Хорошо известен тезис: люди, которые привлекают нас во взрослом возрасте, обладают несомненным сходством с людьми, которых мы больше всего любили в детстве. Возможно, нам импонирует в них определенное чувство юмора или особая выразительность, темперамент или эмоциональное расположение.
Все же есть одно, чем мы хотим заниматься с нашими взрослыми любимыми, что прежде было недоступно с нашими обнадеживающими ранними опекунами: мы стремимся к половой близости с теми самыми индивидами, кто в ключевом смысле напоминает нам о тех, о половой жизни с кем мы когда-то и не помышляли. Из этого следует, что успешные взаимоотношения (и половые прежде всего) зависят от умения отрешиться от чересчур живых ассоциаций между нашими возлюбленными и их теневыми родительскими архетипами. Нам необходимо (ненадолго) убедиться, что наши сексуальные чувства не путаются у нас безнадежно с чувствами к тем, кого мы нежно любим.
Только задача делается еще замысловатее с момента появления детей и напрямую взывает именно к родительским качествам наших партнеров. Мы вполне можем знать на сознательном уровне, что наши половинки, конечно же, не сексуально запретные родители, что они те же самые лица, какими были всегда, и что когда-то (в начальные месяцы отношений) мы вытворяли с ними всякое забавное и грешное. И все же это представление попадает под все большую нагрузку по мере того, как половые «я» партнеров все больше скрываются под масками воспитывающих личностей, какие они обязаны носить целый день, примером чего служат те целомудренные и веселые обращения (к которым время от времени, возможно забывшись, прибегаем и мы сами): «мам» или «пап».
Когда-то Рабих неистово хотел знать, как выглядят груди его будущей жены. Он помнит, как украдкой бросал взгляды на округлости, скрытые черной майкой, которую надела Кирстен, когда они впервые встретились. Позже, изучая ее формы под белой футболкой, которая намекала на их обворожительно скромные размеры. Потом, прижимаясь к ним (совсем чуть-чуть, слегка) во время самого первого поцелуя в Ботаническом саду. И наконец, у нее на старой кухне, кружа по ним языком. В первое время его одержимость ими была постоянной. По его желанию она оставалась в бюстгальтере во время любовных утех, а он поочередно то поднимал его вверх, то стаскивал вниз, словно жаждал сохранять в наивысшей точке необыкновенный контраст между ее одетым и обнаженным «я». Он готов был просить ее брать груди в ладони и ласкать их в его отсутствие. Ему хотелось поместить между ними свой пенис, как будто просто рук было недостаточно и требовался более определенный указатель обладания и возможности, помечающий некогда запретную область. И все же теперь, спустя несколько лет, Кирстен и Рабих лежат рядом на супружеском ложе, а вожделения между ними примерно столько же, сколько между высохшими бабкой с дедом, ловящих загар на балтийском нудистском пляже.
Возбуждение, по-видимому, в конце концов очень мало связано с наготой: оно черпает силу от возможности обрести позволение на обладание кем-то глубоко желаемым, когда-то запретным, а ныне все же каким-то чудом доступным и податливым. Оно – выражение признательного удивления на грани неверия в то, что в мире изоляции и разобщения вот оно все тут: и запястья, и бедра, и мочки ушей, и шея у затылка – нам во владение! Это удивительнейшее положение нам хочется проверять и проверять, наверное, через каждые несколько часов, и всякий раз оказывается более радостно трогательным, полным новых обретений и открытий, все меньше скрываемых одеждами, – до того одиноки мы были и до того независимыми и отдаленными казались наши любимые. Сексуальное желание движимо желанием установить близость – и следовательно, возможно только при наличии прежде существующего чувства расстояния, попытаться покрыть которое составляет бесконечно особое удовольствие и облегчение.
Между Рабихом и Кирстен расстояние очень маленькое. Законный статус определяет их как партнеров на всю жизнь; у них есть спальня три на четыре метра на двоих, куда они удаляются каждый вечер; будучи разделены в течение дня, они постоянно переговариваются по телефону; они друг для друга автоматически предполагаемые спутники на каждые выходные; они заранее знают (и почти в любое время дня и ночи), что в точности делает другой или другая. В их объединенном существовании больше не очень-то многое можно определить, как отчетливо «другое», – и таким образом мало что осталось в эротике для попыток «покрыть». В конце многих дней у Кирстен нет даже желания, чтобы Рабих касался ее, не потому, что она больше не испытывает к нему любви, а потому, что не чувствует, что в ней осталось достаточно, чтобы рискнуть отдать больше другому человеку. Нужна некоторая мера автономии, прежде чем процесс раздевания кем-либо другим станет восприниматься как наслаждение. Однако она ответила на слишком много вопросов, втиснула слишком много маленьких ножек в слишком много туфелек, слишком много раз просила и уговаривала… Прикосновение Рабиха она воспринимает как очередное препятствие на пути к давно откладываемому общению со своим заброшенным внутренним миром. Ей хочется прильнуть тесно и тихонько к самой себе, а не еще больше рассеивать свою личность в ответ на новые и новые требования. Любое заигрывание грозит порвать осеннюю паутинку ее личного бытия. До тех пор пока она не обрела достаточной возможности вновь самой разобраться в собственных мыслях, она не способна даже начать находить удовольствие в даровании самой себя другому.
Мы можем к тому же чувствовать себя неловко и почти невыносимо уязвимыми, напрашиваясь на секс с партнером, от кого мы уже самыми разными способами глубоко зависимы. Такая близость грозит зайти слишком далеко, если учесть, какие бурные споры вызывают такие вопросы, как: что делать с финансами, нагоняями в школе, куда отправиться на выходные и какой стул покупать, а еще просьбы к партнеру милостиво относиться к нашим сексуальным потребностям (попросить надеть тот или иной предмет одежды или принять участие в темном действе, какого мы жаждем, или принять особую позу в постели).
Возможно, мы не желаем оказаться низложенными до роли просителя или сжигать драгоценный эмоциональный капитал во имя некоего фетиша. Возможно, мы предпочитаем не доверяться фантазиям, которые, как нам известно, способны выставить нас нелепыми или испорченными в глазах тех, для кого во всем остальном мы сохраняем сбалансированность и авторитет, как того требуют ежедневные переговоры и разрешение безвыходных ситуаций супружеской жизни. Вместо этого мы вполне способны прийти к выводу, что куда безопаснее подумать о ком-то совершенно незнакомом.
Неделей раньше днем Кирстен как-то оказалась дома одна. Она наверху в спальне. По телевизору идет передача о североморском рыболовном флоте, стоянка которого на северо-западе, в поселке Кинлохберви[32]. Мы знакомимся с рыбаками, слышим, как они используют новые гидролокаторы, и узнаем о тревожном падении популяции рыбы. По крайней мере, еще полно вокруг сельди, да и с треской в этом году тоже неплохо. Рыбак по имени Клайд – капитан на судне под названием «Лох-Даван». Каждую неделю он отправляется в открытое море, зачастую решаясь дойти до самой Исландии или крайней точки Гренландии. Он грубоват и надменен, резкая линия подбородка и сердитый нетерпеливый взгляд. Дети не вернутся от друзей еще по меньшей мере час, но Кирстен тем не менее встает с кровати и плотно закрывает дверь спальни, прежде чем снять брюки и вновь улечься на кровать. Сейчас она на «Лох-Даван», помещена в узкую каюту рядом с мостиком. Дует злой ветер, раскачивая судно, как игрушку, но сквозь его рев она различает стук в дверь каюты. Это Клайд: должно быть, случилось что-то на мостике. Но, оказывается, дело в другом. Он срывает с нее штормовку и, не говоря ни слова, припирает к стенке каюты. Щетина его бороды жжет ей кожу. Он (важно иметь это в виду) едва грамотен, чрезвычайно груб, почти допотопен и совершенно бесполезен для нее, как и она для него. В мыслях секс воспринимается грубым, упорным, бессмысленным – и куда более волнующим, нежели вечерняя любовная утеха с тем, к кому она хранит глубокую любовь.
Лейтмотив того, что в мастурбационных фантазиях любимый уходит на второй план, уступая случайному незнакомцу, это логическая составляющая романтической идеологии. Однако на практике, возможно, требуется именно бесстрастное разделение любви и секса для коррекции и облегчения бремени интимных отношений. Незнакомца мы осознанно используем в своих целях, а значит, пренебрегаем его возможными обидами, эмоциональной уязвимостью и любыми другими обязательствами, которые у нас в действительности могут быть перед партнером, о котором мы привыкли постоянно тревожиться. Мы вольны быть как угодно эксцентричны и эгоистичны безо всякого страха перед осуждением или последствиями. Все эмоции чудесным образом загнаны в угол, нет ни малейшего желания быть понятыми, а потому еще и никакого риска быть непонятыми и, следовательно, испытать горечь или разочарование. Мы вольны наконец ощущать желание, и нам не нужно при этом тащить с собою в постель всю остальную нашу изнуряюще запутанную жизнь.
Кирстен не одинока в предпочтении отделить кое-какие крохи своей сексуальности от остальной жизни. Рабих постоянно делает то же самое. Ныне ночью, проверяя, спит ли жена, он шепчет ее имя и надеется, что та не ответит. Потом, удостоверившись в безопасности, уходит на цыпочках, теша себя мыслью, что мог бы – все же – стать хорошим убийцей, спускается по лестнице, минует комнаты детей (видит, как его сын свернулся калачиком в обнимку с Джеффри, своим любимым медвежонком) и направляется в небольшое подсобное помещение рядом с кухней, где прокладывает курс в любимые уголки Интернета. Уже почти полночь. Тут тоже все намного проще, чем с супругой. Никакой нужды гадать, в настроении ли другое лицо: просто тычешь пальцем в имя, где надо, в Интернете и исходишь из того, что на другом конце провода все уже готовы потешиться. Ему также незачем беспокоиться – в этой среде – о собственной нормальности. Там он не тот человек в его физической оболочке, которому завтра предстоит тренировочная пробежка, потом – беседы на работе, а позже – быть хозяином на ужине с несколькими адвокатами, воспитательницей детского сада и своей женой. Тут незачем быть добрым к другим или заботиться о них. Ему незачем даже принадлежать к своему полу. Можно попробовать, каково оно быть стеснительной и поразительно доверчивой лесбиянкой из Глазго, делающей первые робкие шаги навстречу сексуальному пробуждению. А потом, когда дело сделано, можно отключить компьютер и вернуть себе то самое обличие, под которым так много людей: его дети, его супруга, его коллеги – уверены, что находится он.