Когда в мастерской работали ученики, Маслов, прислушиваясь к знакомому нестройному шуму, забывал о своем положении. Каким бы дурным он ни был, но все же и он был учеником, сыном школы, и это Андрон понимал, особенно сейчас, когда обстоятельства отлучили его от нее.
Маслов по голосу узнал Конопельского. Миколка как раз выключил циркульную пилу, и он слышал весь их разговор. Он даже побледнел, услышав по своему адресу грозные проклятия Конопельского, и встревожился, поняв, что за события сейчас происходят в школе. Когда же опустела мастерская, в голове горячечно заработала мысль — что же ему, больше всех виновному в этой истории, теперь делать?
Маслов, несмотря на свой юный возраст, был человеком довольно практичным. Сама жизнь приучила его к этому. Пьяница отец никогда не заботился о семье. Что зарабатывал — все шло на водку. Поэтому еда в доме была явлением непостоянным. Маленький Андрон жил по принципу: волка ноги кормят. Он очень рано научился кормиться вне дома. Его выручали товарищи в школе, соседи по квартире. Сызмальства приучился Андрон и к экономии. Он не растранжиривал тех копеек, что попадали случайно к нему в руки, а, надежно пряча, бережливо копил их, так как хорошо усвоил теорию своей матери: прячь все от отца, береги про черный день. Случалось, парнишка прибирал к рукам и то, что легко в них попадало, но вором все же не стал: какой-то внутренний голос предостерегал его, и он зачастую проходил мимо того, что плохо лежало. Однако без запасов Андрон никогда не жил. Вот и теперь, в эти по-настоящему черные для него дни, так пригодились ему тщательно сбереженные раньше копейки — на них покупался хлеб и еще кое-что. Так и жил он на чердаке.
Он давно уже научился отличать выгоду от убытка.
И вот услышав, что директора снимают с работы, начал взвешивать, на чью сторону ему встать. Безусловно, если он поддержит Лукию Авдеевну, то выгоду будет иметь большую, чем от Леонида Максимовича. Останется директором Леонид Максимович, кто знает, как он посмотрит на Андронов поступок. Еще чего доброго «отблагодарит» за оказанную услугу тем, что выгонит из школы. А Лукия Авдеевна этого никогда не сделает. Эта за помощь в борьбе со своим противником не только не выгонит из школы, а, наоборот, оправдает его перед учениками, пригреет...
Не зря же он столько дней и ночей мучился на этом проклятом чердаке... Мучился, но школы не бросил, не изменил товарищам!
План для него стал ясным. Маслов начал действовать. Выколотил пыль из своего пиджака, стер тряпкой грязь с ботинок и решительно направился к выходу, ведущему с чердака на волю.
А в это время у двери комнаты, где заседала комиссия, собралась целая толпа учеников. В спальни, в классы, в которых ребята готовили домашние задания, просочилась весть: от них хотят забрать Леонида Максимовича.
— Не отдадим нашего директора!
С этими словами, не обращая внимания на уговоры учителей, они побежали по коридорам к комнате, где заседала таинственная комиссия.
Миколка с Конопельским стояли уже у самой двери, а Баранчук даже за алюминиевую ручку держался.
— Да чего вы боитесь?
— Открывайте!
Это задние подбадривали передних.
— А чего спешить?
— Успеем...
Миколка все же решился. Постучал в дверь. Постучал так тихо, что сам едва слышал. Но там, за дверью, услышали.
Дверь вдруг широко распахнулась, и на пороге встал уже знакомый Конопельскому мужчина, тот самый, что все бегал по комнате.
— В чем дело? Вас кто вызывал, дети?
Наступило гнетущее молчание. К двери подошли старичок и женщина с неразлучным блокнотом в руках.
— А-а-а, у вас какое-нибудь дело к комиссии? — догадался старичок.
— Мы... насчет Леонида Максимовича... — первым осмелился Миколка.
И сразу все зашумели, закричали:
— Не забирайте у нас Леонида Максимовича!
— Леонид Максимович хороший!
— Нам никого другого не надо!
— Не отдадим нашего директора!
Неугомонный человек махал руками, что-то старался сказать, но его голос тонул в ребячьем шуме.
Наконец кто-то пронзительно крикнул:
— Тише!
И толпа постепенно стихла. Теперь можно было расслышать голоса членов комиссии.
— Дети! Спокойно, дети! Мы вас сюда не звали! Никто от вас Леонида Максимовича не забирает. И разойдитесь сейчас же, это с нехорошей стороны характеризует вашу школу.
Учителя и воспитатели, успевшие подойти, начали наводить порядок.
— Маслов! — испуганно выкрикнул кто-то.
И все стихло, замерло.
Молча смотрели ученики на исхудавшего, почти неузнаваемого, в грязи и пыли парня, который несмело, как-то механически, словно заведенный, приближался к толпе собравшихся.
— Маслов? Тот самый Маслов? — засуетился беспокойный член комиссии.
Андрону дали дорогу. Ни на кого не глядя, шел он прямо к комиссии. И, не дойдя нескольких шагов, остановился как вкопанный. Встретился глазами с ничего не выражающим взглядом Конопельского. Но это только для других его взгляд был пустым, ничего не выражающим, Маслов же безошибочно читал в глазах Конопельского укор и ненависть.
— Маслов? — нетерпеливо подступил к нему член комиссии.
И только тогда, как бы очнувшись, Маслов взглянул на того, кто к нему обращался.
— Леонид Максимович не виноват... — в напряженной тишине пробасил Андрон. — Виноват во всем я...
— Правильно!
— Молодец, Маслов!
— Молодчина! — дружно загалдели ученики. Уже облегченно, восторженно. У Маслова отлегло от сердца, он понял: товарищи приняли его в свою семью.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,которой суждено стать эпилогом
Все это было словно во сне.
Подумать только — Миколка на стадионе следит за игрой любимой команды.
А рядом — сидит отец.
Миколка не сводит глаз с поля и все же не может хоть одним глазом не взглянуть на отца. Наконец они встретились, наконец можно на него насмотреться, чувствовать сильную отцовскую руку на своем плече.
Отец как будто помолодел, возмужал, поплотнел, загорел. Правда, в густых волосах у него появилась седина.
Игра принесла первый успех команде, за которую болел Миколка. Не прошло и пятнадцати минут, а вратарь соперников, понурив голову, уже вынул из сетки мяч и сердито швырнул его на футбольное поле. Стадион ревел, свистел, бил в ладоши. Но футбольная радость полна неожиданностей. Зрители не успели опомниться, как вратарь хозяев поля проделал ту же манипуляцию. Стадион вздохнул богатырской грудью.
Но минут за десять до конца первого тайма мяч снова побывал в сетке противника. Вот тут уж и поднялось!
— Молодцы! Так их! Еще один дайте им!!!
И дали. Только уже не свои, а противники.
Мяч бешено мчался то к одним, то к другим воротам, то летел вдруг куда-то в сторону, долетая иной раз до самых трибун. Один раз чуть было не угодил в голову Миколкиному отцу, так как сидели они во втором ряду, у самого поля. Попал в какую-то бабушку. Смеху было! А к мячу уже мчался долговязый парнишка, один из тех, что днюют и ночуют на стадионе, подают игрокам мячи, в надежде, что придет время и им вот так же старательно будут другие мальчишки подавать мячи.
— Фред!
Квач хотя ничего и не видел на стадионе, кроме мяча, но оклик услышал:
— А, Курило!
Только усмехнулся, только кивнул головой и побежал с мячом. И вот уже любимая команда включила его в игру. Наверное, в счастливую минуту подал Фред мяч игравшим, потому что сразу же «прилип» он к ногам нашей команды, его гнали, то и дело внезапно передавая друг другу, до самого углового флажка, а там обошли защитника, приблизились вплотную к штрафной площадке, мяч повис, как шар, над игроками, кто-то поддал его головой, и вот он забился в сетке пойманной птицей. И снова дико взревел стадион, подзадоривая свою команду.
В перерыв между таймами Фред протискался к Миколе:
— Здорово! А? Видал удар?
— Сногсшибательно!
— Ну! Это ж мастер! Погоди, что в другой половине игры еще будет!
— Набьют?
— Что за вопрос!
Фред все выпячивал пред Миколкой грудь, открыто гордясь своей чудесной спортивной майкой, с заглавной буквой спортивного общества.
— Я ведь теперь в команде!
В голосе Фреда столько зазнайства и спеси, что можно подумать — он не мяч подает, укатившийся с поля, а самолично забивает голы в чужие ворота.
— А школа?
— В вечернюю перейду. Сколько ни учись, все равно дураком помрешь. А здесь у меня перспектива...
Миколка пожал плечами, но промолчал. Что-то не видел он тут никаких перспектив для Фреда.
— Матушка, конечно, психует, льет слезы, да стоит ли обращать внимания на нее! Все решено: иду в большой футбол.
Фред воинственно выпятил узкую сухощавую грудь. Покровительственно кивнул Миколке:
— Ну, будь здоров, спешу. Теперь можешь на все соревнования приходить. Только заранее звякни — контрамаркой всегда обеспечу.
И важно зашагал к кружку таких же, как он, загольников. Видимо, был очень доволен и встречей, и разговором со своим прежним другом. Еще бы — удалось похвастаться своей вымышленной ролью.
Матч закончился победой хозяев поля, и болельщики расходились в приподнятом настроении. Миколка хоть и вырос уже с отца, а все же, как маленький, взял его за руку и не выпускал всю дорогу. Оживленно обсуждали ситуации при каждом забитом голе. Наконец выбрались из толпы и свернули в тихую зеленую улицу. Замолчали. Знали — впереди важный, решающий для обоих разговор.
Начал отец:
— Ну вот, и окончился мой отпуск...
У Миколки каникулы тоже идут к концу. Через три дня — первое сентября. Сказал об этом отцу. Тот крепче сжал сыновью руку:
— Что ж, Миколка, я не забыл твоей просьбы. Только тогда не мог тебя взять к себе, не было поблизости школы. А теперь есть — едем. На Курилах закончишь свою науку.
Миколку будто что-то в грудь толкнуло. Да, было время, когда он вприпрыжку побежал бы за отцом. А сейчас... Перед глазами вдруг встала школа — светлые окна, просторные коридоры, уютные классы, мастерские, только что отстроенная оранжерея, в которой столько Миколкиного труда. В ней постоянно цветут цветы и всю зиму растут зеленые деревца. Послышались голоса друзей, на него смотрели десятки пытливо настороженных глаз. И в особенности одни глаза: «Поедешь?»