Терри лежала с закрытыми глазами. Свет в палате был приглушен.
– Терри, к вам посетитель, – прошептала сестра.
Открыв глаза, Терри широко улыбнулась:
– Лидия! Ничего себе! Поверить не могу. Проходи, садись рядом. Не бойся, ко мне можно прикасаться, – смеясь, сказала она. – Током тебя не дернет!
Пока я придвигала кресло ближе к ее постели, она показала на десяток проводов, торчащих у нее из головы:
– Как тебе моя новая прическа? Смело, правда? Я как раз собиралась сделать стрижку – правда, не совсем такую.
Я рассмеялась, но мне показалось, что электроды причиняют ей боль.
– Тебе не больно? – спросила я.
– Нет. Бывает немного неприятно, но не больно. Видишь там телевизор? Его я целыми днями и смотрю. Он показывает мою мозговую активность.
Я взглянула на подвешенный к потолку телевизор, на экране которого змеились линии и волны.
– Скучновато, да? Вряд ли кто-то захочет такое часами смотреть. Знаешь, я понятия не имела, что мой мозг так пассивен. Но он возбуждается во время приступов. Потом звенит звонок, и прибегает сестра. Если такое случится, не пугайся и не уходи, пока тебя не попросят. Через минуту-другую все пройдет.
Я все еще смотрела на экран.
– Они уже нашли что искали? – спросила я.
– Не-а. Мы все надеемся, что случится серьезный приступ, но пока этого не произошло. Жизнь здесь слишком спокойна. Я твержу им, что дело в стрессе, а здесь – какой стресс? Ни обязанностей, ни детей, ни мужа, ни телефона, ни шума, ни собаки. Никто не сводит меня с ума. Для серьезного приступа нужна активность!
Я просидела у нее полчаса. Мы обсудили детей и мужей, церковь и школы и водителей из маленьких городков на дорогах большого города. Мы говорили о ее проблемах и надеждах на будущее.
Когда я уходила, она казалась счастливой.
И подняла мне настроение.
И ключ выброси
Замки не пускают лишь честных.
Мои крестные Бел и Макс познакомились в Англии во время Второй мировой войны. Они подружились в столовой: Макс любил только мясо, а Бел ела одни овощи. Их отношения начались с обмена едой из пайков. Вскоре они сблизились и в других сферах жизни.
Когда они переехали в старый и ветхий дом в Беркли, в Калифорнии, Макс перенес Бел через порог и сказал:
– Дай мне свой ключ от дома.
Она послушно протянула ему ключ, после чего Макс взял оба их ключа и швырнул во двор.
Так они и жили. Их дом никогда не запирался.
– Я хочу жить в доме, который открыт для всех, – заявил он.
Так они и жили. Их дом никогда не запирался. Друзья приходили и уходили, заглядывали на обед, вытаскивали из холодильника холодные куриные ножки и читали в уютных креслах. За ужином постоянно звучали мнения, высказываемые различными людьми: курдским студентом и израильским диссидентом, далласским адвокатом и механиком из Денвера, раввином без синагоги из Бруклина и священником маленькой церкви в Санта-Фе.
И все же Бел выросла в Чикаго и прекрасно знала ценность закрытых дверей.
Открытый дом восхищал ее и вместе с тем ужасал. Порой она лежала без сна и ожидала того, что ее мама называла «худшим»: ограбления, изнасилования, гибели. И все это потому, что ее муж-оболтус отказывался запирать двери.
Однажды в пятницу, когда было уже за полночь, Бел услышала, как открылась дверь. Раздались шаги, затем кто-то споткнулся. Похолодевшими руками она вцепилась в одеяло. Ей хотелось закричать, но она словно язык проглотила. Затем она решила затаиться, чтобы грабитель забрал все, что ему нужно, и поскорее ушел. Внизу скрипнула мебель, открылся ящик комода. Бел толкнула Макса, но он не проснулся. Чтобы не закричать, она одеялом заткнула себе рот. Потом хлопнула входная дверь. Бел потрясла Макса за плечо:
– Макс, кто-то только что ходил внизу. Кажется, нас ограбили.
– С нами все в порядке? – сонно спросил Макс.
– Да, – ответила Бел.
– Тогда давай спать. Утром со всем разберемся.
На следующее утро Бел на нетвердых ногах спустилась вниз. Она с опаской осмотрела гостиную и увидела лишь знакомые мягкие диваны и стопку газет возле кресла. Из кухонных ящиков ничего не пропало, холодильник был все так же забит едой. На столе все еще стояли оставшиеся с пятничного ужина подсвечники, а на приставном столике лежало бабушкино серебро. Изменилось лишь одно – на салфетке в самом центре стола красовалась свежая хала.
– Макс, это ты купил халу?
Макс покачал головой.
Когда они накрыли на стол и налили себе по чашке утреннего кофе, Бел сказала:
– Макс, нужно запирать дом. С нами может случиться что-нибудь плохое.
– Или что-нибудь хорошее, – ответил Макс и откусил кусок свежего хлеба.
Завтрак с другом
Даже самая тяжелая жизнь станет легче, если изменить свое отношение.
– Доброе утро, – ответила я по рабочему телефону.
– Доброе! – раздался в трубке мужской голос. – Что бы ты хотела съесть этим утром?
Этот заботливый голос стал для меня приятным сюрпризом. У нас был общий интерес и проблема, которой мы не могли поделиться больше ни с кем из знакомых. Чудесный утренний вопрос вселял в меня чувство покоя и безопасности.
Думая о блюдах, которые я обожала, но больше не могла себе позволить, я ответила:
– Вот бы съесть блинчиков с маслом и сиропом!
Печалясь из-за потери простой радости есть что хочется, я снова чуть не погрузилась в отчаяние, но 82-летний старичок на другом конце провода прервал мои грустные мысли:
– Иди за морковным соком – позавтракаем вместе, по телефону.
Я подбежала к холодильнику и вытащила очень знакомый голубой пластиковый стаканчик, теперь постоянно заляпанный оранжевыми пятнами.
– Все, Билл, он у меня.
– Отлично, – ответил он из другого штата в двух часах пути от меня. – Давай есть блинчики.
Глотая свой сок из моркови и сельдерея, я представляла, как он пьет ту же самую смесь на другом конце провода. Это был самый радостный момент моей печальной трапезы, и я была очень благодарна, что он позвонил меня поддержать.
Наш разговор продолжался всего пару минут и закончился его фирменной фразой:
– Мне пора заняться делом.
Он был так заботлив, что мне казалось, будто у меня появился собственный ангел.
Билл сумел одолеть рак простаты и был замечательным человеком. В свои 82 года он до сих пор шесть дней в неделю с половины седьмого утра до пяти вечера работал на собственной лесопилке и умело управлялся с остальными предприятиями, которыми владел.
Едва познакомившись с ним, я сразу поняла, что он особенный. Через несколько минут после нашей встречи он спросил, не чем я могу помочь ему и его бизнесу, а какие у меня цели в жизни. Узнав, что я тоже по медицинским показаниям сижу на соковой диете, он тотчас поделился со мной рецептами и дал несколько ценных советов.
Услышав от врачей, что его рак неоперабелен и ему осталось недолго, Билл изучил альтернативные способы лечения и перешел на соковую диету. Он позволял себе послабления лишь один раз – в День благодарения, когда готовил настоящий ужин. Я и представить себе не могла, как можно годами жить без твердой пищи. И все же его упорство меня вдохновляло.
После первого звонка, заставшего меня врасплох, я каждое утро стала с нетерпением ждать его приветствия. Вскоре я и сама начала спрашивать Билла, что бы он хотел на завтрак. Он всегда отвечал: «Кофе, бекон и ветчину с подливкой».
По нам не скажешь, что мы могли бы стать друзьями. Он напоминал мне полковника Сандерса, а я была двадцатилетней девчонкой. Но наша общая перспектива болезни, смерти и выздоровления стирала разницу в годах и расстояние между нами.
В минуты страданий важно сохранять позитив: это помогает лучше всех новейших лекарств.
Через несколько недель я уже не боялась различных соков, которые нужно было употреблять в пищу. И все это благодаря Биллу, который нашел в своем плотном графике время для юной девушки, оказавшейся в беде. Пройдут годы, но при взгляде на пыльную соковыжималку я все равно буду вспоминать доброту, которую Билл проявил к совершенно незнакомому человеку, и напоминать себе, что в минуты страданий важно сохранять позитив, потому что это помогает человеку лучше всех новейших лекарств.
Люди вечно говорят о лимонах, из которых можно сделать лимонад. Один Билл говорил о моркови и сельдерее так, словно это был сочный стейк. Благодаря позитиву Билла даже редиска и капуста на вкус были не хуже теплых брауни с горячим шоколадом и мороженым.
Она изменила мое отношение к жизни
Отношение к жизни – это маленькая деталь, которая меняет все.
Моя девяностолетняя бабушка тихо лежала на больничной койке после визита кардиохирурга. Врач объяснил, что ей необходимо четверное шунтирование, и она цеплялась за единственную хорошую новость, которую он сообщил: у нее было тело семидесятилетней.
Бабушка по-прежнему ухаживала за собой и всегда красила волосы, которые каштановыми кудрями обрамляли ее фарфоровое лицо с ласковыми глазами и тонкими губами.
– Как бы ты поступила? – спросила она.
Дедушка умер почти тридцатью годами ранее, и с тех пор бабушка всегда принимала решения сама. Я знала, что и на этот раз она уже все для себя решила и просто хотела посоветоваться со мной, чтобы я чувствовала свою значимость в ее жизни, особенно после смерти моей матери.
– Я бы сделала операцию, – призналась я.
Она кивнула и тихо сказала:
– Я не хочу просто вернуться домой и ждать смерти. К тому же со мной все будет хорошо.