– Чем я могу вам помочь? – спросила его, сохраняя дистанцию.
– Я же сказал тебе закрыть дверь. Сделай, что сказано, и иди сюда. Мне нужен массаж, – буркнул он.
– Прошу прощения? – ошарашенно пробормотала я.
– Ты меня слышала. Вчера вечером я вывихнул колено. Мне нужно каждый день делать массаж, пока не станет легче. А теперь делай, что говорят! Пора уже тебе понять, где твое место. Меня тошнит от твоих ханжеских ужимок! – рыкнул он.
Я возмущенно ахнула. Страх потерять работу сменился яростью. Мне надоело чувствовать себя жертвой всякий раз, приходя сюда, и я больше не собиралась с этим мириться.
– Это не входит в мои должностные обязанности. Обратитесь в массажный салон! – заявила я ему, внезапно успокоившись. – Что же до моего «места» – оно никогда не будет на коленях у отвратительного извращенца!
С этими словами я бросила папку ему на стол, развернулась и пошла к своему столу. Собрала вещи и покинула здание, сохранив при себе достоинство и гордость. Я не знала, что ждет меня в будущем, но понимала, что встречу его с новообретенной силой, смелостью и, самое главное, самоуважением.
Со временем я нашла другую работу, где чувствовала себя в безопасности, где меня ценили за то, что я делала, а не за половую принадлежность.
В тот день, много десятилетий назад, я была «одна в поле воин». Сегодня я с радостью вижу, что женщины объединяются, постепенно делая этот мир более благоприятным и безопасным местом для себя.
Сигнальная сумка
Я твердо убежден, что уважение намного важнее и намного лучше, чем популярность.
Стоя у койки, врач спрашивает мою семнадцатилетнюю дочь:
– Пайпер, тебе нравится учиться?
Скрещенные на груди руки разоблачают его план – дискредитировать ее жалобы на физическое недомогание и выгнать из больницы. Мы уже не первый раз сталкиваемся с такими вопросами.
Я понимала, к чему он клонит, и мне, как матери, до смерти хотелось вклиниться в разговор, чтобы защитить дочь, но нужно было, чтобы Пайпер ответила сама. В конце концов, я не смогу защищать ее от таких обвинений всю жизнь. Я ждала ее ответа. «Не повышай голос, – думала я, – иначе он обвинит тебя в дерзости. Не запинайся, иначе будешь выглядеть неуверенной. Не плачь, иначе он навесит ярлык депрессии. И, самое главное, не одобряй его поведения молчанием».
Она посмотрела в глаза человеку в медицинском халате, нависшему над ней, и сказала:
– Конечно, нравится. Я учусь в частной школе и взяла программу повышенной сложности, она гораздо интереснее и позволит мне впоследствии поступить в хороший университет.
«Молодец, девочка, – думала я. – Отличная защита».
Но врач сдаваться не желал.
– Ты часто пропускаешь занятия?
– Вы, верно, шутите? – удивилась она. – Когда учишься по продвинутой программе, прогулять один день – все равно что прогулять неделю. За весь этот учебный год я пропустила только два дня. Терпеть не могу оказываться в отстающих, – Пайпер перевела на меня взгляд, и я подбодрила ее улыбкой.
Она могла бы рассказать ему, как во время уроков то и дело бежит со всех ног в туалет, где ее выворачивает наизнанку, а потом потихоньку возвращается за стол в классе, словно ничего не случилось. Или упомянуть, что перед первым звонком, пока ее подруги обсуждают вчерашний вечер, она идет в кабинет медсестры, чтобы сделать себе инъекцию гепарина в живот. И что во время обеденного перерыва она снова идет к медсестре, чтобы проглотить одну из многих горстей таблеток, которыми ей приходится давиться каждый день, чтобы в принципе иметь возможность ходить в школу. Но она знала, что не стоит вручать ему такое оружие. Чем больше фактов она сообщит мужчинам в белых халатах, тем больше вероятность того, что ее заклеймят симулянткой, притворой. Она уже научилась говорить им как можно меньше.
– Может быть, это просто твои «ежемесячные гости», – презрительно выплюнул он.
Пораженная, я заглянула в глаза Пайпер и увидела, как мгновенная растерянность уступает место изумлению.
Очевидно, он счел ее слабачкой, не способной терпеть менструальную боль. Тут я уже не могла себя сдержать:
– Вы действительно считаете, что ее увезли на «Скорой» из-за месячных? Вы сознаете, что ее перевезли сюда на машине «Скорой» из другой больницы, верно? Если бы дело было в менструации, в той, другой, больнице посмеялись бы над ней и отправили домой. Но они сочли ее состояние достаточно серьезным, чтобы отправить ее сюда.
Я умолкла и стала ждать, какое последует наказание. Как я посмела сомневаться в том, что говорит врач?! Врач и мужчина, если уж на то пошло.
– Ну, они ошиблись. Она может отправляться домой.
Я поморщилась.
– Будете ли вы столь любезны поставить ей подобающий диагноз?
– Я считаю, что это вирус гриппа, – пробормотал он.
– Она несколько месяцев страдает приступами рвоты. Неужели грипп длится так долго?
Я подобралась, понимая, что переступила черту, усомнившись в его диагнозе. Но что нам терять?
Он покачал головой.
– Вы не могли бы хотя бы пропальпировать ее брюшной отдел, чтобы понять, где источник боли? Как я уже говорила, это длится не один месяц.
Он свирепо уставился на меня.
– В этом нет необходимости. Пусть одевается и едет домой!
Он протянул дочери свидетельство о выписке. Я повернулась к Пайпер, которая едва не плакала, и глазами сказала ей: не радуй его зрелищем своих слез.
И мы отправились домой – туда, где нет осуждения, сарказма, закатывания глаз и старания унизить.
Зная, что заболевание Пайпер хроническое и что в будущем нам предстоят новые встречи с равнодушными врачами, мы с дочкой разработали план.
– А мы можем просто встать и уйти, когда они ведут себя так грубо? – спросила она.
Эта мысль никогда не приходила мне в голову. Родители, бабушки и дедушки воспитывали во мне уважение к врачам. Благодаря вопросу Пайпер я поняла, что она не верит во всемогущество и всеведение докторов. Тогда почему бы действительно не уходить – физически? Разве мы не имеем права на уважение? Почему я должна продолжать позволять медикам унижать мою дочь, стыдить или считать лгуньей? Или намекать, что она симулирует болезнь, в то время как она каждый день страдает с утра до вечера?
Мы придумали основные правила: мы больше не будем поощрять их инсинуации о фобии перед учебой, намеки на «слабый пол», обвинения в симуляции или притворстве, навешивание ярлыков психического заболевания без достаточных обоснований. И самое важное правило: мы не будем грубить или проявлять неуважение в ответ. Мы будем сохранять достоинство.
– Я буду следовать твоему примеру, – предложила я. – Ведь это ты идешь к врачу, поэтому я хочу, чтобы ты сама подавала сигнал, если врач переступит черту. Твоя черта может отличаться от моей.
– Ну что ж, попробуем, – ответила она.
Первым делом – визит к гастроэнтерологу по поводу продолжающихся приступов тошноты и рвоты.
– Это может быть просто связано с овуляцией или, например, тревожностью.
Ого! Двойной удар.
Я ждала сигнала. Пайпер протянула руку за своей школьной сумкой и встала со стула. У врача глаза полезли на лоб.
– Спасибо вам за потраченное время, – сказала она. – Мам, ты готова?
Я последовала ее примеру и подняла с пола свою сумку.
– Тревожность возникает у нее только тогда, когда врач не принимает всерьез ее боль. И я не думаю, что она овулирует каждый день месяц за месяцем. Но все равно спасибо!
Пока доктор пытался переварить нашу наглость, мы ушли, уверенные в своем решении. Мы больше не будем вознаграждать неуважение. Мы больше не будем платить за некомпетентность. Мы больше не будем спорить с архаической установкой, которая продолжала перекладывать вину на головы хронических больных, обращавшихся за помощью в надежде облегчить боль и страдания.
Следующий пункт – аллерголог.
– Значит, в прошлом у вас была болезнь Лаймса?
«Ох ты ж…» – подумала я и стала ждать решения Пайпер. Она схватила сумку, сигнализируя об окончании визита.
– Болезнь Лайма[7]. Не Лаймса. Если вы не знаете, как она пишется и произносится, то я не уверена, что вы умеете ее лечить.
Врач выпрямился и посмотрел на меня, рассчитывая, что я скажу что-то иное. Я только кивнула. По пути к машине мы с Пайпер хлопнули друг друга по ладоням.
Теперь мы расцениваем первый прием у каждого нового врача как собеседование о приеме на работу, решая, совместимы ли его взгляды и объем знаний о болезни Лайма с потребностями Пайпер. Основываясь на этом собеседовании, мы либо «нанимаем», либо «увольняем». Как мы лечим высокомерие и грубость докторов? Очень просто: берем сумки и несем свои доллары в другое место.
Бывшая миссис Несчастная
Мнения посторонних людей о вас не обязаны соответствовать реальности.
– Здрасьте, миссис Рабл! – крикнул мне сын соседей, когда я парковалась у нашего дома. Он произнес мое имя и слово «миссис» вместе, так что два слова слились в одно: миззрабл. Это звучало как «мизерабл» – «несчастная».
– Привет, Джон! – откликнулась я через открытое окно автомобиля. – Привет, Ричард! – сказала я своему мужу, стригущему газон. Он делал это каждую пятницу независимо от того, насколько выросла трава.
– Где ты была? – проворчал Ричард, пересыпая скошенную траву из газонокосилки в мешок для мусора.
– Мэтью надо было показать педиатру, – ответила я. Не имело смысла напоминать, что прошлым вечером я об этом уже говорила.
– Вот как? И что он сказал? – спросил Ричард и снова включил газонокосилку.
Да, я знаю, что я слишком эмоциональная. Но я давно научилась сдерживать слезы. Я начинаю сильно моргать, чтобы они исчезли.