Нормальная увольнительная записка. На сколько?
Мальчишка. На три дня.
Старшина. Не тебя спрашиваю.
Новичок(заглядывает в бумагу). На три.
Старшина. Нормальная увольнительная записка на три дня. (Возвращает Мальчишке бумагу.) В удостоверении личности ничего хранить не положено.
Мальчишка(прячет бумагу). Я не храню.
Старшина. Я разве сказал, что хранишь? Я сказал, что хранить не положено. Так я сказал? (Пауза.) Я так сказал?
Мальчишка. Так.
Старшина. Удостоверение личности полагается носить при себе.
Мальчишка. А чо, у меня при себе. Разве не при себе?
Старшина. Я разве сказал, что у тебя его нет? Разве я так сказал? (Новичку.) Я так сказал?
Новичок. Не, не так.
Старшина(Мальчишке). Удостоверение личности не должно быть мятым. (Пауза.) Это не мятое. Об утрате следует немедленно заявить в органы внутренних дел. (Пауза.) На, держи. С отцом уже виделся?
Мальчишка(берет удостоверение, прячет в карман). Ага.
Соседка приотворяет дверь, смотрит через щель.
Старшина. Ну ладно. Вы продолжайте. (Пауза.) А что? Чо такое? Вы тут чем занимались?
Приятель. Да ничем. Так, трепались.
Старшина. Ну, продолжайте.
Соседка. Добрый день.
Пауза.
Соседка исчезает, звенит ключами, цепочкой. Мальчишка направляется к двери Старухи. Приятель, помедлив, идет за ним. Мальчишка открывает дверь, оба входят.
Пауза.
Новичок. Баба была.
Старшина. Ага.
Новичок. Курва, что ли? Наверняка. Надо дать ей по этой… чтоб не трахалась… (Смеется.)
Старшина. Это что на хрен, шутка? Если шутка, то идиотская!
Короткая пауза.
Новичок. Да я не-е — я ничо…
Пауза.
Старшина. За такими вот пацанами глаз да глаз нужен — могут запросто дату исправить — сотрут старую или хлоркой, или соврут, что посеяли в поезде…
Новичок. Ага.
Старшина. Но этот нормальный пацан — когда тут отец его загибался, он ходил за ним, заботился, хотя папаша совсем был, когда жена его второй раз бросила — она еще ничего была, а сестра, та от рук отбилась, занималась развратом с целью обогащения… В общем, нормальный пацан…
Пауза. Новичок приваливается плечом к стене.
Старшина. Умотался, что ли?
Новичок. Не-е — я так…
Старшина. Разве я говорил тебе — будто это легко — ползать целыми днями туда-обратно — что, копыта болят, а?
Новичок. Не-е, спина только…
Старшина. Во-во, в зной и в стужу ползаешь, пыль глотаешь, блюдешь порядок, о-хо-хо… (Пауза.) Ничего, привыкай — тут глаз да глаз нужен, надо ухо держать востро, привыкай.
Пауза. Раздается вопль, что-то падает.
Пауза. Новичок отпрыгивает от стены, в ужасе озирается по сторонам.
Старшина(испуганно). Ну ты чо, наложил, что ли?
Новичок. Что это было?!
Пауза.
Старшина. Да ничо, мля — наверно, по телеку детектив. (Прислушивается.) Ну, ладно — проверили — пошли дальше.
Из квартиры Старухи выходят Мальчишка с Приятелем — бледные, рубашки и руки в крови, останавливаются.
Приятель. А на фига она — на фига…
Мальчишка. Там мозги — там мозги…
Обоих мутит. Старшина и Новичок глазеют на них, потом разом бросаются на Мальчишку с Приятелем, валят с ног, те не сопротивляются. Их приковывают друг к другу наручниками.
Старшина (прижимая Мальчишку с Приятелем к земле коленями). Посмотри там…
Новичок нерешительно входит в квартиру.
Пауза.
Новичок выходит, его мутит, он задыхается, потом постепенно приходит в себя, на лице появляется улыбка.
Новичок. Преступление! Я раскрыл преступление!
Старшина и Новичок хватают Мальчишку с Приятелем, ставят на ноги, бегут с ними к подворотне, исчезают. Соседка приоткрывает дверь, снимает цепочку, выходит, всхлипывая. В руке — новый замок. Идет к гаражу, навешивает его, старый замок поднимает с земли, идет назад, останавливается, направляется к двери Учителя, стучит, не дождавшись ответа, уходит к себе, запирается.
Пауза.
Входят Отец и Мать.
Отец. Куда пацан провалился?
Мать. Сегодня давали — так идиотки — я весь день никуда — бегали целый день — а я ни минуты — в сортир не могла — ты же знаешь — чо, сдохла?.. Как по радио объявили с утра, так все побежали — а я не могу отойти — остальным на меня плевать — Эржи знаешь? — ну вот — у меня голова трещит — чтоб им всем передохнуть — еле ноги домой притащила — а по телеку-то вчера — прямо в сердце его, ничо? — деревяшкой такой — чо, не знаешь? — на конце железяка — хрен знает — ну а эти — кошмар какой-то — бегают целый день — я в сортир не могу — и еще выступают — ты понял?
Отец. Ну ладно, хорош…
Мать. Ну а чо — сколько можно — всё выступают — Эржи тоже — давай на меня — хлеборезку открыла — но я тоже им выдала — а чего — когда и начальство уже — а нам что, нельзя, что ли? Отец. Да заткнись ты, чума!!
Пауза.
Из квартиры Соседки доносится песня Леонарда Коэна «Who by fire».
Отец прислушивается.
Слышь, ты? У этой уже мужики!
Пауза. Играет музыка.
Ну ладно — пацан приехал — иди наведи порядок — а то ему не понравится, что мы все переставили — будешь в кухне спать, пока он тут-
Мать. Чо в кухне-то — на фига? Ну, знаешь…
Отец. Потому что так надо, бляха, и вообще — он домой вернется, — так что ты перетаскивайся.
Мать. Как — вернется?
Отец. А так — и тогда мне родительские права вернут — и пособие будут платить на него — по четыреста форинтов в месяц — это как минимум, поняла? Потому что вернут права — счас так можно — здоровый пацан — видала — пойдет вкалывать — на фига ему специальность — да он так будет зашибать — тысячи по четыре — по пять — здоровый амбал — видала — чо ему на жратву-то — ну, тыщу — на карманные буду еще давать — ну, тыщу положим — останется две — или три — поняла? Так что давай пошевеливайся, чувырла — наведи там порядок…
Мать. Я те счас наведу — твои книжки дурацкие повыкидываю!
Отец. Только попробуй, лахудра — ты у меня схлопочешь…
Мать. И повыкидываю — он сказки читает — народные — старый кретин — ой, умора!
Отец. Ну а чо — хоть красивые на хрен — чо ты лезешь в мои дела — и вообще, ты не прыгай тут — прижми задницу и сиди — будь довольна, что я не гоню тебя — пошла на хрен — давай — тут все будет по-моему — как скажу, так и будет!
Мать уходит в квартиру. Пауза.
Так и будет! Как я сказал! (Направляется к двери.) Эй, зараза! А что там идет по ящику? (Исчезает, хлопая дверью.)
Занавес
Трагедия всеобщего разобщения
«Все прогрессы реакционны, если рушится человек». Эти слова русского поэта, пожалуй, могли бы служить эпиграфом к пьесе венгерского драматурга Д. Шпиро «Куриные головы». Ибо трагические события, разворачивающиеся во дворе обветшалого, обреченного на снос дома, вызывают у нас целую вереницу больных вопросов, столь знакомых по нынешней прессе и кинематографу, публицистике и театру. Что за дом мы построили? Почему в нем так неуютно? В чем причины духовного разорения и взаимной ожесточенности, дефицита гуманности, всеобщего разобщения и невиданной прежде брутализации повседневной жизни? Проблемы эти, для венгров не менее жгучие и лишь до поры скрывавшиеся за фасадом относительного блогополучия, в пьесе Шпиро поставлены с такой ошеломляющей обнаженностью, что за несколько дней до премьеры, состоявшейся осенью 1986 года в будапештском Театре им. Йожефа Катоны, среди чиновников от культуры разразилась паника — едва не дошло до запрета спектакля. Подобная реакция со стороны «культурной политики», как бывало в недавнем прошлом, оказалась верным знамением успеха. И пьеса Шпиро, и режиссура Г. Жамбеки были признаны лучшими достижениями театрального сезона 1986/87 годов. А в прошлом, 1989 году, «Куриные головы» уже были поставлены за пределами Венгрии: на сценах Австрии, ФРГ, ГДР, а также у нас — в Минске, Пярну, в московском экспериментальном театре «На Трифоновской».
Успех пьесы, представляемой ныне на суд читателей, заставил заговорить об авторе как об одном из наиболее выдающихся драматургов венгерской «новой волны» наряду с другими талантливыми представителями его поколения — такими, как М. Корниш, П. Надаш, Д. Швайда.
Автор сравнительно молодой, Дёрдь Шпиро (род. в 1946 году) не новичок в венгерской литературе. Его перу принадлежат исторические романы, сборник стихов и книга рассказов, статьи, эссе, а также исследование по истории восточноевропейской драматургии — предмету, который он преподает на филологическом факультете Будапештского университета. Говоря о драматургических произведениях Шпиро — из них только часть опубликована в сборниках «Кесарь мира» (1982) и «Куриные головы» (1987), — критики неизменно отмечают высокую технику, мастерство, элегантную и в то же время «весомую» виртуозность письма. Нельзя не заметить, что эти качества при всей шокирующей натуралистичности языка присущи и публикуемой пьесе. Все же главное ее достоинство, как нам представляется, в том, что автор сумел обнаружить в действительности и бесстрашно продемонстрировать на сцене не всегда замечаемый, отторгаемый нашим сознанием, неприятный и даже скандальный трагизм повседневного бытия. Смог разрушить стереотипные представления о жизни. И, что не в последнюю очередь важно, предпринял попытку возродить в современных условиях, казалось бы, окончательно похороненный в нашем веке драматургический жанр трагедии.