Мысли, которым предавался я в продолжение длившегося менее часа полусна, были такого приятного свойства, что их настоятельно требовалось скрыть от моих товарищей. В конце концов кораблекрушение — случай, который подобно смерти накладывает на нас, как на джентльменов и героев, обязанность сохранять выражение стойко переносимого страдания, трагедии, облагораживаемой храбростью. Мы не должны плакать, но наша улыбка, если мы склонны улыбаться, должна быть смягчена изящным выражением усилия, чтобы не оставалось никакого сомнения в том, что под ней скрывается душевное страдание. Я испытывал тайный стыд оттого, что радовался.
Я немного радовался даже тогда, когда судно билось о камни, какой-то дьявольский голос — мой собственный — шепнул мне «ты рад». И хотя пристойности ради я подавил этот голос, но это была правда. Мысль эта была грехом и правдой; под их двойным влиянием она продолжала жить во мне, развиваться, расти. И в то время как я сидел у огня, она расцвела; я осмелился взглянуть ей в глаза и назвать ее своей.
Когда немного спустя остальные вернулись с места крушения и принесли с собой жалкие спасенные вещи, я сказал: «Как чудесно», но подумал, как безвкусно судьба лишила нас прекрасного совершенства нашей катастрофы.
Сейчас час ночи, наступило время моего освобождения от разочарования из-за такого унылого снижения драматизма нашей трагедии. Уже, несмотря на бурю, из-за гор выползает серый рассвет, и опять открывается голая пустынная местность, уходящая вдаль изрезанная линия берега, вдоль которого я собираюсь с надеждой брести.
Мой рюкзак готов. Его содержимое: провизия на неделю, палатка, запасная пара носков, свитер, примус, кастрюля и кружка, два одеяла, большой и тяжелый судовой компас. Поклажа тяжела, не меньше пятидесяти фунтов, потому что вещи мокрые. Я взваливаю мешок на спину и надеваю лямку на лоб. Готово.
Молитва — вещь полезная и необходимая для нас лишь как ритуал. Это — самоизмерение человека во славу божию. Мой обряд связан с хронометрами. У меня были прекрасные хронометры, предоставленные мне во временное пользование их знаменитыми изготовителями. Эти хронометры побывали в разных путешествиях и служили великим мореплавателям. Хронометр — это прибор для измерения божества во времени, ради удовлетворения мелких нужд и ради удовольствия человека.
— Не забывайте, — сказал я помощнику, — заводить хронометры в полдень.
Тем, кто придает значение молитве, я могу объявить во всеуслышание, что часы эти остановились только через два месяца после нашего прибытия в Данию.
V
16 июля. 1 ч. ночи
Путешествие по суше
Я тронулся в путь бодрым шагом, легко прыгая по кочкам болотистой почвы. Так, прыгая и напевая, я в одно мгновение добрался до склона. Обернулся, чтобы в последний раз взглянуть назад. Как далеко я ушел! Вдали виднелся огонь, маленькая звездочка в слабом свете раннего утра, а на скале стояли две крохотные фигурки и махали руками, прощаясь со мной. «До свидания!» Спускаюсь вниз в ущелье, к берегу реки. Речка быстра и глубока. Я не решаюсь переправиться через нее в этом месте, а иду вверх по течению.
Вскоре подхожу к круглому озеру, которое мы видели накануне: речка вытекает из него. Здесь она шире, но мельче. Пробую перейти ее вброд, но вода доходит до верха голенища. Резиновые сапоги — моя единственная обувь, и я не хочу набирать в них воду в самом начале путешествия. Возвращаюсь на берег, разуваюсь и раздеваюсь. И сюда, в защищенное от ветра место, попадают капли дождя. Масса комаров. Чтобы не рисковать в быстром течении реки всем зараз, я сначала перетаскиваю вещевой мешок. Холодная, ледяная вода доходит мне до пояса, к счастью, не выше. Вернувшись и забрав намокшую одежду, я натягиваю ее на мокрое тело, опять взваливаю на спину мешок и отправляюсь дальше. Но уже не пою.
Я должен придерживаться берега и потому возвращаюсь к нему. Местность теперь более возвышенная, холмистая, неровная, заболоченная. Идти по ней трудно. А формы ее так огромны и просты, что обманывают глаз: то, что представляется совсем небольшим раст стоянием, оказывается длинным путем. Внезапно я чувствую себя очень маленьким существом, медленно-медленно ползущим по обширному пространству.
Величественный ландшафт производит глубокое впечатление. Я смотрю вниз на темный продуваемый ветром фиорд, на дальние горы, громады которых вырисовываются сквозь серую пелену дождя; смотрю вверх на ближние горы, возвышающиеся надо мной; кое-где на них видны снег и лед, и кажется, что здесь еще зима. Но под ногами у меня высокая зеленая трава, смятая ветром и дождем, повсюду яркие цветы. Приходит в голову мысль срывать цветы на ходу, чтобы собрать букет для моей милой. Странное занятие. И я начинаю рвать цветы.
С этого момента собирание полевых цветов превращается в навязчивую идею, становится более, реальной, ощутимой целью пребывания здесь и, странно сказать, более важным делом, чем цель моего путешествия. В течение долгих утомительных часов я бреду вперед, часто уклоняясь в сторону, чтобы сорвать какой-нибудь новый яркий экземпляр и присоединить его к растущему в моей руке пучку. Сколько людей проходят так по жизни, сжимая в руках букеты полевых цветов!
VI
Полуостров Нарсак
Западная Гренландия
Я старался держаться берега, но его крутизна постоянно заставляла меня отходить дальше в глубь острова. Наконец я оказался на голом каменном уступе довольно высокого холма, на который с трудом взобрался. Внизу подо мной далеко простиралась низина, заливаемая морем. Новый крюк! Изрезанное, неровное, холмистое и гористое побережье впереди не обещало легкой дороги. На минуту я пал духом. Усталый, присел под прикрытием валуна, чтобы отдохнуть, съесть кусок шоколада и сориентироваться по карте.
Если считать, что мы потерпели кораблекрушение в Караяк-фиорде, то сейчас должны находиться от Готхоба менее чем в тридцати милях морем. Но по суше его не достичь. В том месте полуострова, где мы находились, на карте был обозначен поселок. О характере поселка, зимний ли он или существует круглый год, карта ничего не сообщала. А мы слишком много начитались о старинных кочевых обычаях гренландцев и слишком мало знали об их современных нравах, чтобы быть уверенными в том, что найдем людей в месте, которое на карте называлось Нарсак.
Существует или нет этот Нарсак, можно было, по моим расчетам, узнать очень скоро, так как, если верить карте, он находился всего лишь в восьми милях от нашего лагеря. И вот для того, чтобы это выяснить, чтобы твердо знать, где мы находимся, и найти какой-нибудь выход из затруднительного положения, я и стою на вершине холма под проливным дождем со своей палаткой и недельным запасом провизии на спине. Хотя я немного отдохнул за эти несколько минут и подкрепился, но все-таки совсем не испытываю бодрости при виде расстилающегося передо мной в высшей степени унылого пейзажа.
VII
Морской берег
Болота и горы
Унылый край! К чему рассказывать, как я его узнал, проникся его духом, преодолевая шаг за шагом зигзаги утомительного, тянущегося на много миль пути. Вниз по склонам холмов, крутым и скользким, или усыпанным обломками сланца и валунами, или пересеченным ущельями и отвесными спусками; вниз, вниз до заливаемых морем низин, по которым я брел, оступаясь в воде, с тяжелым грузом, в тяжелой обуви. Я искал на берегах глубоких, раздувшихся от дождя потоков место, где можно было бы перейти вброд или рискнуть прыгать с грузом по скользким камням с одного на другой. Я снова взбирался на склоны холмов, обходя какое-нибудь болото или озерко, проходил мили, чтобы продвинуться вперед на несколько сот футов. К чему рассказывать обо всем этом? Разве только для того, чтобы передать читателю какое-то ощущение бесконечного числа часов, пройденных миль и предельной усталости, охватившей меня.
Дорога гориста, я отклонился вглубь и иду не в нужном мне направлении. Снова вниз, к морю, может быть, удастся пройти по привлекающей меня равнине. Отлично! Твердая и гладкая поверхность. С новыми силами шагаю вперед.
Внезапно равнина обрывается отвесным уступом к вдающемуся в сушу морскому заливу. Следуя вдоль берега залива в глубь его, дохожу до места, где потоки водопада низвергаются в каньон. Иду вверх по течению. Наконец добираюсь до места, где, кажется, можно перейти. Сбрасываю свою поклажу и тщательно исследую всякую точку, куда можно ступить, рассчитываю каждый шаг, просматриваю все места, где придется прыгать. Переход возможен. Но если я поскользнусь и упаду, все будет кончено навсегда! Я задумываюсь над этим. Затем усталый, с чувством стыда, снова поднимаю мешок, взваливаю его на себя и, тяжело ступая, продолжаю идти вглубь, удаляясь от берега.
Но если бы я знал, куда это меня в конце концов заведет, то, может быть, рискнул бы прыгнуть.
VIII
16 июля
В глубь полуострова Нарсак
Прошло несколько часов. По моему расчету, уже вечер. Я стою на высоком плато, окруженном вершинами невысоких гор. Здесь, наверху, холодно и мрачно. На северных склонах лежит снег, растительности мало, кругом только голые камни. Дождь льет не переставая, по всему лицу земли бегут потоки воды. Как я сюда попал? Зачем?
Продолжая идти вдоль низкого болотистого берега, я, наконец, вышел к широкому озеру, простиравшемуся в ту сторону, откуда я пришел. Иду дальше вдоль берега озера. Затем там, где, казалось, оно кончается, на пути встретилось маленькое ущелье, из которого вытекала вода другого, расположенного выше, озера. Наконец, обойдя все препятствия, я снова достиг берега первого озера. Идти здесь было хорошо. «Скоро я его обогну!» — радовался я.
Но в одном месте выступал отрог горы, стеной подымавшейся прямо из глубин воды. «Нет, — подумал я, — у меня нет сил вернуться назад, снова пройти столько миль». И вместо того чтобы начать длительное, безопасное, постепенное восхождение, полез на этот отрог.