Муж, разглядывая листовку с информацией, сообщил мне:
– А знаешь, они набирают артистов не только среди детей, но и среди взрослых. Почему бы тебе не попробовать?
Я фыркнула:
– Я никогда нигде не выступала и в моем возрасте не буду и начинать.
Вечером, когда я шла в детскую, чтобы уложить девочек спать, я услышала, как младшая спрашивает у старшей:
– А почему мамочка не хочет прослушиваться вместе с нами?
– Мамочка уже старая для прослушивания, – ответила старшая, и я огорчилась. Не такой пример я хотела подать своим детям.
– Мамочка передумала и будет пробоваться вместе с вами, – решительно заявила я, открывая дверь.
– Ура! – закричали дети и захлопали в ладоши.
Следующие пару недель мы усиленно готовились к прослушиваниям. По мере приближения рокового дня мне становилось страшно, и я все чаще думала, что ничем другим, кроме позора, моя идея не обернется. Но дочери искали во мне источник смелости и вдохновения, и я не могла их подвести. Я была обязана излучать уверенность и оптимизм.
– Мама, – сказала старшая дочь, – я боюсь.
– Да, тебя могут не взять, но это не смертельно, – сказала я. – Просто нужно стараться изо всех сил.
Сказать, что я нервничала, значит, ничего не сказать. В последний раз я была на прослушивании в старших классах – и роль тогда не получила. Я спела песню, стараясь выглядеть уверенно и спокойно. Дочери выступили отлично. А потом мы ждали.
И знаете что? Взяли нас всех! Дочери получили роли Луизы и Гретль фон Трапп. Я была бы счастлива получить любую роль, но, к моему изумлению, мне предложили стать баронессой.
Я пришла в восторг! Надо же! Мне дали не просто роль – но одну из главных! Не самая любимая героиня, зато у нее – красивые костюмы. Никакой ветоши!
А потом я прочитала сценарий. Помимо больших кусков текста у меня было два соло.
Два. Соло.
Похоже, я действительно хорошо выступила на прослушивании.
Моей мантрой стали слова: «Надеюсь, я не облажаюсь!»
Чуть облегчало ситуацию то, что мои песни были относительно неизвестными, ведь в фильме баронесса не поет. Их знали только те, кто видел сценический вариант мюзикла. Поэтому, если я промахнусь, мало кто это заметит.
Я репетировала песни баронессы на каждом светофоре и в каждой пробке в пригороде Иллинойса. Оставаясь дома в одиночестве, пела кошке, зеркалу в ванной и посудомоечной машине. Я знала, нужно преодолеть страх публичных выступлений, чтобы успешно выступить на сцене. Перед зрителями. Перед множеством зрителей. Когда не за кем будет прятаться.
Я рассказала друзьям и родственникам про шоу. Все пожелали прийти, ведь я буду выступать с дочерями. Мне не хотелось, чтобы в зале было пусто, но я не собиралась устраивать аншлаг. Впрочем, если зрители все равно придут, пусть это будут друзья.
Моей мантрой стали слова: «Надеюсь, я не облажаюсь!» Довольно высокая планка – в моем случае.
«Звуки музыки» прошли без сучка и задоринки. Мы дали восемь спектаклей. Друзья и знакомые поздравляли нас после каждого представления. Не меньше сотни моих приятелей пришли посмотреть на триумф «Семейного ансамбля Лебовиц».
Лучший комплимент мне сделала давняя подруга. У нее всегда был прекрасный голос. В школе она пела в хоре и участвовала во всех спектаклях. После «Звуков музыки» она обняла меня.
– Я не знала, что ты поешь! Почему ты не пела в хоре? У тебя великолепный голос!
С тех пор я прошла множество прослушиваний и даже научилась получать удовольствие от пения на сцене. Я была злобной сводной сестрой, феей и избалованной принцессой. Я наполнила свою жизнь звуками музыки.
Девушка в дверном проеме
Встреча двух людей подобна контакту двух химических веществ: если произойдет реакция, они оба изменятся.
Я сгорбилась за столом, проверяя студенческие работы и предчувствуя одинокий вечер. И тут в мою дверь постучали. Это пришла Сара, моя коллега по факультету. Мы знакомы с первого курса колледжа. Но я ей не обрадовалась – с первой встречи мы соперничали, и вчера Сару включили в писательскую программу, а меня – нет.
– Что ты делаешь сегодня вечером?
Она стояла прямо в дверях, сжимая в руках карандаш и поглядывая в сторону.
– У меня нет никаких планов, – пожала плечами я.
– Не хочешь посидеть сегодня в кофейне? Мы могли бы отредактировать очерки друг друга для писательского семинара.
За восемь лет нашего знакомства она ни разу меня никуда не пригласила. Мы просто здоровались в коридорах факультета. Мне не хотелось идти, не хотелось, чтобы она читала мое произведение, но сама не знаю, почему, я вдруг ответила:
– Да, это было бы неплохо.
Весь день я с ужасом думала о предстоящей встрече. Во мне все сжималось, когда я представляла, как Сара будет читать мой очерк. Она наверняка подумает: «Неудивительно, что ее не приняли… Это же просто графоманщина!»
Когда я пришла в кофейню, Сара уже ждала за небольшим столом с несколькими листами черновика. Я заказала латте и села напротив. Потягивая кофе, я твердо решила провести здесь не больше часа. Вытащила свои черновики, но, надеясь, что Сара забудет о редактировании, отодвинула их в сторону и принялась за просмотр студенческих работ. Сара же правила свой и без того идеальный очерк. Она собиралась включить его в свое портфолио для писательской программы – очерк явно уже был хорош. Только бы она не попросила меня его прочесть! Я не вынесу неизбежного сравнения с собственными трудами – не хочется лишний раз убеждаться в своей бездарности.
– Хорошо провела день? – спросила я, не отрываясь от бумаг, просто чтобы нарушить неловкое молчание.
– Да, неплохо… А ты?
– Угу…
Я никак не могла успокоиться и забарабанила пальцами по столу. Мы снова замолчали. Каждая делала вид, будто занята работой. Но потом Сара все же задала страшный вопрос:
– Это твой очерк? – Она указала на стопку листов.
– Да, – напряглась я.
Я чувствовала себя школьником на научной выставке – моя модель Солнечной системы была ужасна, планеты никак не хотели держаться на местах. Притворившись, будто с головой ушла в работу, я все же периодически поглядывала на Сару, ожидая увидеть выражение презрения и недовольства. Но коллега держалась стойко. Я ничего не понимала и терзалась мыслями о ее оценке очерка. А уж когда Сара взялась за карандаш… Я скрещивала ноги под столом, потом выпрямляла их, щелкала пальцами и постукивала каблуком. Я покусывала ручку и собственную губу. Вела себя глупо, но не знала, чем заняться, пока не обратила внимания на очерк Сары.
Очерк назывался «Моя коробочка».
Придется прочесть его. Сара ждет от меня этого.
– Это твой очерк?
Я была настолько не готова к разговору, что вопрос прозвучал надтреснуто и хрипло. Собственный голос напомнил мне голос Лягушонка Кермита.
– Угу, – ответила Сара.
По выражению лица я поняла, она тоже чувствует себя неуверенно. А может быть, ее удивил мой странный голос?
Когда я начала читать очерк Сары, произошло нечто волшебное. Я была знакома с ней восемь лет, но впервые узнала по-настоящему. Простой рассказ о времени, проведенном на пляже, где «веснушчатое чудовище» охотилось за крабами. Поэтические образы девочки, впервые увидевшей океан. Очерк меня очаровал. Меня перенесло в те мирные времена, когда все казалось нормальным и правильным. Маленькая коробочка, в которой Сара не смогла воссоздать океан, была символом несбывшихся ожиданий. «Но, если бы все ожидания сбывались, – писала Сара, – у нас не было бы мечтаний, жизнь наша лишилась бы спонтанности и импульса».
На этих страницах раскрылась душа Сары, и она глубоко меня тронула. Я затаила дыхание, боясь вздохом спугнуть эту магию.
– Все нормально? – спросила Сара.
Я закашлялась, потом ответила:
– Ты пишешь так… как мне всегда хотелось, – я указала на свой очерк. – А я пока пишу вот так.
– Ты пишешь созвучно своей душе, – улыбнулась Сара. – У нас разные стили. Ты больше внимания уделяешь характерам персонажей и юмору, а я пишу более созерцательно.
– Созерцательно писать лучше, чем юмористически, – с полуулыбкой возразила я.
Я была знакома с ней восемь лет, но узнала по-настоящему только сейчас.
– Ты не можешь изменить саму себя, – ответила Сара. – Представь, если бы Люсиль Болл[37] захотела стать Одри Хепберн… – Она вернула мне очерк. – Тебе нужно подать заявку в другую писательскую программу.
Она улыбнулась, словно почувствовав мою обиду и решив поддержать меня. Я все еще не избавилась от очарования ее очерка. И полтора часа я рассказывала Саре о своих целях, неудачах и разочарованиях, а она внимательно слушала, как давний друг, давала советы, поддерживала и делилась собственными мыслями и тревогами. Разговор шел естественно, я позабыла о своем отношении к Саре. Мы проболтали весь вечер, а потом кофейня закрылась.
Мне не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался. Мне не хотелось идти домой.
– Давай еще как-нибудь посидим в кафе, – предложила я, когда мы вышли.
– Отличный план! – кивнула Сара.
Меня приняли в другую писательскую программу. Мы с Сарой продолжали поддерживать друг друга на непростом пути к ученой степени. Прошло пять лет с того вечера в кофейне, а мы продолжаем дружить. И теперь нам трудно представить, как мы жили раньше.
Но я никогда не забуду, как Сара стояла в дверном проеме, посматривая в коридор, готовая немедленно уйти, если я отвергну ее приглашение. Я постоянно думаю, скольких друзей я лишилась, слишком занятая, чтобы принять приглашение, или недостаточно смелая, чтобы постучаться в чужую дверь.