— Это очень щедрая плата, — сказал начальник торгового пункта.
И я передал ему двадцать две кроны.
— Человек, которого вы встретили первым, — продолжал начальник торгового пункта, — нес ваш мешок до Нарсака, он говорит, что вы обещали ему заплатить.
Но при раздаче я выделил его особо и подарил ему ряд своих вещей. Я считал, что он получил вполне достаточное вознаграждение. Однако подарки это одно, а плата по договору — другое. Я понимал разницу, довод был правилен. Пять крон ему. Элеазар Пульсен, так его звали, был в восторге.
Мне отчаянно хотелось достать пару сапог из тюленьей кожи, какие носят местные жители, потому что я все еще ходил в своих тяжелых резиновых сапогах, а ботинок у меня не было. Но даже гренландцам с трудом удается обзаводиться обувью: тюленьих шкур не хватает. Элеазару сообщили, что мне нужны сапоги. Он вышел и вскоре вернулся с отличной новой парой только что сшитых для него женой сапог. Он дал их мне и отказался отплаты.
Затем начальник торгового пункта послал за наиболее уважаемыми людьми поселка и сказал им, что, как стало известно, у гренландцев в домах находятся некоторые вещи, которых им не дарили.
— Все, что у них есть из вещей с разбившегося бота, будет представлено, — сказал старейшина.
Через несколько минут изо всех домов стали выходить люди, нагруженные бывшим нашим имуществом, и разложили все в длинный ряд на траве. Я выбрал из этих вещей те, которые мне были сейчас нужны, и разделил их на две кучки: в одной находились предметы, которых мы не дарили, в другой — подаренные.
— В первой кучке, — сказал я, — мои вещи. Во второй — ваши, так как они вам были подарены. Я предлагаю продать их мне.
Затем я назвал цену каждого предмета. Мои слова переводили старейшине, а он передавал их своему избирателю, владельцу вещи. Мои предложения были одобрены. Я заплатил назначенные цены, и среди общего веселья большое количество оставшихся вещей отнесли обратно по домам.
Они рассуждают сейчас, пользуясь простой и правильной детской логикой. Но когда-нибудь, как во всем мире, у них будут, помоги им бог, законы и политика! Тогда они узнают, что брать чужие вещи — значит красть, а получение подарков требует от получившего благодарности.
VII
63°30′00″ северной широты
51°05′00″ западной долготы
Сермалик по-эскимосски значит ледниковый залив. Это название носят многие гренландские фиорды. На берегу того Сермалик-фиорда, который врезается в пустынную береговую полосу в сорока пяти милях к югу от Готхоба, стоит моя палатка. Здесь я проживу неделю. Я пишу этюды в окрестностях, таская свои холсты по холмам или отправляясь в более отдаленные места на гребной лодке.
В глубине фиорда виден материковый ледник. Я могу проследить взглядом наклонную плоскость ледника от того места, где его голубые обрывы отражаются в воде, до блестящего высокого, как гора, беспредельного плато на горизонте — ледяного щита. Если б не узкая свободная ото льда прибрежная полоса у моря, этот ледяной щит составлял бы всю Гренландию. Со всех сторон поднимаются горы, сложенные архейскими породами, закругленные или вздымающиеся вертикально до зубчатых гребней либо до вершин, покрытых шапками вечного снега.
Против моей лагерной стоянки, по ту сторону фиорда, небольшая гора, которую гренландцы называют «вроде горы». Я постоянно глядел на нее. При утреннем и вечернем освещении, при свете низкого полуденного солнца открываются как бы с различных сторон правильные пропорции этой горной архитектуры. Под конец я так привык к этой «вроде горы», что будь я богом, наверное, других бы не сотворил.
Я начинаю готовить ужин, только когда наступает темнота, потому что даже эти длинные дни, при всей их красоте, слишком коротки. Внезапно стемнело, тишину нарушает долгий заливистый лай. Обернувшись в сторону звука, я вижу над темным гребнем холма на фоне неба силуэт маленького голубого песца. Он поднимает острую морду к небу и воет в продолжение часа.
VIII
Сермалик-фиорд
Болтовня за кофе
Однажды, сидя за работой, я услышал ружейный выстрел и, подняв голову, увидел, что к моему лагерю со стороны входа в фиорд приближаются два каяка и умиак, то есть женская лодка, наполненные людьми. Через несколько минут они уже достигли берега. Я приветствовал их, пригласил к себе, и мы, обменявшись рукопожатиями, направились в палатку. День был дождливый. Гости — трое мужчин, четыре женщины и несколько детей — уселись на корточках в ожидании, когда закипит чайник. Немного погодя мы все пили горячий кофе с большим количеством сахара и ели ржаной хлеб, густо намазанный маслом.
Много смеялись, я тоже принимал участие в веселье, хотя из разговора не мог понять ни единого слова. Можно предположить, что он был того беспорядочного свойства, какой обычно носят разговоры гостей за чаем. Вскоре, закончив трапезу, гости поднялись, сердечно поблагодарили меня и отбыли. Они подарили мне на обед большую убитую чайку. Двое мужчин сели в свои каяки, а третий забрался на узлы домашнего имущества на корме умиака. Женщины, как обычно, сели за весла. Время от времени мы махали друг другу руками, пока лодки не скрылись из виду за изгибом фиорда.
Эти гренландцы, несомненно, приехали из какого-нибудь отдаленного поселка и отличались обычной в здешних местах простотой. Я описал эту встречу со всеми подробностями, чтобы представить картину чаепития гостей в каменном веке, если не принимать в расчет подававшиеся угощения. Жизнь здесь всегда бедна событиями.
IX
Рангафиордур
Лисуфиордур
Но пятьсот лет тому назад событий на этих берегах было предостаточно. Век открытия Нового Света Колумбом был свидетелем падения и ужасной гибели древнего, некогда процветавшего поселения на острове Гренландия. Быть может, в тот самый час, когда матрос на мачте «Санта-Марии»[28] крикнул «земля!», пал Унгерток — последний викинг из поселения, в котором когда-то жило десять тысяч. Как рассказывает гренландская легенда, он пал от «заколдованной стрелы, сделанной из самого края сращения тазовой кости бесплодной женщины. Так умер последний из старых Каблунаков».
И сейчас еще можно видеть развалины их построек: церкви — у некоторых сохранились все четыре стены до самой верхушки шпиля, разрушенные жилища, конюшни, сараи, загоны для овец, а на полях, некогда обрабатывавшихся, и сейчас растет больше цветов и трав, чем на окружающих болотистых лугах.
Далеко от океана, в глубине ответвлений фиордов Амералик и Готхоб, находятся развалины сельских построек старинного «Западного поселения», воспетого в сагах. В глубине же Уярагсуит-фиорда, на наклонном плато, заканчивающемся крутым скатом у края воды, в разросшейся роще стоят четыре стены того, что некогда было церковью. Маленькое строение сложено из неотесанных камней, но так основательно и хорошо, что за исключением небольших повреждений, нанесенных эскимосами, растаскавшими часть камней, стены и сейчас стоят так, как они стояли при возведении.
И все же трудно, даже находясь рядом с этим памятником прошлого, представить себе здешние дикие места как некогда цветущие, возделанные земли, мысленно увидеть на них белокурых потомков племени Эрика — крестьян, обрабатывающих землю, пасущих свои стада, живущих и плодящихся здесь, так же как раньше в Исландии, называющих это место родиной. И все же так некогда было.
Каждый год из Норвегии приходили торговые суда, привозившие поселенцам зерно, чтобы варить эль, и лес, увозившие на родину гренландские продукты — моржовую кость, жир. Корабли привозили новости о королях и родичах, о модах. Время от времени они доставляли епископа, получившего посвящение от папы римского. Затем там, за океаном, наступили смутные времена, когда из-за повторяющихся эпидемий чумы и войн Гренландию сначала перестали регулярно посещать, а затем забыли. Началось долгое, медленное вымирание от голода. Эту несчастную историю раскрыли нам теперь могилы в Херйольфнесе.
Об убийстве в Южной Гренландии последнего европейца, как оно описывается в эскимосском предании, мы уже говорили. Но начало этому концу было положено в Уярагсуит-фиорде.
В ранние годы существования поселений норманны и эскимосы жили в мире друг с другом, и все было хорошо. Но впоследствии возникла ссора из-за женщины. Однажды, когда эскимосы находились в летнем лагере на берегах Уярагсуит-фиорда и все мужчины ушли охотиться на оленей, норманны напали на женщин и перебили всех, за исключением одной.
Решив отомстить, эскимосы соорудили умиак, похожий на плавучую льдину. Они обтянули его прекрасными белыми шкурами, добавив несколько темных. Умиак, наполненный людьми, мог плыть, накренившись на один бок, в то время как спрятанные внутри люди наблюдали за всем происходящим. С берега умиак действительно можно было принять за маленький грязный кусок «щенка», отколовшегося от айсберга, так как поверхность его местами блестела, местами была темной.
Норманны, чтобы обезопасить себя, бежали в Амерагдла-фиорд, где, объединившись с другими людьми своего племени, рассчитывали отразить предстоящее нападение эскимосов.
Западным ветром умиак внесло в Амерагдла-фиорд к ферме в Киларсарфике. Эскимосы, спрятавшиеся в лодке, видели, как норманны входили в дом и выходили из него. Один из норманнов крикнул так громко, что на воде его можно было услышать: «Это не лодка, а просто льдина». Тогда все норманны вернулись в дом.
Эскимосы высадились на берег, крадучись подползли к дому, сложили кучи топлива вокруг дома и в сенях и затем подожгли его. Часть норманнов сгорела, другие пали, сраженные стрелами. Один из них, по имени Большой Олав, как раз в это время случайно возвратился с охоты на тюленей (только он один осмеливался ежедневно ходить на охоту). Его тоже убили.