Набожность Виктории была хорошо известна во всем Палмере, маленьком городке в штате Аляска. Она придерживалась строгих правил, и невозможно было угадать, что могло ее прогневать. Однажды кто-то спросил, почему она играла на бубне во время протяжных церковных песнопени, – она никогда больше не взглянула в сторону этого человека. Если друзья обижали ее, она вычеркивала их из своей жизни навсегда, даже если дружба длилась десять или двадцать лет. Я обычно узнавал об этих разрывах намного позже, совершенно случайно.
– Бабушка, – спрашивал я, – как поживает Филип?
– Бог его знает, – отвечала она.
Эта кодовая фраза означала, что они больше не общаются, а следовательно, и говорить больше не о чем.
Когда я учился на первом курсе колледжа, я понял, что больше не могу скрывать свой главный секрет от бабушки. Ранней весной я бродил по студенческому городку, подбирая слова, чтобы все рассказать. Я присел отдохнуть под большим дубом и подумал, что, может быть, стоит позвонить бабушке по телефону, но мое сердце начало бешено биться в груди, к горлу подступила тошнота. Если при одной только мысли о предстоящем разговоре у меня начинала кружиться голова, что случится, когда бабушка будет слушать меня на другом конце провода?
Вдруг меня осенило – я решил написать письмо. Бабушка часто писала мне письма, только за первый семестр моей учебы в колледже я получил их семь. Она всегда выбирала бумагу большого формата в широкую линейку и обычно писала только с одной стороны листа, всегда красной ручкой. Листы в конверте были сложено втрое, так что он получался довольно пухлым, а сверху был запечатан скотчем.
Мне нравились эти письма, хотя, признаюсь, не все из них я дочитал до конца. У бабушки был витиеватый наклонный почерк, поначалу каждая буква была тщательно выписана. Но к третьей странице у нее уже не хватало терпения, и слова слипались вместе, превращаясь в непонятные загогулины, которые я не мог разобрать. Но это было не важно. Я наперед знал все, о чем она мне скажет: что нужно любить Бога, семью и хорошо вести себя с учителями. Каждое свое утверждение она подкрепляла цитатами из Библии.
В начале своего письма бабушке я рассказал ей, с какими хорошими ребятами я познакомился в колледже и какие замечательные у нас учителя. Затем сказал, что люблю ее и благодарен за то, что она занималась моим воспитанием. А на последней странице написал: «Именно из-за любви к тебе я чувствую, что должен признаться – я гей. Я понял это уже давно и рассказываю тебе об этом, потому что мне важно быть с тобой честным. Не хочу, чтобы между нами вставала ложь, и надеюсь, что это не скажется на наших отношениях». Сложив три листа так же, как это делала бабушка, я запечатал конверт.
Два дня я не находил себе места. Я представлял, как бабушка отправляет меня в исправительный лагерь или отвечает мне цитатами из Библии, в которых нетрадиционная сексуальная ориентация порицается как грех. Или, зная мою склонность к науке, отправит мне вырезки из журналов, доказывающих, что гомосексуальность противоречит законам эволюции. Сердце сжималось от наиболее вероятного варианта: бабушка просто перестанет со мной разговаривать. И когда кто-нибудь спросит, как у меня дела, она сухо скажет свое: «Бог его знает».
Я опустил письмо в почтовый ящик перед студенческим общежитием. Ранним утром он был еще пуст, и я услышал, как конверт звякнул о металлическое дно. На мгновение мне захотелось вытащить его обратно, но я себя остановил.
Коричневый конверт от бабушки пришел несколько недель спустя. В этот раз он был плоским и легким.
Я присел под тем же дубом в студенческом городке, под которым писал письмо бабушке. Сердце бешено колотилось. Верхнюю кромку конверта я сорвал резко, как лейкопластырь, и вынул содержимое. Внутри все похолодело.
В конверте оказались фотографии. Вот мой пятый день рождения, все лицо уляпано в торте, рот до ушей. Здесь мне шестнадцать, я отрабатываю удар справа. А вот в тринадцать я играю на бубне. Всего два десятка фотографий, без какого-либо объяснения.
Она больше не хотела меня знать. Эта была первая порция «Бог его знает», адресованных мне.
Я еще раз опустил руку в конверт и нащупал клочок бумаги. Это была тоненькая полосочка, похожая на те, что кладут внутрь печенья с предсказаниями. Красные завитушки сливались в слова. “Yo te amo mucho, mucho”. Я тебя очень, очень люблю.
Я рассмеялся.
Сидя под дубом, я снова принялся рассматривать фотографии. Бабушка видела меня в каждое из запечатленных на них мгновений: когда я произносил слова по буквам на детском конкурсе, ходил на концерты, участвовал в соревнованиях по теннису. Я перемешал все фотографии и почувствовал, как она говорит мне: Я любила тебя тогда, и тогда, и тогда, я люблю тебя и сейчас.
На глаза навернулись слезы. Я ожидал, что бабушка будет искать любые аргументы, чтобы показать мне, насколько ей противен мой выбор. Она могла сказать много чего, но из всех возможных вариантов выбрала любовь.
Зацепы в жизни
Одно из величайших открытий человека и один из величайших для него сюрпризов – обнаружить, что он может сделать то, что, как ему казалось, никогда сделать не удастся.
Был конец мая, и мы отмечали День поминовения во дворе дома наших друзей. Дети резвились на лужайке, а взрослые болтали о своем и потягивали прохладительные напитки. Мы только что справились с барбекю, когда хозяин дома объявил, что всех ждет сюрприз. Большой грузовик сдал назад на длинной узкой дорожке, ведущей к дому. Все взгляды были прикованы к машине. Взрослые и дети с любопытством наблюдали, как водитель вышел, вытащил какое-то оборудование и механические приборы – и перед нами вырос мобильный скалодром.
Стена была толщиной примерно 3,5 метра, из серого обработанного пластика, проемы-зацепы для ног, казалось, уходили в высоту не меньше чем на сотню метров. Ребятня, сгорая от нетерпения, сразу выстроилась в очередь. С абсолютным бесстрашием, свойственным почти всем детям, они забирались на вершину и звякали в колокольчик, висевший на самом верху. Опасаться было действительно нечего: все были крепко привязаны страховкой. Три человека могли одновременно лезть и переговариваться между собой. Немного погодя взрослые тоже набрались смелости и попробовали «покорить вершину».
– Да ладно тебе, пойдем встанем в очередь, – уговаривал меня мой муж Нил.
– Нет, давай как-нибудь без меня. – Я нашла уйму правдоподобных отговорок. У меня неподходящая обувь. Я забыла солнечные очки. Нужно помочь хозяйке. Я обладаю редким талантом видеть угрозу для жизни почти в любой ситуации, а эта штуковина не внушала мне ни малейшего доверия. Всем остальным, однако, было настолько весело, что это настроение передалось и мне. Я убедила себя в том, что нужно попробовать.
Я собралась с силами и начала ползти. Страховочный ремень прилегал к телу очень плотно, как подгузник, поэтому я бы ни в коем случае не сорвалась вниз. Да, подумала я, это весело и безопасно! Сосредотачиваясь на каждом зацепе, я медленно забиралась наверх, а вниз не смотрела, чтобы внезапно не впасть в панику. Через несколько минут я гордо позвонила в колокольчик на вершине.
– Йу-ху! – воскликнули внизу дочки.
– Так держать, Кол! – крикнул Нил.
Я наслаждалась своей победой, а еще великолепной панорамой, на которую оттуда открывался вид. Но внизу другие ждали своей очереди, нужно было спускаться. И вот тут мне стало по-настоящему страшно. Одно дело – смотреть на мир, устремляя взгляд вдаль, и совсем другое – смотреть сверху вниз. Меня парализовало от страха. Я пыталась разжать пальцы, но не могла пошевелить руками. Сделав глубокий вдох, я медленно подвинула правую ногу, пытаясь нащупать нужную зацепку, не смотря вниз. Но под ногой ничего не было. Я вспотела так сильно, что страховка начала натирать живот и бедра, и я подумала, что мои влажные руки вот-вот сорвутся.
Это смешно, подумала я. Ты забралась наверх. Теперь просто сделай все наоборот и спустись вниз. Проще некуда. Но сказать – не сделать. Снова глубоко вздохнув, я посмотрела вправо и заметила зацепку на расстоянии чуть меньше метра. Перенеся на нее ногу, я распласталась по стенке, словно морская звезда. Дети внизу увидели, что мне страшно, и начали наперебой выкрикивать советы.
– Передвиньте правую руку немного ниже!
– Нет, сначала, переставьте левую ногу!
– Просто обхватите веревку и съезжайте по ней. Вы не упадете!
Все наставления, конечно, давались из благих пробуждений, но я все еще не могла сдвинуться с места.
Снизу началась какая-то суматоха, и вдруг рядом со мной на стене оказался муж.
– Привет, – сказал он. – Помощь нужна?
– Я не знаю, чем ты можешь помочь. Ты не можешь спустить меня вниз на руках, а я не могу пошевелиться.
– Конечно, можешь. Просто забудь о том, что мы высоко.
– Я знаю. Но просто не могу, – заныла я.
– Хорошо, давай просто посидим здесь и немного поболтаем, – сказал он. – Ты попробовала фасоль Дона? Пальчики оближешь.
– Было вкусно, но больше всего мне понравились кусочки дыни в меду.
Мы немного поговорили о вечеринке, и потом Нил сказал:
– Кол, смахни эту муху со своей головы.
Без задней мысли я сделала это, машинально ухватившись рукой за другую зацепку. Я улыбнулась, поняв, что, конечно же, могу двигаться. Нил разговаривал со мной все пятнадцать минут, пока мы спускались вниз, шаг за шагом.
– Переставь левую ногу немного влево и потом посмотри через плечо. Там красуется яблоня.
– Подвинься немного вправо, и ты увидишь детей, которые надувают мыльные пузыри.
Так мы спускались, и с каждым шагом Нил обращал мое внимание на что-то приятное, чтобы отвлечь меня.
Когда мы оказались внизу, я чувствовала себя великолепно. От прежнего страха не осталось и следа. На самом деле я была даже более спокойной и умиротворенной, чем в начале подъема. Это был хороший урок осознанности. Зациклившись на том, что застряла на вершине, я не могла двигаться дальше.