идом и в его жизни будет множество ограничений. Но самым большим испытанием для него может стать злость. Поэтому передо мной стояла задача – помочь ему простить обидчика.
Когда Кертис переехал к нам домой, моя жизнь круто изменилась. Первые четыре дня я просто наслаждалась его присутствием. А потом приступила к его лечению. Я разрабатывала его левую ступню и лодыжку, втирала в ягодицы и ноги масло с витамином Е, чтобы размягчить ужасные шрамы от ожогов. А сам малыш тем временем пытался учиться ходить. Тяжелая шина на его ноге скребла по резному дереву моего викторианского антиквариата. Поэтому пришлось обставить дом более скромной и функциональной мебелью. Так у него появилось много пространства для его упражнений и развития двигательной активности. Но в основном он общался и привыкал к новой семье – пятилетней сестре Тине, отцу и мне.
В понедельник я начала собирать ресурсы для того, чтобы решать грядущие сложные проблемы. Пока Тина была в школе, я усадила Кертиса в детское кресло в джипе, который мы купили для путешествий по горным дорогам, и поехала в город. Для начала мы заехали к педиатру, где я рассказала историю Кертиса и записалась на прием. Врач дал нам направление в «Истер Силс», куда Кертис должен был ходить на физиотерапию.
В «Истер Силс» я заполнила кучу форм и рассказала историю Кертиса. Оттуда меня направили к офтальмологу и хирургу-ортопеду. Нам также назначили домашнего преподавателя, который должен был прийти к нам домой в четверг, чтобы познакомиться. У офтальмолога я снова рассказала историю Кертиса, записалась на прием. Я трижды рассказывала историю Кертиса, а он все это время ее слушал. Люди слушали со смесью ужаса и неверия. И я понимала, что так Кертис не научится прощать.
Долгие переезды утомили Кертиса. Для него все вокруг было новым, включая меня. Я множество раз сажала его в автомобильное кресло, доставала и носила в незнакомые места с незнакомыми людьми. Он был тяжелым. Я тоже устала. Нам обоим нужно было пообедать и поспать.
Но прежде нам нужно было нанести последний визит – к хирургу. В комнате ожидания ко мне подошла администратор и спросила, чем мне помочь. По моим щекам потекли слезы.
– Я только что усыновила этого мальчика. У него на ноге шина, и я не знаю, что делать, – только и смогла сказать я в промежутках между рыданиями.
Я как будто забыла, что была медсестрой, и осталась простой мамой.
Администратор мигом взяла Кертиса на руки и отвела нас в смотровую палату.
– Доктор сейчас придет, – сказала она.
Все были на обеде, но нас все равно приняли – маленького хрупкого светловолосого ребенка и его отчаявшуюся мать в слезах.
И снова я пересказала историю Кертиса. Доктор очень рассердился:
– На месте вашего мужа я бы того мужика выследил и пристрелил.
Мне впервые хватило смелости сказать:
– Мы не так к этому относимся. Нам бы не хотелось, чтобы Кертис вырос с чувством ненависти и гнева. Мы думаем, что эти чувства хуже, чем инвалидность.
Кертис рос и за несколько лет перенес множество сложнейших операций. Он столкнулся с дурным обращением, несправедливостью и насмешками одноклассников. Мне было невыносимо думать о том, какую жестокость перенес Кертис и какие физические ограничения у него после этого остались. Я придумывала отговорки для его мучителя: тот человек сам в детстве пострадал от жестокого обращения. Потом его жена усыновила Кертиса, пока он был за границей, он просил помощи у армии, но ему отказали. Ради Кертиса я все это время прятала гнев глубоко внутри и пыталась убедить себя в том, что перестала чувствовать эти эмоции. Я говорила себе, что не злюсь, а значит, не злилась… ведь это так работает?
Наша жизнь состояла из визитов к врачам и физиотерапевтам в нашем городе по понедельникам и средам, визитов к врачам в Рино и Сакраменто по вторникам и четвергам. По пятницам я работала в классе моей дочери Тины, чтобы она не чувствовала себя обделенной.
Однажды вечером, когда Кертису было восемь лет, он оторвался от игры и сказал:
– Мама, как ты думаешь, можно найти человека, который сделал мне больно?
Вопрос Кертиса застал меня врасплох.
– Наверное, можно, Кертис. А зачем тебе это?
Я прислушалась к себе и поняла, что гнев, который когда-то бурлил у меня внутри, исчез. Вместо ненависти меня заполняло умиротворение. Мы навсегда стали семьей – Кертис, Тина, мой муж и я. Это была моя жизнь, и она мне очень нравилась.
Ответ Кертиса прозвучал как эхо моих мыслей.
– Я хочу сказать ему, что у меня все хорошо.
Наши скрытые стороны
У других людей есть свои истории боли и печали, из-за которых они живут иначе, чем вы. Перестаньте их Простить – значит освободитьсяосуждать, а просто попытайтесь понять.
В кабинет биологии я нередко заходила после уроков, чтобы сделать там свою домашку, пока мой отец (который как раз и вел биологию в нашей школе и был хозяином этого кабинета) закончит свои рабочие дела и мы вместе поедем домой. Однажды, пока папа отсутствовал, я немного сунула свой любопытный нос в некоторые его школьные бумаги, которые лежали на преподавательском столе, и с удивлением обнаружила списки претендентов на поездку в лагерь «Скайлайн». Этот лагерь был особым ежегодным ретритом, который могли посетить только избранные ученики. Моему старшему брату однажды удалось туда попасть, я же, сколько ни мечтала об этом, никак не могла оказаться в числе избранных счастливчиков, несмотря на то что показатели успеваемости были у меня довольно неплохие.
К сожалению, я и в этот раз не увидела своего имени в списках, и это означало, что я так и окончу школу, не посетив этот лагерь. Зато на глаза мне попалось имя девчонки, которую я терпеть не могла и которую считала своим злейшим врагом.
Когда папа вернулся в кабинет, я спросила с досадой:
– Как в этот список попала Кайла?! Что в ней такого выдающегося?
– А почему ты роешься в школьных документах? – ответил вопросом на вопрос папа.
Я смутилась – да, тут он бы прав. И то, что он был моим отцом, не давало мне права совать нос в его рабочие бумаги.
Пробормотав себе под нос что-то насчет того, что список случайно попал мне на глаза, я быстро ретировалась и, сев за одну из дальних парт (на свое излюбленное место), начала решать задания по математике.
Примерно через минуту отец, вероятно, решивший сжалиться надо мной и разрядить напряженную обстановку, произнес, обращаясь ко мне:
– А ты разве не знала, что в «Скайлайн» отбирают не только по высокой успеваемости? Это место предназначено также для людей, которым нужна психологическая помощь, которым полезно перенастроиться и поглубже заглянуть в себя, чтобы решить свои внутренние проблемы.
– Хм, – скептически хмыкнула я. – Интересно, какие это психологические проблемы у Кайлы?
– Я тебя понимаю, – продолжил отец. – Посетить этот лагерь – большая удача. Я всегда надеялся, что ты получишь такую возможность… Мне жаль, что ты не попала в список и в этом году.
«Стало быть, нас двое, кто сожалеет», – подумала я с обидой.
Может, я бы и не так расстроилась, если бы не увидела в списке имя Кайлы. В некотором роде она была звездой школы – вокруг нее всегда роилась куча девчонок, так называемых ее подружек, ее свита, которые чуть ли не заглядывали ей в рот. А еще Кайла была красавицей. Она была полукровкой, ее смешанное расовое происхождение делало ее внешность уникальной. У нее были великолепные длинные темные кудри, миндалевидные глаза и гладкая кожа нежно-кофейного оттенка. Кайла была популярна и среди девчонок, и среди мальчишек. Она никогда не находилась в одиночестве – всегда держалась немного высокомерно, и у нее был злой язык. Она могла отпускать в адрес кого-нибудь из одноклассников довольно болезненные и обидные эпитеты. Я считала ее злой, потому что она и в мою сторону не раз отпускала шуточки по поводу моей внешности, моих нарядов и моей манеры вести себя. Пожалуй, Кайла была единственной девчонкой в нашей школе, которую я считала своим злейшим врагом. Я ее сильно недолюбливала. (А она, похоже, недолюбливала меня.) Хотя иной раз создавалось впечатление, что она вообще никого не любила.
Примерно через месяц после того, как я увидела список с претендентами на поездку в «Скайлайн», произошло одно случайное обстоятельство, которое высветило мне кое-что по поводу Кайлы, и я увидела ее с другой стороны.
В тот день я, как обычно, сидела в кабинете биологии и делала свои уроки, дожидаясь отца. Неожиданно в кабинет вошла Кайла и, не заметив меня, направилась к телефону, стоявшему на тумбе, недалеко от входа в кабинет. Я не была уверена, что она может им пользоваться, но не стала ничего говорить, чтобы не привлекать к себе внимания.
Пока я сидела тихонько в дальнем конце класса, набрасывая план письменной работы по английскому, Кайла набрала номер и, когда соединение произошло, начала с кем-то говорить. Я сначала не поняла, о чем шла речь. И, разумеется, старалась не подслушивать. Но в какой-то момент разговор Кайлы с ее абонентом перешел на такие высокие тона, что я невольно услышала, как кричит в трубку какая-то женщина, обращаясь к Кайле. Как я поняла, это была ее мать. Мне было слышно каждое слово.
Кайла попыталась урезонить ее, но крики продолжались. Мне никогда не приходилось слышать таких слов! Тем более я не слышала, чтобы подобные слова мать говорила своему ребенку: глупая, тупица, идиотка, неудачница.
Мне было так неловко присутствовать при всем этом, что я готова была провалиться сквозь землю. Когда разговор, наконец, закончился, Кайла выбежала из кабинета вся красная и в слезах. Меня она так и не увидела. Но зато я увидела то, о чем бы никогда не догадалась, глядя на Кайлу, – я увидела, что она живет с матерью, которая, вероятно, каждый день совершает над ней психологическое насилие, обесценивая ее, обзывая, угрожая ей и выливая на нее целые потоки гнева. Я бы такое точно не выдержала!