Самой трудной задачей для меня было попросить прощение, у бывшего мужа. Я не представляла, как это сделать, потому что боялась, что он не поверит в мое искреннее раскаяние и решит, что я разыгрываю перед ним очередной спектакль. Я же хотела извиниться по-настоящему – я была далека от мысли выполнить свой «девятый переход» от алкогольной зависимости к трезвости формально.
Чтобы не сталкиваться с мужем с глазу на глаз, я решила извиниться перед ним по телефону. (Даже по телефону мне было это трудно сделать!) Но я написала себе текст, чтобы не забыть главное из того, что хотела сказать. Мне нужно было быть уверенной, что я не собьюсь с мысли и никакая посторонняя эмоция не повлияет на мое решение довести дело до конца.
Я очень волновалась, набирая на телефоне номер мужа, я держала листок с заготовленным текстом извинений перед собой. Но, когда услышала в трубке знакомый голос, слова полились из меня сами собой, причем мне не нужно было читать их по бумажке.
Я говорила все, что у меня было на сердце. Я просила, чтобы он простил меня за те боль и стыд, которые я заставила его пережить. Я благодарила его за терпение, за поддержку, за то, что он долгое время был мне настоящей опорой и бесконечно прощал мои загулы, находя для меня новые и новые ресурсы терпения в своем сердце. Я просила его простить меня за то, что никогда не была ему хорошей женой и, по сути, никогда не интересовалась его внутренним миром, его жизнью и его переживаниями. Я просто использовала его, потому что он был терпелив ко мне.
Теперь-то я понимала, почему выбрала его: потому что моя семья, мои родители никогда не давали мне того, что давал мне он. Родители не удовлетворяли мою потребность в эмоциональной поддержке и душевной близости, и поэтому я нашла мужа, как донора, который мог меня напитать тем, чего мне всю жизнь недоставало.
Получилось так, что, уйдя из одной неблагополучной семьи, я сама же создала свою собственную неблагополучную семью. Я жила по модели, спроектированной моими родителями, – я только бесконечно брала у других, ничего не давая взамен. И в результате я опустошила не только себя, но и своего мужчину, и своих детей.
– Я хочу тебе сказать, – призналась я мужу, – что сожалею о том, что стала причиной нашего развалившегося брака. Я не умею контролировать эмоции… Я знаю, это не оправдание. Но я учусь, я слежу за этим, как бы тяжело мне ни было. Я намерена продолжать работу. Я хочу исцелиться. Я хочу все исправить. Я хочу взять на себя ответственность за все, что произошло.
Пока я говорила это, слезы сами собой лились из моих глаз. Я чувствовала стыд и вину, я испытывала сожаление и горечь из-за того, что так разрушительно вела себя – и все испортила.
– Я тоже хочу попросить у тебя прощения, – сказал мне на это мой бывший муж. – Я тоже ответственен за то, что происходило. Я не всегда был внимателен к твоим эмоциям. Может, я и проявлял заботу, но эта забота была только внешняя. Я никогда не пытался найти истоки твоей боли. И своими требованиями к тебе, чтобы ты «была нормальной», только усугублял твою боль. И не спасал тебя, а еще больше губил.
Я слушала его в оцепенении. Он был последним человеком, от которого я могла ждать хоть какого-то проявления уважения. По правде сказать, у него было больше, чем у меня, причин не доверять мне. В конце концов, я была алкоголиком, я сделала слишком много для того, чтобы он мог меня возненавидеть. Там, где он причинял мне боль недостатком внимания, я причиняла ему боль своей навязчивостью, требованием любви. Я жаловалась, я ныла, я просила, чтобы он нянчился со мной.
Наш разговор закончился тем, что я поблагодарила его, а потом мы еще несколько минут поболтали о совершенно посторонних вещах, прежде чем я нажала «отбой».
Теперь мне предстояло извиниться перед моими дочерьми. Но я выбрала для себя путь действий, а не путь слов. Я решила показывать им на деле, что люблю их и могу заботиться о них. Я решила, что буду для них хорошей матерю и буду воспитывать их особым образом, не таким, каким меня воспитывали мои родители.
Я понимала, что смогу освободиться от прошлых ошибок, только если прощу себя полностью и буду шаг за шагом продвигаться к той жизни, какую я по-настоящему хочу иметь.
Глава 8Узнай об этом больше
Начать жизнь с чистого листа
Прощение – это поистине подарок самому себе; имейте сострадание, чтобы прощать других, и мужество, чтобы простить себя.
С самого детства любимым защитным механизмом моего старшего брата Тодда было бегство – в прямом и переносном смысле. Когда это перестало работать, он решил выстроить стену и дистанцироваться от нашей семьи и от своего прошлого.
Озадачивало то, что его нежелание признавать свои личные слабости никогда не мешало его многочисленным профессиональным успехам. Способность Тодда быть успешным на работе и совершенно беспомощным в жизни ставила меня в тупик – я не могла понять, почему он не может управлять собой, и не знала, как ему помочь.
Да он и не хотел, чтобы ему помогали. Он отдалился от нас. И особую нелюбовь он испытывал почему-то к нашей маме. Чем он был недоволен, я не понимала. Ведь наша мама сделала для своих пятерых детей все, что от нее зависело, – и сделала даже больше, чем могла сделать.
Из-за того, что Тодд не желал общаться с мамой, сделав вид, что ее не существует, я злилась на него. И тоже отдалилась. Я не знала, как мне общаться с братом, который не уважает мать.
После нескольких лет отшельничества и нежелания видеться с семьей Тодд наконец признал свою неправоту и попытался наладить отношения с мамой, а также с нами – с его братьями и сестрами.
Но я не захотела с ним мириться – я все еще была зла и отказывалась общаться с ним.
Я была слишком юна тогда, чтобы понимать все нюансы жизни и быть более терпимой к людям. Мой максимализм выражался в том, что я видела мир исключительно в черно-белых тонах. Я поверхностно судила о Тодде и о причинах того, почему он в свое время отдалился от семьи. Но сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что его отъезд из нашего родного города был необходим прежде всего нам, потому что Тодд считал, что его присутствие действовало бы на всех нас нездорово. И если бы он остался, то это только усугубило бы мамину печаль.
Холодным, серым январским вечером 1999 года мама сообщила мне о смерти Тодда.
– Тодд умер, – сказала она. – Он покончил с собой.
Мама приехала ко мне домой, в мою съемную квартиру, которую я только что арендовала после окончания колледжа.
Эти ее слова разделили мою жизнь на «до» и «после». Взглянув в тот момент на маму, я поняла, что не могу оставить ее в состоянии этой безмерной потери – я должна быть с ней.
Это был конец моей независимой жизни, о которой я мечтала. Я вернулась в дом мамы, чтобы жить с ней и поддерживать ее. Я была полна вины, гнева и сожаления, полагая, что именно из-за меня, из-за того, что я отказалась примириться с Тоддом, он покончил с собой. Вероятно, он чувствовал себя очень одиноким и непонятым… И не прощенным.
Мама никогда не винила ни меня, ни кого-либо из нас. Вместо этого она, как и всегда, несла свое горе в одиночку, отказываясь подвергать своих детей еще большим страданиям.
Я же продолжала винить себя.
Прощальное письмо Тодда, которое однажды попало мне в руки, не принесло мне утешения и ничего не объяснило.
Я все еще винила себя за его смерть.
Но позже произошло одно поворотное событие в моей жизни, которое помогло мне…
Почти через год после смерти Тодда мне предложили работу в Лондоне. И мне нужно было решать – оставаться с семьей, с мамой или все-таки выбирать жизнь для себя, строить свою собственную судьбу.
«Только трусы уезжают», – крутилось у меня в голове.
Однако мама настояла, чтобы я поехала. И я, хоть и с неохотой, согласилась.
Оглядываясь назад, я понимаю, что это решение спасло меня. Парадоксальным образом ровно тот же самый выбор – уехать – однажды сделал и мой брат Тодд. Только теперь я смогла понять, что так называемый «трусливый побег» предоставил мне свободу. И я смогла начать свою жизнь с чистого листа и больше не была скована постоянными напоминаниями о прошлом.
Позже я сама стала матерью – и это помогло мне понять моего брата еще лучше. Я лучше стала понимать, что наши дети – да и все члены семьи – имеют право на свободу. Они могут уехать и жить независимо – это их выбор, потому что это их жизнь.
Это помогло мне простить себя, двадцатилетнюю максималистку, за то, что я была так фанатично предана семье. И я простила Тодда за тот способ, который он выбрал, чтобы обрести покой.
Теперь я понимаю
Высшая форма самоуважения – признать свои ошибки и промахи и начать исправлять их.
После смерти мамы у меня появилась иррациональная надежда, что я найду в ее дневниках запись о том, что она меня любит. Когда же я перебирала ее вещи, накопившиеся за восемьдесят четыре года ее жизни, я и в самом деле нашла дневники, но там никакого упоминания обо мне не было – все записи были посвящены только нашему младшему брату, Дэвиду, который всегда был центром ее внимания.
Я глубоко скорбела о смерти мамы. И будучи взрослой пятидесятилетней женщиной, имевшей уже и своих детей, все еще жаждала получить от нее любовь и заботу… Но мама умерла – и с ее смертью надежда на то, что я когда-то восполню недостаток ее любви, окончательно покинула меня. Я понимала, что мне нужно найти способ не просто принять тот факт, что я не получу того, что всегда ждала от мамы, но мне нужно простить ее за то, что я чувствовала себя обделенной любовью.
Нас у мамы было четверо: я, две мои старшие сестры и наш младший брат, который родился, когда мне почти исполнилось пять. Я росла тихим, робким ребенком, не создававшим никаких проблем. Я не была ни особо умной, ни особо красивой. У меня не было больших потребностей. Я чувствовала себя невидимой.