Может быть, ничто из того, что мне придется делать за всю мою жизнь, нельзя будет даже сравнить с тем тяжелым трудом, который я приложил к тому, чтобы взобраться на эту небольшую гору. Как я устал! Трудно было из-за вещевого мешка. Я не мог нести его на спине: под его тяжестью я неминуемо должен был опрокинуться. Пришлось волочить его. Отыскав точку опоры, я затем подтягивал мешок. На мгновение опирал его на какой-нибудь маленький выступ скалы, нащупывая в это время новую точку, чтобы поставить ногу. Иногда клал его на уступ выше себя и взбирался к нему. Один раз я забросил мешок вверх дальше, чем мог достать рукой, и обнаружил, что не в силах туда взобраться. Я отправился в обход, подошел к мешку сверху, протянул руки вниз и с большим трудом дотянулся до него… «А что если он вырвется у меня из рук и скатится обратно вниз! — думалось мне. — Я ни за что не смогу вернуться за ним».
Тут мне пришла в голову странная мысль: я со своей ношей — христианин, все это путешествие, его трудности, обходные пути, рискованные положения придуманы для того, чтобы с их помощью испытать в моем лице веру и стойкость Человека, который представлен мною. И мысль эта стала навязчивой идеей. Заглушая громкий голос отчаяния, я бормотал, как сумасшедший: «Я взберусь, я взберусь!» И так благодаря безумию достиг вершины.
Здесь, как человек прошедший через страшное испытание или перенесший тяжелую болезнь, похудевший и исполненный святости, я лег навзничь на траву. Перед моими широко раскрытыми глазами по небу ползли низкие облака. Они двигались плавно и бесшумно. Какой покой был там, в мирной вышине!
Вскоре я поднялся. Взвалил на себя мешок, казавшийся теперь легким, и спустился по другой стороне отрога к озеру. Оглянувшись назад, на берег, я увидел, что, перевалив через гору, продвинулся ярдов на сто. Расстояние это казалось солидным. Поэтому, установив примус под прикрытием большого камня, я приготовил и съел обед: суп с сухарями.
Подкрепившись, прошел совсем немного и подошел к главному впадающему в озеро потоку, раздувшемуся, как и все остальные, до внушительных размеров. Мне пришло в голову, что лучше будет оставить дорогу берегом, идти по водоразделу и обогнуть таким образом бурные потоки, оказавшиеся серьезным препятствием для продвижения вперед. Это означало, что мне придется с трудом подниматься в гору, но, поскольку, как я заметил, горы простирались до самого берега моря, их предстояло пересечь в любом случае.
Сколько занял у меня этот крутой подъем, я не мог установить: время мне показалось вечностью. Путь был очень неровный и извилистый. У мешка с лямкой, надетой на лоб, есть свое преимущество: вы идете в упряжи. Шея и голова неподвижны, напряжены, глаза смотрят на землю под ноги. Спина согнута под углом, точно соответствующим положению равновесия, и остается так все время. Вы держитесь за пояс или сплетаете пальцы рук за спиной, чтобы поддержать ношу и дать отдых усталому позвоночнику. Ноги имеют только одну возможность — шагать. Не глядя ни вперед, ни назад, без мысли, как мул, ритмично, как часовой механизм, вы шаг за шагом оставляете за собой часы и мили.
Итак, я достиг вершины. Оборачиваюсь. Гляжу назад и удивляюсь, как мне удалось забраться так далеко. Готовлю себе чай, отдыхаю несколько минут. Как здесь наверху холодно! Продолжаю весело идти вперед, пока передо мной не открывается цепь озер. Пройдена и она.
Я стою в этом унылом месте и думаю: что же дальше, где я? Кладу компас на мох, пробую угадать, где я нахожусь, определяю направление пути. Отлично! Мой путь пойдет через широкий проход между крутыми скалами. Это полого поднимающийся склон. Я торопливо иду по проходу, как будто прохожу через ворота, ведущие к цели путешествия. И там, насколько я могу разобрать в надвигающемся мраке и сквозь дождь, местность понижается. Я пересек водораздел.
Теперь чашку бульона, минуту отдыха! Чувствую, будто я родился вновь. «Нет, ни за что не остановлюсь», — восклицаю я и пускаюсь снова в путь, бегом.
Пройдя около двухсот ярдов, я внезапно теряю уверенность, спотыкаюсь, невероятная усталость охватывает меня.
Невдалеке выступ нависающей скалы, которая может служить укрытием. Дохожу до нее, сбрасываю ношу наземь. Я окончательно вымотался. Судя по темноте, уже около полуночи. Буду спать здесь.
IX
Строительство
Реконструкция
Когда-нибудь ученый, участник великой экспедиции по проведению исторических и антропологических исследований в Гренландии, разведуя возвышенные места на полуострове Нарсак, набредет на такой образец древнего примитивного жилья, который должен будет убедить его не только в том, что в прошлом здесь обитало племя, жившее в пещерах или среди скал, но и в относительно высоком уровне развития этого племени, выполнявшего каменные работы. Какую экономию имеющихся средств дает использование естественных уступов: построив одну маленькую стенку, эти люди ухитрялись получить жилище с тремя стенами и крышей в виде нависающего выступа скалы! В гниющем мхе, который густым слоем устилал уступ скалы, образующий пол, ученый, может быть, увидит доказательство того, что племя это больше всего любило удобства, комфортабельные мягкие ложа, супружеское счастье и сон. Но какими, по-видимому, мелкорослыми были эти горные жители, если они жили в таком тесном и низком жилище, что с хорошо наполненным животом нельзя проникнуть внутрь.
Да, они были бедны и голодны, эти люди каменного века, любившие комфорт. Они жили на этих голых холмах, загнанные сюда более воинственными обитателями побережья, питаясь бог знает чем. Выносливое племя!
Этот ученый никогда не узнает, как любил удобство, как мечтал об очаге и еде и супружеском счастье тот, кто построил это жилище; как он старался вызвать пламенные сны вопреки сырости и холоду, терзавшим его в течение одного-единственного долгого, бессонного, несчастного полуночного часа; как он, измученный, а не отдохнувший, вылез из своей постели и принялся прыгать, плясать, хлопать себя по спине руками, выкрикивать песни во мраке, под проливным дождем.
Странные вещи происходят и сейчас в диких местах; знает ли о них сам бог?
X
17 июля. Рассвет. 1 ч. ночи
Наконец терпение мое иссякло. Покинув свое жалкое ложе, я зажег примус, сварил суп, съел его. Упаковал мешок и, подняв промокшую насквозь ношу, — набросил широкую лямку на лоб. Снова в упряжке! Время за полночь. Серый свет раннего утра освещал мой путь.
Долгое время я ставил левую ногу впереди правой, затем правую впереди левой. Шел то в гору, то спускался с горы. Я видел, как под ногами медленно проходили луга, покрытые травой, болота, сланцы, скользкие уступы скал, ручьи. И все время я ориентировался по поблескивавшему слева озеру.
Наконец дошел до места, где озеро кончилось. Отдыхаю, оглядываюсь назад и вижу, как далеко я ушел. Смотрю вперед и вижу, что местность круто понижается и там далеко внизу подо мной лежит новое озеро, окруженное холмами. На дальнем берегу озера прямо из воды поднимается небольшая крутая гора, выше той, на которой я стою. А направо и налево от нее, за низкими холмами, океан.
Но где же Нарсак? Я поворачиваюсь и взбираюсь на последний отрог ближайшего горного хребта. Когда я поднимаюсь на гору, низко нависшие дождевые тучи расходятся и рассеиваются. Солнце пробивается наконец сквозь них — такое жаркое, прекрасное! Выше, выше!
Вдруг, когда я переваливаю через гребень, передо мной открывается целый новый мир — суша и море; далекие снежные вершины и ослепительные местами кусочки материкового ледника, горы и мысы, острова, бухты и заливы; и океан — синий, спокойный. Гренландия! Боже, как мир может быть прекрасен!
XI
17 июля. Тирольская песня
Определив с вершины горы направление, я через несколько часов приблизился к морю. Дорога была извилистая и трудная, пришлось переходить через сырые низины, переправляться через потоки. Я смертельно устал. Но утро было так прекрасно, солнце так приятно пригревало, вокруг были такие очаровательные места, манившие путника разбить здесь палатку и пожить несколько дней. Поэтому усталость, как повод для остановки, казалась неуместной, неподходящей ко всему этому. Я точно знал, где нахожусь, знал, что цель моего путешествия, Нарсак, не могла быть далеко и с каждой вершины холма мог уже открыться вид на него. А как утешение после частых разочарований каждый раз на пути оказывался новый холм, на который нужно было взбираться.
Один раз, переправившись через речку, я сел на мягкую прибрежную траву и подумал: «Здесь, на солнце, я расстелю свои вещи, посушу их, посплю». Но, помыв ноги, посидев немного на солнышке и съев кусок шоколада, я встал, надел мешок и двинулся дальше. Как и раньше, я думал: «Еще один холм и конец». Эта упорная мысль так крепко завладела моей душой и телом, что я мог продолжать движение вперед, именуемое ходьбой, пока не упал бы от истощения или не обошел вокруг света, если б, достигнув какого-то «еще раз последнего» гребня и остановившись на нем отдохнуть, не увидел далеко на спокойной глади океана маленькое, еле движущееся пятнышко.
Казалось, в это утро после нескольких дней бури все в природе соединилось, чтобы создать такой совершенный покой. Можно было сказать: нет ни звука, ни движения, кроме звучания и движения солнечного света. И вдруг эту полную тишину разрушил долгий, дикий, пронзительный, радостный, переливчатый вопль на тирольский манер. Он наполнял долины, переваливал через холмы и бился о склоны гор. Эхо докатилось до моря и понеслось долгим беспорядочным шумом по его спокойной поверхности. А я стоял на вершине скалы и махал руками как сумасшедший.
В каяке сидел гренландец и лениво удил треску. Океан был в этот день недвижим, солнце так грело, что никому ничего больше не было нужно: треске не нужна была еда, а рыбаку было так хорошо, что это его не беспокоило. Возможно, рыбак даже спал, так усыпительно может быть в такой день ритмичное подергивание удочки. Внезапный шум, переливчатый вопль с пустынного берега был для него полной неожиданностью.