Все-таки в ее смерть почему-то не верилось. Наверное, дело было в этом ландшафте, туманной погоде и вечном мелком дожде. Как умереть, если все и так слишком напоминает Аид или лимб с блуждающими по набережной тенями.
Прочитав некролог, Митя устроил себе долгую прогулку вдоль моря: шел и шел, пока не оказался за чертой города, где на отшибе стоял странный дом. Дом был обклеен ракушками, и нити из этих ракушек служили декоративным забором, дверьми и заодно шторами. По сути, ничего, кроме ракушек, видно и не было. Из глубины дома доносилась детская песенка. Издалека, да и немного вблизи, ракушки напоминали фрагменты костей. Как будто это жилище ведьмы из скандинавских жестоких сказок. Митя сел отдохнуть возле него на скамейку. Вряд ли изможденный несчастный русский представляет для ведьмы какой-нибудь интерес. Митя снова смотрел на волны и ел клюкву в сахаре.
«Я как будто снимаюсь в ебучем артхаусном кино», – подумалось Мите. Сплошные проходы по набережной в серых тонах. Главный герой сидит и глядит на волны. Он размышляет хрен знает о чем. Но все это очень глубокомысленно.
Впервые за месяц Оля сама написала ему. Написала и сразу же позвонила. «Ну как ты, змееныш?» Змееныш? Вот уж кем Митя не был, так это змеенышем: в нем не было ничего змеиного. Если уж выбирать из ласковых прозвищ, куда больше ему подошло бы общеупотребимое «медвежонок»: и по комплекции, и по манерам – неуклюжий и мягкий. Но Оля очень любила змей. У нее был какой-то странный период на заре их отношений, когда Оля каждые выходные ходила в террариум и часами смотрела на змей, играла в гляделки с мадагаскарскими черепахами и аллигаторами. Короче, она позвонила.
Рассказала, как недавно гуляла по Замоскворечью: там очень красиво, повсюду новые заведения, громкая музыка. Все танцуют, поют. В какой-то момент показалось, что это какая-то даже истеричная радость.
– Вот-вот.
– Но нет! Просто люди живут своей жизнью. Живут моментом, а не идеями и не чужими заботами. Не думают о проблемах, на которые не в состоянии повлиять.
Она снова говорила о том, как преобразился их спальный район, о том, что вот-вот откроется новая станция МЦД в пешей доступности, а к лету обещают открытый бассейн в местном парке. Еще появились прокатные велосипеды с моторчиком: теперь можно ездить на них, как на электросамокатах, не прикладывая усилий. Оля стала перечислять список покупок во «ВкусВилле», и в каждом названии читался упрек, насмешка над Митей.
А недавно на работе произошел такой случай. Коллега и подруга Оли Наташа поехала показать коттедж в элитном поселке «Гарвард». Эти коттеджи представляют собой мраморные дворцы с бассейном и сауной, бильярдной, винным погребом и флигелями для обслуживающего персонала. В таких домах по семь санузлов. Не так уж и много, если подумать. По одному для каждого члена семьи, один для прислуги, один для гостей, один запасной, на всякий случай. Клиентом Наташи оказался вооруженный 35-летний мужчина. Он захватил дом, взял в заложники нескольких человек (в числе прочих Наташу). «Этот дом принадлежит Богу», – заявил мужчина с оружием. Как выяснилось позже, он был нетрезв и все повторял, что хочет завести в этом доме большую семью. Его убили при штурме.
Оля рассказывала эту историю как анекдот.
– И ты не боишься?
Она промолчала. Видимо, нет. А вот Мите стало страшно за Олю. Он вообразил ее в роли заложницы. Почему-то не получалось представить панику и даже растерянность у нее на лице. Всегда хладнокровная Оля. Однажды незнакомец в трамвае сделал ей непристойное предложение, и она распылила ему перцовый баллончик в лицо. Даже не вышла, только пересела в другой конец, чтобы не попасть в зону действия перцового облака, спокойно доехала до своей остановки, пока незнакомец рыдал и стонал. Олю ничем не проймешь. Хотя, может, и для нее существует последняя капля? Например, вдруг из-за санкций исчезнет любимый бальзам для губ.
– А чего ты вдруг позвонила? – уточнил Митя. Это был игривый вопрос, и Митя задал его без задней мысли, но тягостная пауза, которая возникла после него, слегка озадачила. Пауза длилась и длилась. Оля явно собиралась что-то сказать: что-то существенное. Но все не решалась.
«Хочет расстаться», – вдруг понял Митя. Он сел, потом опять встал. В голове затуманилось, и грудь сдавило.
– Оля?
– Нет, ничего, – сказала упавшим голосом. – Не могу говорить, надо идти. Еще созвонимся.
После этого разговора Митя принялся объедаться хлебом. Ел и ел, не в силах остановиться: местный хлеб – это какое-то чудо. Потом он лежал, весь покрытый крошками. Никаких мыслей не было, но в конце концов появилась одна: сходить в кондитерскую за тортом.
Подошел к двери и взялся за ручку, дернул несколько раз – дверь почему-то не поддавалась. Тогда рванул как следует, и ручка осталась в руках. Ручка была металлической, но сломалась легко, как соломинка. И как теперь быть? Митя долго стоял с этой ручкой в руке, пристально ее изучая. Бытовые неурядицы подкашивали Митю и дома, но тут, в условиях неопределенности и в чужой стране, это было настоящее бедствие. К кому бежать, к кому обращаться? Если даже Диме и Насте не удалось заманить к себе мастера на все руки Акаки, то на что надеяться Мите?
Митя смотрел на дырку в двери и чувствовал себя беззащитным. Как будто точно такая дыра образовалась и в нем. И в нее, в эту пробоину, хлынули все сомнения, вся тоска по России и налаженному быту и особенно – грусть по Оле. Он думал, что такое бывает только в фильмах про эмиграцию: березки и избы, Есенин и чуть ли не балалайки – в общем, весь этот ассортимент, так называемая клюква развесистая, разом возник и буквально парализовал. Митя почувствовал, что страшно устал. Он больше не может – не может без Оли и не может вообще. Он пробовал, но ничего не вышло. Эта реальность не принимает его. Какой смысл идти против себя, против судьбы, против вообще инерции жизни. «Вверх по лестнице, ведущей вниз» – был такой роман у одной американской писательницы.
Да и что он ей противопоставляет, этой инерции? Не какие-то твердые принципы, сформулированные внятно и четко, а, скорее, туманные ощущения. Впрочем, ощущения слишком отчетливые, чтобы их игнорировать. И Митя догадывался, что если он все же поддастся теперешним настроениям и вернется домой, то предаст в себе что-то существенное.
Он снова и снова думал об Оле. Митя никогда не питал к ней особенной страсти, и, очевидно, это было взаимно. Но за эти годы Оля заполнила собой всю материю жизни, подменила ее. Для него Оля была скорее средой, чем человеческим существом. Аурой, вне которой существование просто ущербно. Если бы не Оля, Митина жизнь сложилась бы совершенно иначе. Он собирался сделать карьеру писателя-фантаста. Идей у него было много, книг на восемь вперед. Митя мог спокойно писать, не работая, он прожил бы один. Но у Оли были запросы: еда, путешествия. И Митя устроился на работу ради нее. Теперь все зашло чересчур далеко, чтобы куда-то сворачивать. Надо быть вместе и вместе доживать эту жизнь: спокойно, с достоинством.
Митины пальцы отдельно от него самого уже набирали ей сообщение: «Я возвращаюсь. Беру билет на ближайший рейс». Набрал сообщение, а потом удалил. Решил, что все-таки переспит с этой идеей. Слишком волнующая, она взялась из ниоткуда: как будто не вызрела, а ее занесло извне, мимолетным ветром.
На следующий день пришел мастер Акаки – молодой парень с опухшей физиономией и порывистыми движениями, как будто все время готовый вспылить. Повертел сломавшуюся ручку и что-то сказал. Ни по-русски, ни по-английски Акаки не понимал, и приходилось общаться с помощью Гугл-переводчика. Выяснилось, что подходящей ручки, да и инструментов, у Акаки с собой нет, он вернется завтра.
«А может, все же сегодня?» – Митя набрал это сообщение в поле для текста, показал перевод. Акаки поморщился, взял телефон и набрал что-то в ответ. «Я не поклонник этого дела сегодня», – было указано в переводчике. Митя кивнул. В принципе, он уже почти смирился с жизнью без ручки. Пусть и вообще без двери, наплевать.
Ренат съездил в Батуми, где познакомился с девушкой, которую называл Цыганской Принцессой. Она действительно напоминала цыганку с черными волосами и черными сверкающими глазами. Теперь из его номера с утра и до вечера доносились то стоны, то смех, то ритмичный стук, то невнятные причитания, то посудный звон, то стук ломаемой мебели.
Митя сидел у Паши, они пили чай из пиал и слушали звуки любви за стенкой.
– Как там Стас? – спросил Митя.
– У него проблемы. Вчера пришли военком с участковым и ломились в дверь. Пытались вручить повестку. А он не служил. У него вообще непризывная категория: он же психически больной человек, приехал в Москву на лечение. Кричал им через замочную скважину: «Отстаньте! Я сумасшедший!» Они потоптались, ушли. Наверное, потом вернутся.
– Кошмар. Наш мир уничтожен, а кто-то радуется новому диаметру МЦД.
– Открылся-таки? Эх, сейчас бы мог ездить по прямой на работу: от «Динамо» в Сокольники. Минут за двадцать, наверное. А раньше тратил почти целый час.
Митя встретил Рената в кафе на набережной. Съели по рыбе и салат по-грузински. Ренат долго изучал Митю со спокойным, снисходительным видом, а потом сказал:
– Знаешь, что помогает во время депрессии? Личная гигиена. Слыхал про дезодорант?
Митя понюхал рубашку, но ничего не почувствовал. Раньше он бы очень смутился, но сейчас было, в сущности, наплевать. Митя вдруг осознал, что абсолютно оторван от той совокупности обстоятельств, которые составляют так называемую повседневную жизнь. Вместо десерта он заказал рюмку чачи и пиво.
– Не хочешь развеяться? – предложил Ренат. – Поехали в город на выходные.
– В город?
– Тбилиси.
– Ну можно. Давай.
Ренат выглядел очень нарядным: бладстоуны цвета dark olive, рубашка в горошек и однотонные брюки. Ну просто лирический герой группы «Браво». Ренат – последний романтик, когда-то с клещами в руках охотившийся на старух по ночам.