Но тем вечером моя одышка была не просто реакцией тела на непривычные физические нагрузки и непрестанные извинения. То, что сделали мы с Полом утром того дня – подписали бумаги на покупку дома в Орегоне, находясь там в отпуске, – было достаточной причиной, чтобы вышибить воздух из легких у любого человека.
Уже сидя в кресле возле окна, я заметила, что мои руки трясутся. Купить дом, когда твой муж не задерживается ни на одной работе больше чем на полгода, а ты уже точно решила в этом году уволиться и кардинально сменить сферу деятельности, а именно сделать карьеру комика – как вам кажется, это похоже на взрослое решение?
Видите ли, мне было тридцать пять лет, а Полу – всего двадцать шесть. И идея купить дом площадью в 1100 квадратных футов с тотемным столбом во дворе исходила от меня. Я по уши влюбилась в тихую местность и питаемый родниками ручей, который бежал по заднему двору огромного участка. Дружелюбные утки вперевалку переходили улицу, пока мы дожидались завершения сделки агентом по недвижимости. А еще я очень не хотела жить рядом с его мамой в Индиане, где Пол и был склонен свить наше гнездо. Мой вам совет: если подумываете выйти замуж за мужчину, который намного вас моложе, убедитесь сперва, что вы по возрасту ближе к нему, а не к его матери. В противном случае будьте готовы делить своего суженого со свекровью, как и случилось в нашем с Полом браке.
Что касалось моего второго безумного решения… почти двенадцать лет я ходила на работу без всякого удовольствия. А потом я почти случайно записалась на курсы сочинения юмористических произведений и тогда же осознала, что все в жизни можно рассматривать сквозь призму юмора. С тех пор мне больше не захотелось иметь ничего общего с окружающими, которые, казалось, страдали неизлечимой серьезностью. Не такое уж легкое или логичное решение для тридцатипятилетней женщины, которую в школе отнюдь не считали классным клоуном. Я скорее победила бы в конкурсе на звание «главная умелица вгонять людей в депрессию». Моими примерами для подражания были Эдгар Аллан По и Сильвия Плат; ни того ни другую не назовешь ходячей уморой.
Когда я рассказывала о своих планах близким людям, они смотрели на меня так, будто я планировала открыть реабилитационный центр для дикобразов-алкоголиков. У них на лбу читалось: ну-ну, рано или поздно ты на карачках приползешь обратно в «реальный мир», поджав сплошь утыканный дикобразьими иглами хвост.
Представьте себе, как приезжаете на новое место и, никого не зная, пытаетесь прорваться в чисто мужскую сферу деятельности. Что еще хуже, большинство людей даже не считают настоящей работой занятие, в котором уровень неудач (я теперь это знаю) составляет примерно девяносто процентов. А теперь представьте, что делаете все это до изобретения Интернета! Так что я не только не могла искать работу онлайн – я не могла даже посмотреть видео про козликов в пижамках, чтобы снять стресс под конец дня.
В эти первые шесть месяцев я рассылала шутки и хохмы в компании, которые печатают и продают поздравительные открытки (их контакты я нашла в телефонном справочнике). Я отсылала около ста шуток в месяц (в конвертах), и если они покупали какие-то из них, я получала за каждую по три доллара. Я бесплатно вела колонку юмора для бюллетеня о здоровом образе жизни. Выступила как ведущая на конференции по здоровому образу жизни – опять-таки бесплатно. Зато я писала и разговаривала по телефону, сидя в своем кабинете в новом доме с раздвижной стеклянной дверью и видом на тот замечательный ручей.
К пятому месяцу дела наши выглядели неважно. Я получила за свои труды копейки, у Пола была почти безденежная работа с частичной занятостью: он продавал ленту с надписью: «Место преступления: не переступать!» – и наши сбережения быстро таяли. Но потом ситуация начала понемногу меняться. Одна из компаний, производящих поздравительные открытки, перевела меня на постоянные заказы на 30 шуток в месяц. Один из гостей конференции предложил неплохой гонорар, если я соглашусь вести корпоративы для сотрудников его фирмы. Придуманную мной забавную фразу («Мой предыдущий фартук сгорел при пожаре») напечатали на фартуках. И я убедила местный колледж взять меня на работу – вести курсы по юмористическому творческому письму и стендапу, предмету, о котором сама имела в лучшем случае приблизительное представление. К тому времени я уже отрастила себе неслабую хуцпу[8].
И вот она я, двадцать три года спустя. Пол давным-давно вернулся к мамочке в Индиану. Я по-прежнему любуюсь ручьем из своего кабинета. В 2003 году я завоевала премию Эрмы Бомбек как писатель-юморист (за правдивую историю о том, как сгорела при пожаре моя первая маммограмма) и опубликовала двадцать пять юмористических книг. Девять лет я вела академические курсы по темам типа «Комедия: герой или грубиян» и «Комедия и медиа» в крупном университете. В этом году голливудский продюсер попросил меня написать сценарий. Я преподаю импровизацию и стендап, и все мои друзья кажутся мне до ужаса смешными.
У них на лбу читалось: ну-ну, скоро ты приползешь обратно в «реальный мир».
Я до сих пор страдаю одышкой – но теперь в основном от смеха.
Спасибо, но я все равно попробую
«Не могу» – два слова, которых никогда не было в моем словаре. Я верю в себя больше, чем во что бы то ни было в этом мире.
С самого рождения у мира были в отношении меня определенные ожидания: я – чернокожая. Я родилась в большой шумной семье, балансировавшей на грани между жизнью на пособие и мизерными непостоянными заработками. В Бушвике, районе Бруклина, где я выросла, было много таких семей.
Мои родители старались сделать все, чтобы я и мои братья хорошо учились. Несмотря на то что мы часто донашивали старую одежду друг за другом и ходили в обуви, которая была нам не по размеру, у нас всегда были необходимые учебники и школьные принадлежности. Родители умудрялись пораньше уходить с работы, чтобы присутствовать на родительском собрании или встрече с учителем и, несмотря на усталость и обилие домашних дел, сидели с нами до полуночи, не ложась спать, пока мы писали очередное сочинение по прочитанной книге.
Люди видели во мне девчонку, которая продает наркотики и забеременеет, так и не окончив школу.
Несмотря на особенности нашего социоэкономического статуса и внешности, многие ребята из нашего квартала, с которыми я вместе росла, сумели добиться успеха. Кто-то работал в банке, школе, газете, кто-то профессионально занимался музыкой, спортом, политикой… Кто-то даже стал предпринимателем. Но были и те, кто после учебы вернулся домой, устроился работать туда же, где работали родители, и завел семью.
И пусть наши родители в финансовом плане не могли обеспечить нас ничем, кроме самого необходимого, им удалось вселить в нас уверенность, что мы можем реализовать даже очень смелые мечты и стать прекрасными людьми, которые со временем смогут изменить мир.
Я часто удивляла людей просто потому, что они не видели дальше моего цвета кожи. Например, когда, будучи подростком, я уезжала куда-то за пределы своего района, люди видели во мне девчонку, которая, возможно, продает наркотики и забеременеет, так и не окончив школу. Никто не ожидал, что я могу оказаться умной и начитанной.
Никто не ожидал, что в старших классах по вечерам и в выходные я буду заниматься теорией музыки и сольфеджио и брать уроки вокала у преподавателя с международным именем, чтобы в итоге стать классической певицей. И уж конечно, глядя на меня, вы вряд ли подумаете, что я обладаю литературным талантом и не раз получала премии за свои стихи.
Люди часто смеялись над моими намерениями и пытались отговорить меня от затей, которые, как они были убеждены, я просто не смогу осуществить.
– Никто никогда не сдает этот экзамен, знаешь ли, – сказал мне однажды Морис Портер, самоуверенный вокалист с выпускного курса, когда я пыталась просочиться мимо него в узком коридоре «Робертсона», корпуса, в котором размещалось большинство крохотных душных репетиционных классов Оберлинской музыкальной консерватории.
– Спасибо за информацию. Я все равно попробую, – ответила я, – просто чтобы узнать, что это за экзамен, потому что все подряд советуют мне его не сдавать. Должно быть, он действительно трудный.
Он по-прежнему преграждал мне дорогу, и это меня раздражало. В аудитории 206 мне предстоит целый час сидеть и раскидывать мозгами над творчеством мертвых европейцев, к чьим произведениям я испытывала особенную склонность, и я не хотела опаздывать.
– Ну, так ты зря тратишь время. Почему бы тебе просто не пойти заниматься? Боже мой, ты же первокурсница, да еще специализируешься на вокале. Вокалисты никогда не сдают этот тест по истории музыки. Черт, да они даже не пытаются его сдавать! Шла бы ты в репетиционную, – сказал он, качая головой с сочувственной улыбкой и уходя прочь. Напоследок бросил через плечо предостережение: – Этот тест всегда сдают только скрипачи и пианисты, причем европейцы. Это же их музыка.
Морис слыл легендой Оберлина. Его невероятный природный певческий талант и не менее естественное умение играть на клавишных инструментах были поразительны настолько, что люди терялись, даже просто оказавшись в его присутствии. К нему прислушивались и следовали его советам. Даже маститые профессора и профессиональные музыканты уделяли внимание этому парню всего-то двадцати с небольшим лет.
На экзамене проверялось знание разных периодов западной классической музыки. Мы должны были определить каждый музыкальный отрывок: назвать исторический период, композитора, жанр и исторический контекст. Монтеверди, Скарлатти, Бах, Гендель, Моцарт, Бетховен, Шуберт, Брамс, Штраус – это был экзамен, который я готовилась сдавать четыре года… Штокхаузен. Штокхаузен?