– Все очень плохо, очень плохо.
Но для меня все не было плохо! Мой папа был с нами, в безопасности.
И вдруг мою радость как рукой сняло.
– Где Макс? Папа! Где Макс? Ты его видел? С ним все в порядке?
Наш любимый рыжий лабрадор обычно спал в сарае с овцами. Мама встала, как будто собиралась бежать и искать его. Папа покачал головой: на улицу выходить нельзя.
– Я думаю, Макс в сарае. Ты же знаешь, он не любит дождь.
Папа старался говорить уверенно, но нас это нисколько не успокаивало.
Внезапно рев ветра прекратился, наступила оглушительная, жуткая тишина. Мы осторожно выбрались из подвала и при свете дня увидели нечто ужасное.
Матушка-природа разорила наш дом. Огромная сосна врезалась в окно спальни и упала в нескольких сантиметрах от того места, где меньше часа назад спала моя мама. По всей кровати были разбросаны гвозди. Пол в коридоре усыпал стеклом. К счастью, мама заставила нас обуться, прежде чем разрешить подняться по лестнице. Там, где дерево влетело в окно, был оторван целый кусок крыши. От стены в моей комнате тоже отломался целый кусок, как от конструктора LEGO, в окно лилась вода.
Словно зомби, мы бродили по дому. Никто не разговаривал, никто не давал указаний. Потом мы надели куртки и вышли на улицу, как будто нас отправили на задание неизвестного назначения.
Мы стояли у дверей, не в силах поверить в увиденное. Воздух был совершенно неподвижен и очень прохладен. Не было слышно ни звука. Птицы молчали. Овцы не звали нас на утреннюю трапезу. Но потом – о, счастье! – я услышала, как звякнули бирки на ошейнике нашей собаки. Макс вышел из-за угла сарая. Он был напуган и дрожал. Он даже не вилял хвостом, а только прижимался к нашим ногам и лизал нам руки. Он не пострадал и быстро пришел в себя благодаря нашим объятиям и ласковым поглаживаниям.
Все сосны на западной стороне участка были сломаны или вырваны из земли. Бункеры для зерна искорежены, будто банки из-под газировки. Здание амбара было разорвано в клочья, холст, который покрывал его, валялся на земле, а вся его южная часть обрушилась. Большой кусок крыши лежал на дорожке, по которой отец ночью бежал к дому.
Отец не сразу рассказал нам о том кошмаре, который пережил во время шторма. Он находился в амбаре, когда стены закачались. Ветер был такой силы, что папа не мог устоять на ногах. Опустившись на колени, он увидел, что все сооружение вот-вот рухнет. Отцу пришлось проползти пять метров к сараю, где он и лежал, пока ветер не утих. Он слышал, как мама зовет его, и изо всех сил рвался к ней. Но ветер был плотным, как бетонная стена.
Мы продолжили осматривать разрушения, которые принес в наш дом шквал 2011 года. На пастбище, словно окаменев, прижимались друг к другу две овцы. Ягнята, предназначенные для окружной ярмарки, находились в безопасности в сарае. Ни одна жизнь не была потеряна. Ни одно животное не пострадало, несмотря на огромные разрушения.
Зато, осмотрев поля, мы убедились, что посевы полностью уничтожены. Обломки зданий и большие куски холстины были разбросаны кругом, как мусор после спортивных соревнований. А ведь до сбора урожая оставалось всего два месяца! Фермерство давало нашей семье средства к существованию. Что мы будем делать? Для меня, десятилетней, все это было слишком сложно.
Мои родители начали звонить бабушкам, дедушкам и соседям. Несмотря на огромные разрушения, которые мы видели своими глазами, нам продолжали сообщать хорошие новости: никто, ни один человек не пострадал.
Вдруг мама воскликнула:
– Ой, милая, у тебя же день рождения! Мне так жаль.
Она крепко обняла меня, и папа присоединился к ней.
– Мы как-нибудь отпразднуем твой день рождения.
До этой минуты я ни разу и не вспомнила, что мне исполнилось десять лет. Забавно, но я почувствовала себя мудрее. Я часто представляла, каково это – быть десятилетним человеком, но даже не предполагала глубину этих чувств. Я чувствовала себя самой счастливой девочкой на свете. Пусть у меня больше не было дома, зато оставалась очень крепкая семья. Урок, который я получила в подарок на день рождения, очень сильно повлиял на меня, сегодняшнюю. Я знаю, что есть бури, которые нужно пережить. Иногда это непогода или другие жизненные передряги. Но я знаю, что моя семья сильна и что вместе мы способны противостоять самым сильным бурям.
Лия Кауфман
Я отличаюсь
В такие времена молчание – это соучастие.
Моя смуглая кожа сильно выделялась на фоне белого лабораторного халата. Неудивительно, что на мне задерживали взгляды. Я была единственной, у кого были кудрявые волосы. Только у меня были большие губы и не очень прямой нос. Только я казалась неуверенной в себе.
Интересно, я всегда буду так себя чувствовать?
С другой стороны, все дело в моем собственном отношении к себе. Я вспомнила слова, которые услышала однажды: «Черные вечно всем недовольны». И хотя я считала, что черные люди имеют полное право на это «недовольство», я не хотела позволять убеждениям управлять моей жизнью. Поэтому я попыталась отогнать подобные мысли.
Сейчас нашей группе предстояло исследовать клетки HeLa, которые широко используются в науке благодаря своей «бессмертной» природе. В голову опять полезли мысли. Неужели мне одной сейчас неловко? Эти клетки были взяты без согласия у чернокожей женщины по имени Генриетта Лакс[10]. На них наживались и использовали в обучении, будто не замечая, каким неэтичным путем они получены. Мне казалось неправильным участвовать в этой несправедливости. Я уже собралась что-нибудь сказать, но в последний момент все же решила воздержаться. Черных женщин и так считают проблемными. А я должна показывать положительный пример.
Я во всем хотела следовать процедуре. Оставаться в рамках установленных обществом правил. Все шло хорошо, пока девушка напротив меня не воскликнула разочарованно:
– Ну и гетто!
Она имела в виду старое оборудование, которое мы должны были использовать. Но эти слова задели меня.
Она не знала, что тем утром мне пришлось полтора часа добираться до лаборатории как раз из гетто, в котором я жила. Я была единственной, кто не рассмеялся в знак согласия. Мои одногруппники и представить себе не могли, каково это – быть девочкой из гетто. Учиться в «гетто»-школе. Слышать, как про прическу, переданную тебе от предков, твою общину или твою манеру общения люди говорят, что это «гетто». Понимаете, когда она говорит «гетто», то на самом деле (осознанно или нет) имеет в виду испорченность и нежелательность.
Мой жизненный опыт сильно отличался от опыта моих светлокожих сверстниц. Скорее всего, у них будет совсем другая карьера – мир, находящийся под контролем нечернокожих мужчин, примет их иначе. Однако отличие не обязательно означает неполноценность. В тот момент я поняла, что мой голос имеет силу. Что мое восприятие имеет значение. Молчание, смирение или конформизм – это часть проблемы.
И тогда я решила сделать так, чтобы меня услышали. Что не буду задумываться о том, что сказать, как сказать и как это будет воспринято. Совершенно очевидно, что здесь никто не беспокоится о переживаниях таких, как я.
Со всей возможной долей уважения и понимания я рассказала о том, что меня беспокоит с того момента, как я переступила порог лаборатории. По лицам моих слушателей было ясно, что никакого злого умысла у них не было. Они просто не понимали. Я приняла извинения, но только услышав «спасибо», почувствовала удовлетворение от сделанного.
Они сказали, что я помогла им по-новому взглянуть на жизнь. Контраст между моей смуглой кожей и белым халатом сделал меня сильной и важной. И впервые за всю свою жизнь я была рада тому, что отличаюсь.
Мэрайя Ри
Свет в зеркале
В любой момент вы можете сказать: эта история закончится по-другому.
Мне было всего шестнадцать. И я уже начала привыкать к голосу в моей голове, который снова и снова кричал: «Так больше нельзя! Ты убиваешь себя!»
То есть сначала это был даже не крик – так, просто шепот на ухо. Мне казалось, я знаю, что делаю. Все действительно казалось безобидным… по крайней мере, я притворялась, что это так.
В тот вечер я сидела на полу в своей спальне и смотрела в зеркало, по моему лицу медленно текли слезы. Я была измучена, только меня стошнило всем, что я съела на ужин. Я угасала, становилась все меньше и меньше. Свет внутри меня уже давно погас. В тот вечер, глядя в зеркало, я поняла нечто ужасающее – я не видела никакого света. Я не знала, что делать. Боялась, что меня все равно не послушают. Думала, что придется пожертвовать своей жизнью.
Я знала, что больше не могу доверять себе. Я была заперта в клетке, которую сама же и создала. Поймав взгляд опустошенной незнакомки в зеркале, я заключила сделку со Вселенной. Если отец в этот момент вдруг встанет с дивана и пройдет мимо моей комнаты, я все ему расскажу.
Послышался скрип половиц – я почувствовала, как во Вселенной что-то шевельнулось. Холодок пробежал по моему телу, словно электрический заряд. Отец шел по коридору.
А меня словно парализовало.
Руки дрожали, сердце колотилось, в ушах гремела оглушительная барабанная дробь. Едва слышно я заговорила, и мои слова с трудом пробивались сквозь слезы.
– Папа, у меня расстройство пищевого поведения, мне нужна помощь.
Мой отец был ошеломлен и испуган, но все же ответил:
– Я люблю тебя. Вместе мы справимся.
В слезах можно утонуть. Но в них же можно найти и надежду, если научиться плыть по течению.
С этого момента все изменилось. Мои дни наполнились сеансам терапии, визитами к врачу, анализами крови, встречами с диетологом, контролем питания и так далее. Оказалось, что восстановление после расстройства пищевого поведения занимает много времени. Мне пришлось проделать огромную работу над собой, прежде чем я хотя бы захотела выздороветь. Часто я жалела, что вообще рассказала об этом. Болезнь казалась мне безопасной, знакомой, словно друг. Выздоровление же, наоборот, представлялось страшным, неизвестным, нереальным, невозможным, не стоящим усилий.