Несколько недель спустя картинка перестала быть такой идеальной. Лиам начал плакать. Постоянно. Его нельзя было подолгу обнимать и прижимать к себе. Сын вопил, когда кто-то держал его на руках, и почти не спал. Родственники, друзья и совершенно незнакомые люди завалили меня непрошеными советами о том, как его «исправить». Но ничего не помогало. Когда малышу исполнился месяц, педиатр на осмотре сказал: «Ого, да у нас тут впечатлительный паренек!» Но доктор даже не представлял себе, какой Лиам на самом деле. Когда сын научился ползать, за ним было не угнаться. Едва научившись ходить, через пару дней он уже бегал. Другие дети спокойно играли в парке, а мой сын носился кругами и как магнитом притягивался ко всему, к чему нельзя было подходить.
Я постоянно ловила на себе неодобрительные взгляды. Другие мамы на площадке пытались прожечь мне глазами спину, пока я старалась помочь сыну преодолеть одну из частых и неконтролируемых истерик. Он вел себя так, будто детей вокруг просто не существовало. Разгневанные мамы не желали принимать мои извинения. Все наши прогулки заканчивались одинаково: с брыкающимся и вопящим Лиамом под мышкой я стыдливо покидала детскую площадку. Сидя в машине я плакала, а сын все долбился и долбился головой о сиденье.
В глубине души я понимала: что-то тут не так. Доктор сказал, что мой сын просто очень активный. Родители мужа считали, что я то ли избаловала его, то ли, наоборот, ничего ему не разрешаю. Я уже всерьез начала задумываться о том, что я – плохая мать и потерпела сокрушительную неудачу на единственной работе, о которой всю жизнь мечтала.
Когда Лиаму было два года, мы провели прекрасный летний день на барбекю у друзей. Все дети вместе играли на лужайке. Все, кроме Лиама. Его завораживали инструменты в гараже и другие вещи, которые запрещалось трогать. Когда муж взялся присмотреть за сыном, я пошла к столу, чтобы быстро перекусить, пока меня снова не позвали помогать.
Я накладывала себе еду, когда услышала вначале крики Лиама, а потом комментарий, ставший роковым. Наш так называемый друг, стоявший за грилем, тихо сказал другим гостям: «Если бы это был мой сын, я бы дал ему ремня». Я посмотрела на него, и наши взгляды встретились. Поставив тарелку на место, я поспешила к Лиаму и заявила мужу, что мы уходим. Больше ни с кем не разговаривая, уверенным шагом я направилась к машине, а ничего не понимающий муж шел за нами по пятам.
Всю дорогу домой я сидела на заднем сиденье и пыталась утешить Лиама, которого расстроил наш преждевременный уход. Чтобы отвлечь его, я показала ему журнал. Сын начал листать страницы и притих. Я откинулась на подголовник, закрыла глаза и попыталась усмирить гнев, бурливший внутри. Мое спокойствие длилось всего каких-то тридцать секунд.
– Мама, смоти! Мама, смоти! – твердил Лиам, тыкая меня в руку.
– Ну что тебе, Лиам? – рявкнула я.
Открыв глаза, я увидела страницу, которую он держал перед собой. На ней были изображены мама с маленьким сыном, которые шли по пляжу, держась за руки.
– Это мы с тобой!
Лиам улыбался во весь рот. Я заплакала и тоже улыбнулась.
– Правильно, – сказала я, – как мы с тобой.
Я чмокнула сына в макушку и прошептала:
– Ну все, Лиам. Я больше не стану никого слушать. Теперь я слушаю только нас с тобой. Я тебя слышу. Я тебя вижу.
В этот день я по-настоящему стала мамой.
В понедельник я позвонила педиатру и потребовала направить меня к специалисту. Через несколько месяцев Лиаму поставили диагноз – синдром Аспергера[24]. С того дня началась моя борьба со школами, страховыми компаниями и чужими мнениями. Это был трудный, но благодатный путь. Лиам научил меня тому, что мы сами придумываем правила жизни, которым следуем. Он научил меня наслаждаться жизнью сполна и видеть красивые и забавные вещи там, куда я раньше бы и не посмотрела. Благодаря сыну, я живу и люблю полноценнее. Настоящая любовь проявляется в те моменты, которые ни за что не окажутся на рождественской открытке, – а зря. Настоящая любовь – это не соответствие идеалу, а умение ценить уникальность другого человека.
Сейчас Лиаму десять лет. Активный малыш, который, как заведенный, бегал кругами по детской площадке, этим летом впервые пробежал марафон на десять километров. У непослушного дошкольника, который никого не замечал в песочнице, теперь есть лучший друг и волонтерская работа в церкви. Маленький мальчик, который вечно говорил невпопад, теперь пишет стихи. У сына по-прежнему много причуд, и он ведет себя своеобразно. Но мне это нравится. Он храбрее меня.
Когда Лиаму было пять лет, мы пришли покататься на карусели. Купили билеты, и он побежал выбирать себе лошадку. Выбрав, радостно вскарабкался в седло и пристегнулся.
– Поее-е-е-е-ехали! – скомандовал Лиам, как будто собирался лететь в космос.
Я хихикнула и уселась на лошадку рядом с ним.
Карусель закрутилась – вначале медленно, потом быстрее. Мимо нас проносились одни и те же лица в толпе зевак. Лиам поднял руки в воздух и стал кричать «У-у-у-у!», «Йи-ха!» и «Скачи, ковбой!».
Я увидела, что размытые лица таращатся на нас и перешептываются. Мне захотелось заткнуть им рты. Но я оборвала себя, отвела взгляд от чужих лиц вокруг и посмотрела на незамутненный восторг на лице сына. Я тоже подняла руки – вначале робко, затем смелее.
– У-у-у-у! – закричала я.
Лиам просиял.
Мы все кружили и кружили, крича, улюлюкая и размахивая руками в воздухе на глазах у всех. Мы пришли сюда кататься. У нас есть всего один билет. И мы будем кататься так, как захотим.
Мэри Хикки
Где мои цацки?
Полюби себя, и все остальные последуют твоему примеру. Чтобы хоть чего-то добиться в этом мире, тебе обязательно нужно полюбить себя.
Я и не думала, что слово «цацки» можно применить ко мне. Я далеко не богата, а мое единственное бриллиантовое кольцо лежит в шкатулке. В мире развлечений и моды часто говорят «блинг», подражая воображаемому звуку, который раздается, когда свет отражается от бриллианта. Когда-то мне все это очень нравилось, но потом я пала жертвой изнурительной болезни.
Я никогда не жаловалась на жизнь. Я сто раз перечитывала «Силу позитивного мышления» Нормана Винсента Пила. Я верила словам из Библии, гласившим: «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе». Поэтому когда врачи решили, что небольшая температура, боль в суставах и усталость – это симптомы ревматоидного артрита, включились мои защитные механизмы. Я не хотела поддаваться болезни, как дедушка и дядя, которые страдали от нее, пока не утратили волю к жизни. Помня об этом, я принялась искать ответы.
Вначале я нашла надежного ревматолога. Он назначил комбинацию лекарств, которые снимали воспаление и улучшали подвижность. Врач также посоветовал мне вести дневник боли, чтобы корректировать дозировки. Некоторые лекарства помогали, но многие, работавшие для тысяч других людей, не действовали на меня.
Но я все равно не сдавалась, изо всех сил стараясь быть активной и сохранять позитивный настрой. Болезнь не была смертельной, но я видела своими глазами, насколько она портит качество жизни. А мне слишком сильно хотелось жить.
Но и болезнь не хотела сдаваться, постепенно прогрессируя, и наконец нанесла мне мощный удар: я больше не могла работать. А без доходов меня ждало мрачное будущее.
Тут-то и начала рушиться моя самооценка.
Ухудшение началось с мелочей. Когда ушам становилось больно от дешевой пары сережек, вместо того чтобы купить более качественные, я решила вообще их не носить и дать мочкам зарасти. Еще я устала просить мужа застегивать на мне ожерелье. А когда мне пришлось снять все кольца, потому что у меня опухли пальцы, я навсегда отказалась от украшений. «Цацки» ушли из моей жизни.
Потом мне пришлось отказаться от походов за покупками: каждый шаг отдавался болью в лодыжках и коленках. Да и что толку покупать красивую одежду и туфли, если я больна? Мне не хватало духу носить платья. Колготки было невозможно натянуть. Кроссовки, джинсы или брюки стали моей повседневной формой одежды – даже в церкви.
Я всегда носила волосы до плеч, и мужу это нравилось. Но теперь я не могла поднять руки над головой, чтобы сделать прическу. Мне снова пришлось просить мужа о помощи. Супруг всегда был оптимистом и никогда не терял чувства юмора. «Не думал, что когда-нибудь стану парикмахером», – говорил он.
Когда в волосах стало появляться все больше седины, я решила перестать стричься и краситься. Ну и что, что женщины и некоторые мужчины в нескольких поколениях моей семьи красили волосы, чтобы выглядеть моложе своего реального возраста? С артритом я и так чувствовала себя старой.
С юности я носила контактные линзы, но теперь я не могла ни надеть, ни снять их своими скрюченными руками. К тому же меня мучила сухость глаз. Окулист сказал, что всему виной лекарства. Ну что ж, значит, обойдусь без линз, хватит и очков. Я сдалась.
А потом в мою жизнь вмешалась добрая подруга.
– Может быть, заново проколешь уши? – предложила Джулия-Энн.
Если кто-то и мог меня вдохновить, то это она. Ведь, несмотря на хроническую боль в спине, подруга всегда выглядела прекрасно.
Но я не понимала, зачем она мне это предлагает.
– Нет. И так сойдет. Мне и без них хорошо.
– В следующий раз я принесу все необходимое для прокола, – сказала Джулия-Энн, не принимая отказ.
Через несколько дней она вернулась, готовая довести дело до конца. Я отнекивалась, но мне не хотелось показаться грубой, и я согласилась на ее, как мне казалось, неуместное предложение.
Когда подруга ушла, я посмотрела в зеркало и увидела сияние маленьких кубических сережек с цирконием. И их свет открыл мне глаза! Неужели я действительно снова могу быть привлекательной, несмотря на свое состояние? Как я позволила болезни испортить мой внешний вид? А вдруг от ухода за собой у меня и на душе станет лучше? Стоило попробовать.