Митя разглядывал Олю, раздевая глазами, при этом не забывая пить и усиленно есть. Но когда они вернулись в апартаменты, Митя уже растерял весь запал. После ужина и прогулки неудержимо клонило в сон. Какое-то время они полежали в молчании: слушали море и ждали, когда Митин «дружочек», как его называла Оля, подаст признаки жизни. Но тот не делал никаких обнадеживающих намеков.
– Наверное, хорошо жить у самого моря, – прервала молчание Оля. Ее голос, впрочем, не выражал особенных сожалений, что она такой привилегии лишена. – Выглядишь свежим, хотя и слегка потолстел.
– Хлеб слишком вкусный, – отреагировал Митя.
Пару лет назад все вышло наоборот: Митя похудел на фоне затяжной меланхолии, а Оля, напротив, поправилась. Возможно, в этом выражался вселенский баланс: их общий вес оставался более-менее неизменным.
С утра было решено отправиться в Батумский ботанический сад. Во дворе Ренат намыливал свой мотоцикл «Кавасаки», или, как он его нежно именовал, «Кава». Губкой он работал тоже достаточно нежно, поглаживая кожу сиденья. Митя представил друг другу Олю и Рената. Ренат предложил кого-то из них подвезти: он как раз собирался на встречу с приятелем-байкером где-то в районе сада. Ренат состоял в некоем сообществе мотоциклистов, поклонников «Кавы». Это огромное братство, и его членов можно найти в любой точке мира. Судя по рассказам Рената, члены братства «Кавы» – люди отзывчивые, мужественные и благородные. Уж точно не угрюмые мизантропы какие-то. Мужчины, ценящие свободу передвижения и умеренный риск. Гуляя с Ренатом, Митя иногда замечал взгляды, которыми тот обменивался с мотоциклистами: странные, немного лукавые, многозначительные. Их явно объединяла какая-то тайна. Увлекавшийся конспирологией Митя представлял, что, наравне с розенкрейцерами и Бильдербергским клубом, может существовать и заговор мотоциклистов.
Предложение Рената было не очень уместным: Митя и Оля хотели провести время вдвоем, будет странно, если они поедут в ботанический сад по отдельности. Но Митя не успел ничего сказать, как Оля с радостью согласилась. Могла хотя бы умерить энтузиазм.
– Конечно! Всегда мечтала покататься на мотоцикле! – она хлопала в ладоши и подпрыгивала как школьница.
– Ты никогда об этом не говорила, – шепнул Митя, но она, кажется, не расслышала.
– Поезжай на маршрутке, – посоветовал Мите Ренат. – Остановка напротив библиотеки.
Митя, сжимая в руках пакет с сэндвичами и минералкой, наблюдал, как его гражданская жена надевает шлем и делает селфи. Потом садится на заднее сиденье и крепко прижимается бедрами к Ренату. Она не сразу догадалась, что делать с руками: сперва схватилась за пассажирские ручки под сиденьем. Тогда Ренат наклонился и что-то ей сообщил, и она крепко его обхватила, прижавшись уже всем телом. Они тронулись, и Митя им помахал, но эти двое как будто уже забыли о существовании Мити.
Маршрутку пришлось подождать полчаса или даже больше. Салон был забит, и Митя ехал стоя, повиснув на полной грузинской женщине в советской шали. Маршрутка гнала по серпантину, непривычно равнинной местности.
Митя попросил остановить у ботанического сада, на что водитель никак не отреагировал. В итоге проехали нужную остановку и Мите пришлось немного прогуляться вдоль трассы. К саду вела извилистая грунтовая дорога.
В какой-то момент к Мите присоединилась крупная черная псина. Сперва она угрюмо сопровождала его, а потом, осмелев, начала покусывать за ногу. Митя нервно отмахивался, но собака на это не реагировала. Она двигалась как печальная и целеустремленная тень. Казалось, собака вот-вот вцепится основательно, решит полакомиться упитанным экземпляром «хорошего русского». Тут Митя вспомнил, что при нем два сэндвича с ветчиной и сыром. Пришлось отдать сначала один, а потом и другой, зато собака отстала.
Оли с Ренатом не было на парковке, там вообще никого и ничего не было, кроме местного сторожа, который полулежал в будке, похрапывая. Митя поочередно звонил Ренату и Оле, но с одинаковым результатом. Они должны были приехать еще до того, как он сел в маршрутку, минут сорок назад.
Воображение Мити принялось рисовать сцены из старых эротических мелодрам в духе «Эммануэль». Плавное соитие на морском берегу под сентиментальную мелодию. Олины волосы развеваются, на солнце блестят мотоциклетные диски.
Наконец они все же подъехали. У Оли раскраснелось лицо: может, просто от ветра, но выглядела она слишком расслабленной и довольной. Ренат сразу уехал дальше, и Митя с Олей отправились к кассам. Митя не стал задавать вопросов, но еще долго гадал, где они могли провести целый час. Из-за этого отвечал невпопад на вопросы Оли.
Но все мелочи быстро забылись, когда перед ними предстал бамбуковый лес. Митя и Оля как будто перенеслись на другую планету или оказались на неизведанной океанической глубине среди гигантских застывших водорослей. Или вовсе в каком-то пространстве условных обозначений. И бамбуки в нем были навязчивой, но неопределенной метафорой.
Шли медленно, как в скафандрах, обоняя экзотические душистые ароматы. А потом поднялись на холм, с которого открывался вид на море, на многовековые деревья и валуны, на растения со всего света, странные и прекрасные, поражающие воображение. Ничего красивее Митя в жизни не видел: казалось, они совершают что-то запретное. Простым смертным нельзя видеть такие вещи, дышать этим воздухом, бродить тут, как у себя дома.
– Смотри, там растут мандарины! – Оля показала на дерево в глубоком овраге. На ветках виднелись маленькие сморщенные плоды. Какой-то парень, взявшийся из ниоткуда, спустился в овраг и, ловко подпрыгивая, срывал их один за другим.
– Настоящий рыцарь, – прокомментировала Оля.
– Это незаконно. Рвать мандарины нельзя.
– Наверное, – Оля отвернулась и демонстративно уставилась в сторону моря.
Что ж, выбора не было. Митя подумал, что если полезет туда, то наверняка сломает лодыжку. Он просто останется там навсегда и умрет. Вспомнилось, как он пытался спуститься в совсем не глубокий овраг на границе и как ему стало страшно и пришлось обделывать свои дела на обочине. Это же надо так глупо погибнуть! Кряхтя, Митя медленно стал ползти вниз, хватаясь за хлипкие кустики. Но с первым же шагом подошва предательски соскользнула, Митя подался вперед и упал. Оля издала писк, а Митя покатился вниз колобком, но, к счастью, не успев разогнаться, увяз в кустах. Его что-то кольнуло в ногу, и Митя подумал, что это змея. Он начал вертеться, беспомощно молотя по траве руками. Парень отложил мандарины и помог Мите встать.
Тот был в грязи и дышал тяжело и хрипло. Парень старался не улыбаться. Дождавшись, пока Митя оправится, он протянул ему горсть мандаринов и, поддерживая за локоть, помог забраться наверх. За все время он не проронил ни слова: возможно, парень был глухонемым. Его лицо и лицо спутницы, для которой он рвал мандарины, ничего не выражали, но все же было понятно, что, отойдя на какое-то расстояние, они будут смеяться, обсуждая падение в грязь толстого нелепого Мити, вообразившего себя кем-то вроде Тарзана.
Митя и Оля присели на лавочку с видом на пальмы и море. Вокруг нарезал круги дед в «Ниве» без бампера. То ли сторож, то ли какой-то подсобный рабочий. Идеальное место работы, идеальный рабочий день: смотришь, катаешься. Грязь на одежде Мити сохла достаточно быстро. Подождав немного, он стал соскребать с куртки куски. Митя слегка волновался, полагая, что в таком виде его не пустят в маршрутку и уж тем более в такси и придется добираться обратно не пойми как, своим ходом. Оля ела крошечные мандарины по одной дольке.
– Кислые, – говорила она, продолжая есть. – Слишком кислые. Но ничего.
Они помолчали немного, прислушиваясь к тарахтению старого двигателя «Нивы». В этом беспокойном звуке было что-то от речи нервного человека, и казалось, что двигатель вот-вот перейдет на грузинский язык.
– Ну и жизнь, конечно, – со вздохом сказала Оля.
Митя не понял, к чему относилась реплика: к этому виду, Митиному падению, его бытовым условиям, к глобальной ситуации или каким-то фундаментальным основам реальности. Но уточнять не стал. Он продолжал отскребать грязь.
– Как там в Москве? – спросил он.
– Вообще-то неплохо. В нашем «ВкусВилле» теперь есть аквариум с живыми устрицами. Сто девяносто рублей штука. И еще по дороге к метро открыли кафе с верандой. Действует акция: третье просекко в подарок. Целыми днями только об этом и думаю: просекко и устрицы. В прошлый понедельник даже решила: на хрен работу! Как говорится, пусть весь мир подождет. Бери от жизни все, правильно ведь? Мало ли что нам готовит завтрашний день. В любой момент же все может закончиться.
– И что же, пошла пить просекко вместо работы?
– Нет, они были закрыты. А у тебя получается жить одним днем? Случается что-нибудь интересное, яркое?
– Нет.
– Жаль.
– А у тебя?
– Издеваешься? Пашу как лошадь, как и всегда.
Они еще помолчали. Сделав очередной круг на «Ниве», дед заглох на подъеме.
– Ну и когда это все закончится? – спросила Оля, посмотрев Мите в глаза.
– Что? Спецоперация?
– Твой детский сад. Или кризис среднего возраста. Как лучше назвать?
Митя взглянул на Олю выпученными глазами. Он не понимал, но в то же время слегка понимал. Она с расстановкой сказала:
– Люди. Живут. Нормально.
Она доела очередной мандарин, принялась за следующий. Уже штук пять съела. Митя молчал, но Оля заговорила с внезапной горячностью, как будто перебивая его:
– Да кому ты там нужен в окопе, сорокалетний мужик со слабым кишечником. Ты ведь даже не знаешь, с какой стороны брать ружье.
В первые недели с начала спецоперации Митя просто слонялся по комнате и как-то странно постанывал. Не всегда находил силы даже на чистку зубов. Это сломило его, разрушило до основания, и, как он сейчас думал, эмиграция была только вопросом времени. Объявление о мобилизации стало формальным поводом, разумеется: ведь он не боялся призыва, то есть прямой физической угрозы лично себе он (вроде) не чувствовал. Митя искренне верил (он даже подумал так о себе – «я искренне верю»), что речь шла об экзистенциальных причинах. У него отняли его страну, историю, вообще почву. А Оля всегда была флегматичной. Но в те ужасные первые недели в ее спокойствии, может и напускном, Митя почувствовал что-то не очень здоровое. «Может, она аутистка?» – подумывал он. А сейчас, на скамейке, мелькнула осторожная мысль: может, Оля права? Есть наша частная жизнь, и есть абстракции, ради которых ее не стоит коверкать? От этой мысли Митя почувствовал слабость. Нет, конечно же. Какая подлая мысль.