— А ты, как всегда, молод и прекрасно выглядишь.
— У твоего бота, — говорит он, — слишком тяжелая оснастка. Боковая качка, должно быть, кошмарная.
Что ж, он прав.
Он продолжает:
— Чего теперь надо остерегаться, так это льда. Когда уйдете отсюда, держитесь вдоль берега до острова Раунд-Хилл, а там уж идите своим курсом по дуге большого круга до Гренландии.
XXXIII
От Батл-Харбора до острова Раунд-Хилл
5 июля при тусклом свете раннего утра весь экипаж поспешно встал и вылез на палубу. Было холодно. На фоне предрассветного неба чернел силуэт безмолвного городка. На темном берегу бледно светились сидящие на мели айсберги. Усеянное звездами чистое небо и попутный юго-западный ветер!
Бесшумно, словно стараясь незаметно удрать, поставили мы парус, подняли якорь и отплыли, без прощальной суеты и крика. Так же тихо, как приближавшаяся заря, вышли на простор океана.
И если мы не чувствовали себя уничтоженными при одном лишь представлении о масштабах этой авантюры, то только благодаря мудрой предусмотрительности природы, которая, щадя человеческий разум, позволяет нам сохранять беспечность перед лицом необъятной стихии.
XXXIV
1000 г. н. э.
1929 г. н. э.
Вышеупомянутый разум тем временем занимался непосредственными проблемами плавания и питался различными фактами, относящимися к суше, морю и ветру, не только потому, что они ежечасно давали о себе знать, но и потому, что их природа, история и поведение были обозначены в лоцманском руководстве и на картах.
В общем и целом, препятствия, которые мы преодолевали во время плавания, были, учитывая наше снаряжение, не больше и не меньше тех, какие почти 1000 лет тому назад стояли перед Лейфом, сыном Эрика. Возможно, что наш бот обладал лучшими мореходными качествами, зато корабль Лейфа был больше. Мы шли на парусах; у Лейфа кроме парусов была дополнительная мощность. Неважно, что создает дополнительную мощность — мотор или люди. И то и другое равно можно считать факторами, способствующими безопасности плавания. В нашем распоряжении был компас, у Лейфа — Полярная звезда, солнце и вдобавок вся мудрость опыта многих поколений, позволявшая ему читать по звездам. Они служили ему достаточно хорошим руководством. Поэтому, если бросить на одну чашу весов двух неопытных матросов и кока, а на другую тридцать пять закаленных морем норманнов Лейфа, то тому, кто пускается в плавание через Девисов пролив, следовало бы предпочесть корабль Лейфа.
Весна высвобождает в арктических водах западнее Гренландии большое количество льдин, пакового льда и айсбергов, которые сносит течением к берегам Лабрадора и Ньюфаундленда. В июне и в начале июля у этих берегов полно льда, который частично прибивается к суше, частично уносится в море западным или восточным ветром. В течение этого времени лед образует непроходимый барьер между Лабрадором и открытым морем.
Вдоль восточного побережья Гренландии проходит полярное течение. Оно огибает мыс Фарвель и поворачивает на запад и на север, доходя почти до Готхоба, все время следуя за линией берега и забивая эти воды льдом: с конца марта и по август включительно. Это означает, что южные порты в этот период закрыты для навигации. Сам лед представляет не менее ощутимую опасность, чем если бы все рифы и мысы на побережье снялись со своих мест и носились вокруг по воле ветра и течения.
Проблема заключалась в том, чтобы одновременно избежать столкновений и с лабрадорским льдом, и со «сторис», как принято называть гренландский лед. С этой целью мы решили воспользоваться открытой водной полосой вдоль берега Лабрадора, которую расчистили для нас недавние юго-западные ветры, и на протяжении 80 миль держать курс на север до острова Раунд-Хилл, а оттуда на N by E до Готхоба. Итак, если днем будет светить солнце, а в течение коротких ночных часов луна и звезды, если удержится попутный ветер, если лед не будет выходить за пределы отведенных ему границ, тогда мы сможем оказаться в Готхобе быстрее — разумеется, по сравнению с вечностью, — чем успеешь сказать «Робинзон Крузо». Там мы и оказались, но какой ценой!
Благодаря нашим картам, мы точно знали места, в которые держали путь, вплоть до мельчайших подробностей береговой линии и промеров глубины, и так же точно, в градусах, минутах и секундах широты и долготы; мы знали, на каком именно из 16600160000 пересечений градусной сети, отражающем наши представления о Земле, находится тот железный болт с кольцом, к которому мы сможем пришвартоваться, если на то будет милость божья и соизволение датчан.
Зная это, мы знали то, чего не знал Лейф, и по сравнению с ним были почти богами.
XXXV
Суббота, 5 июля
Первый день в открытом море
В это, прекрасное утро 5 июля, по мере того как мы все дальше заплывали на север, близкий берег, золотисто-коричневый в лучах поднявшегося солнца, очень скоро начал отступать и превратился сначала в ряд синеющих вдали пиков, которые затем стали казаться островами и наконец — прощай, Америка! — исчезли совсем. Мы шли под крепчавшим ветром на всех парусах со спиннакером; измерение скорости показало 6 узлов. Затем появился туман. На часах восемь. Темнеет. Я становлюсь к рулю. Высчитав, что остров Раунд-Хилл у нас на траверзе, прокладываем курс в Готхоб на N by E.
Но тут ветер спал и в течение часа наступил штиль. Ни одного живого звука, ни легкого бурления и бормотания перекатывающихся волн, ни малейшего шороха в вантах — полнейшая тишина, только вялое поскрипывание бездействующего судна. И вокруг меня не темнота и не свет, а мутный сумрак, угрюмый и зловещий. Затем на севере встала стеной огромная бурая туча, которая начала расти и расползаться, пока не закрыла все небо. Внезапный порыв ветра рванул гик. «Ну, началось!» — подумал я.
И снова тишина, но какая ужасная, угрожающая тишина! Крадучись, словно подготавливаясь к единственному, но безошибочному, страшному сокрушительному удару, этот бурый мрак подступил со всех сторон, охватил и сдавил меня, застилая все кругом. Боже, какая тьма, и главное — безмолвие. Хотелось закричать, чтобы разрушить этот кошмар, пронзительным воплем разорвать тишину, чтобы наконец разразилась так долго сдерживаемая катастрофа, какая бы она ни была.
Снова подул ветер, и грота-гик с грохотом откачнулся назад к правому борту. Затем внезапно свершилось чудо: словно от жалости ко мне, такому ничтожно малому и напуганному, такому беспомощному на беспредельной шири океана, весь этот ужас заплакал, и капли слез в виде дождя стали падать на воду и на меня. Пока мрак плакал вместе со мной, наконец наступила полночь. Конец моей вахты — спать.
XXXVI
Полдень: 54°28′ сев. широты
55°00′19″ зап. долготы
Второй день! Безоблачное небо, до полудня легкий западный ветер, затем все замерло. Солнце и тишь, почти невозможно поверить в существование холода или бури, так спокойно и так скучно. День перешел в вечер, а вечер во все сгущающийся сумрак ночи. Время моей вахты. Ни малейшего дуновения ветра, но все паруса наготове, словно вымаливают его.
До сих пор условия для наблюдения солнца оказывались благоприятными, хотя за все путешествие я ни разу не видел во время ночной вахты Полярной звезды. С наступлением темноты небо неизменно затягивало туманом или облаками. И вместо того чтобы восторгаться великолепием звездного неба, я во время этих бесконечных часов дрожал от холода, не в состоянии размышлять о чем-либо и лишь непрерывно напрягал мозг в поисках средства, которое помогло бы убить время или как-то достичь спасительного неверия в реальность моих телесных страданий. Ух, и отчаянный же холод был там!
Мы скоро научились искусству носить на себе все свое имущество, надевая одежду слой за слоем в последовательности размеров, так что каждый из нас являлся на вахту, напялив все, что можно, укутанный одеялом и в непромокаемом плаще. Довольный и согретый, он усаживался в тесном кокпите, закуривал трубку и обращал свой ум к приятным и полезным размышлениям. Но как бы мы ни одевались, не проходило и часу, как сырой холод проникал до самых костей. Начиная с этого мгновения жизнь превращалась в пытку, которую непременно надо было вынести. На дневной вахте все было иначе — всегда происходило что-нибудь отвлекающее внимание. Даже в волнах у носа и у кормы судна можно было найти повторяющийся ритм и пенный рисунок, радовавшие глаз и придававшие какую-то особенность каждому мгновению в зримом калейдоскопе времени.
Мы вообще мало разговаривали друг с другом, а серьезных бесед у нас и вовсе не бывало, поэтому я отказываюсь повторять здесь утомительную болтовню моих товарищей по плаванию о яхтах и парусном спорте, так же как не менее решительно отверг бы передачу моих собственных рассуждений, скажем, о длине и качестве свиной щетины в кисти художника. Если кто-нибудь из нас и обладал знаниями и остроумием, то он хорошо скрывал это. Что же касается интимных признаний, которые могли бы оказаться серьезным препятствием для поддержания вынужденного товарищества, то их, кроме рассказов помощника о его пляжных подвигах на Ривьере, по счастью, не было.
Один раз мы поспорили.
— Когда я говорю север, — заявил помощник, — я имею в виду то место, куда указывает компас.
— А когда я говорю север, — возразил я, — то имею в виду север.
Через три четверти часа этот спор принял ужасающие формы.
«Как это похоже на жалкого сластолюбивого лентяя — путать местные магнитные залежи с Северным полюсом, заставляя землю вращаться вокруг маленькой и переменчивой точки притяжения! Только ветер обозначают по магнитным румбам. Эх ты, пустозвон несчастный, надутый болван!»
Все это было у меня на языке, когда шкипер, почуяв, что пахнет убийством, вмешался и положил конец спору, сказав: