острые зубья уже расчерченные доски. С пронзительного свиста пила переходила на звенящий крик, медленно вгрызаясь в дерево по карандашной черте, оставляя за собой узкую щель.