Когда ее провели через комнату, она тут же перевернулась на спину в смиренном подчинении. На ее костлявом теле было много знаков, указывавших на полнейшую запущенность. Рано утром в приюте собаку искупали, но резкий запах мочи и фекалий пропитал все ее тело – как немое напоминание о том, что она была вынуждена жить в клетке, возможно, в течение многих лет, в грязи и нужде.
Я нежно погладила ее. Она села и положила голову мне на колено, дрожа всем телом. Бедняжка была напугана и сбита с толку, но готова последовать за любым, кто скажет ей доброе слово. Милый, кроткий нрав легко считывался даже сквозь не покидающий ее непреодолимый ужас.
Прошло три месяца, истощенное тело Джесс располнело, редкая шерсть стала густой и блестящей, она больше не съеживалась от страха при виде незнакомца.
Когда она уже достаточно восстановила свои силы и стала членом семьи, я заметила, как внимательно она наблюдала за Максом и Мэг – лежала, уткнувшись подбородком в землю, и следила за каждым их движением. Время от времени Джесс гоняла по лужайке сопротивляющуюся Мэг или подводила ко мне удивленного Макса. Такое поведение больше походило на приобретенный навык, чем на природный инстинкт, присущий каждому бордер-колли. Я стала искать фермера, у которого было стадо овец, чтобы он попробовал Джесс. И в конце концов, нашла одного в сорока милях от нашего дома.
После моих объяснений, что Джесс была племенной сукой в питомнике по разведению щенков, фермер был настроен очень скептически.
– Не ожидайте многого, – сказал он. – Она, вероятно, последует за овцами, потому что это ее естественный инстинкт. Но чтобы быть пастушьей собакой, нужна дрессировка.
И он продемонстрировал это на одной из своих собственных обученных австралийских овчарок.
Но как только Джесс увидела овцу, ее поведение изменилось. Она была настороже, сосредоточена и готова к действию. К моему крайнему удивлению, а также к удивлению фермера, она безупречно следовала всем инструкциям, реагируя на словесные команды, свистки и сигналы рук. Она без усилий направляла овец в любом направлении, которое он указывал, и в итоге помогла ему загнать стадо.
– У тебя отличная рабочая собака, – восхитился он. – Вероятно, стоит три тысячи долларов.
Джесс удовлетворенно лежала рядом со мной.
– Я бы не рассталась с ней и за миллион, – ответила я.
Моника Агнью-Киннаман
Мопс-психотерапевт
Смелость – это сопротивление страху, господство над страхом, а не отсутствие страха.
Я готовила ужин, когда снаружи раздался неистовый лай нашего мопса Леденца, прерываемый громкими всплесками воды из бассейна. Выронив помидоры, я выбежала на террасу так быстро, как только могла. Мое сердце подпрыгивало в горле. А ведь я говорила своему мужу Марку, что мы должны обнести бассейн забором! В голосе бедной собаки звучал ужас. Все дело в том, что мопсы не умеют плавать. Я – тоже, но в тот момент я совершенно забыла об этом.
Зато моя девятилетняя дочь Дженни плавает отлично. Обычно она тренируется в нашем бассейне, а Леденец все это время носится кругами по краю. На этот раз все было так же: собака бегала по кругу… но где же Дженни?
Плюх! Громкий всплеск нарушил гладкую поверхность воды. Я повернулась и увидела Дженни, которая сидела на трамплине и бросала в воду одну свою спортивную награду за другой. Слезы катились по ее щекам.
– Дженни, что это?
Она смотрела на воду. Несколько голубых ленточек держались на плаву, остальные трофеи блестели на глубине.
– Я ушла из команды, мам. Я больше никогда не буду плавать.
Дженни сошла с трамплина, подхватила Леденца и понесла ее внутрь, рыдая в собачью шерсть.
Я всегда так гордилась Дженни. Даже шутила, что ее настоящая мать, должно быть, была русалкой. Какое счастье, что моя спортивная дочь не унаследовала моего страха перед водой!
Благодаря отцу Дженни научилась плавать раньше, чем ходить. Она участвовала в соревнованиях с первого класса и уверяла, что когда-нибудь поедет на Олимпийские игры. В том году она только начала учиться нырять, когда ее любимый тренер по фамилии Форстер, наставница по плаванию и участница соревнований по дайвингу, неудачно нырнула и получила серьезную травму. Дженни и ее товарищам по команде сказали, что она, вероятно, никогда больше не будет ходить, а уж тем более – нырять. Мне казалось, что Дженни справилась с этим хорошо. Она навещала Форстер в больнице, отправляла ей открытки и письма, даже ходила на тренировки и, похоже, неплохо сработалась с новым тренером. Что изменилось?
Я поднялась в комнату Дженни. Она свернулась калачиком вокруг мопса.
– Ну, Леденец, – сказала я, – хотя официально ты числишься моей собакой, но, похоже, больше принадлежишь Дженни.
Дженни крепче обняла мопса. «Мама, она тоже не умеет плавать, так что может составить мне компанию».
Мы завели Леденца около четырех лет назад, после моей шутки о том, что я чувствую себя лишней в семейном клубе пловцов, и хотела бы иметь рядом хоть кого-нибудь, кто точно так же ненавидел бы воду. На следующий день мой муж Марк принес щенка мопса. Ни за какие сокровища мира эта собака не полезла бы в бассейн. Но когда Дженни купалась, она всегда оставалась снаружи, бегала рядом с ней и лаяла.
– Помнишь, как я пыталась научить Леденца плавать? – спросила Дженни. – Тренер Форстер говорила, что любой может научиться.
Она снова разразилась слезами. Потом продолжила:
– Тренер Форстер приехала сегодня на тренировку. В инвалидном кресле. Она выглядела совсем по-другому. Она сказала, что мы должны продолжать плавать, и то, что она получила травму, не значит, что мы должны останавливаться. Но мама, если даже тренер могла так сильно пострадать, то что будет со мной? Я не могу вернуться. Я слишком боюсь.
В течение нескольких месяцев Дженни была упряма, как Леденец. Она отказывалась не только плавать, но даже подходить к бассейну. Каждый день в четыре часа (обычное время домашних тренировок Дженни) Леденец с лаем выбегала к бассейну, но Дженни никогда не выходила за ней следом. Мопс возвращался в дом и садился на колени Дженни перед телевизором, глядя на нее снизу вверх.
Дженни никому не отвечала. Ни моему мужу, ни своим товарищам по команде, ни своему тренеру, ни мне. Мы так волновались, что подумывали отправить ее к психотерапевту. Люди советовали дать ей время, но я была напугана. Что случилось с моей храброй маленькой девочкой? Куда пропал ее боевой дух?
Я знаю, что она скучала по плаванию. А как же иначе? Каждое утро я готовила ее тренировочный костюм и шапочку, предлагала отвезти на тренировку, но она отворачивалась, обнимала собаку и снова засыпала. Я была вне себя. Если Дженни так рано научилась сдаваться, как она будет справляться с реальными жизненными неудачами?
Однажды днем я, как обычно, готовила ужин, когда услышала лай Леденца. Потом раздался всплеск. Затем наступила тишина. Я выбежала к бассейну. Леденец упала в воду – или специально туда запрыгнула. Она отчаянно гребла, но ее плотное тело и маленькие лапки не были созданы для плавания. Собака тонула, выныривала, фыркала и снова тонула. Я не могла ни дотянуться до нее с помощью сетки для бассейна, ни дойти до нее по дну – она свалилась на дальнем, глубоком краю. Каждая секунда была на счету. Леденец всплывала на поверхность, но затем опять погружалась – у нее ничего не получалось.
– Дженни! – закричала я. – Иди скорее сюда!
Дженни выскочила из дома и, не раздумывая, совершила самый красивый прыжок, который я когда-либо видела. Она вынырнула прямо возле маленькой собачки и схватила ее как раз в тот момент, когда та начала тонуть. Выгрузив Леденца на край бассейна, Дженни собралась было вылезти, но внезапно мопс прыгнул обратно в воду. Снова и снова девочка вылавливала собаку, но та снова запрыгивала в бассейн. Наконец Дженни сдалась и осталась в воде, лениво описывая круги вокруг мопса.
– Мама, смотри, – сказала она, – Леденец пытается плавать.
Никогда не позволяйте никому говорить вам, что мопсы не умеют плавать. Наш точно умеет. Я до сих пор не знаю наверняка, упала ли наша собака в бассейн или прыгнула сама.
Дженни вернулась к плаванию, и Леденец тоже плавает. Не очень хорошо, и в основном на мелководье. Но она плавает. Похоже, мне тоже придется преодолеть свои страхи и взять несколько уроков.
Хелен Ракер
Курортный роман
Если вы можете смотреть на собаку и не испытывать к ней чувства привязанности, значит, вы кошка.
– Я буду присматривать за Оливией, пока Индия путешествует по Коста-Рике», – объявила моя дочь Дана, вернувшись из колледжа на каникулы. Признаю, эта новость встревожила меня, ведь Оливия – это собака.
– И где же ты собираешься это делать?
Я все еще надеялась, что Дана на некоторое время переедет в квартиру Индии.
– Здесь. Я забираю ее завтра. Она пробудет здесь девять дней.
Я улыбнулась:
– Это здорово!
Так улыбаются мамы, когда им нужно продемонстрировать поддержку действиям детей, которых они на самом деле не одобряют. Параллельно я задавалась вопросом, как мне пережить эти девять дней – я уже была уверена, что это будут самые длинные девять дней в моей жизни.
В детстве у меня жила собака Лакрица, и я любила ее. Но все мои добрые чувства к собакам были подорваны годами жизни в городе. Они свободно бродили в парке, где я бегала каждое утро.
– Не волнуйтесь, он не кусается, – уверяли хозяева, а их пес в этот момент увлеченно грыз мои кроссовки. Полдюжины собак, живущих на моей улице, лают – рано, поздно, часто и подолгу, мешая мне спать и делая мою жизнь куда менее приятной. Я не стесняюсь сообщать соседям, что мне не нравится поведение их питомцев. Однажды рано утром я отправила одному из них электронное письмо следующего содержания: «Сейчас 6:23, и ваша собака меня убивает».