В воображении я строил себе дом во многих уголках Гренландии, так они были красивы и приветливы. Но одновременно с мыслью о том, как можно было бы вполне счастливо прожить здесь всю жизнь, в эти мечты закрадывалось воспоминание об иных местах — тоска по родине.
Мы с управляющим колонией Симони из Готхоба стояли у фальшборта моторной лодки и смотрели на голые холмы и гранитные горы, освещенные лучами заходящего солнца.
«Как красиво!» — воскликнул я невольно. И вдруг вспомнил о постоянной грусти Симони и всем известной причине ее. В течение многих лет жизни в Гренландии Симони не мог забыть луга и буковые леса Дании и все сильнее стремился возвратиться туда. В конце концов он стал выглядеть как человек, мысли которого всегда прикованы к чему-то далекому, недостижимому.
XIX
Кнуд Расмуссен
Восточная Гренландия
Рассказывают легенду об охотнике на тюленей из Алука, который никогда не покидал родные места. Он так любил поселок, где жил, что каждый раз встречал в штыки предложение отправиться куда-нибудь далеко на охоту. Следует сказать, что он никогда не испытывал нужды.
У этого человека был сын. Когда сын достиг зрелого возраста, то обнаружил, что ни разу не бывал за пределами Алука. Ему часто хотелось пойти с другими жителями поселка, отправлявшимися на охоту, но так как он очень любил отца, то не показывал своего желания. Иногда он пытался пробудить в отце склонность к путешествиям, но отец неизменно отвечал так:
— С того момента, как я высадился в Алуке, я, насколько помнится, никогда его не покидал.
Но каждый раз, когда все молодые люди отплывали к иным берегам и они оставались одни, сын становился молчалив.
Наступила середина лета. Отец не мог спать по утрам потому, что должен был видеть, как солнце встает над морем и лучи его будто раскалываются на айсбергах. Это зрелище производило на него такое глубокое впечатление, что он не мог оставить Алук.
Так проходили годы. Отец состарился и не в силах был уже охотиться на тюленей. Сыну приходилось ходить на охоту одному. Теперь он уже совсем не мог противиться желанию повидать свет. В один прекрасный весенний день он сказал отцу:
— На этот раз я намерен оставить место, где живу, и отправлюсь повидать новое в чужих краях.
Сын долго ждал ответа, но отец молчал. Не получив ответа, сын еще раз подавил желание путешествовать. Спустя некоторое время сын, не в силах больше сдерживать свое желание, решил просить до тех пор, пока не добьется согласия отца.
Однажды, когда они сидели вместе в ожидании наступления вечера, сын снова заговорил о своем желании.
— На этот раз должно свершиться! Я хочу покинуть свою родину и отправиться на север повидать новые, чужие края.
Но отец не ответил. Только, когда сын еще раз обратился к нему, он понял, что теперь уже выхода нет.
— В таком случае мы отправимся на север не слишком далеко. Ты должен обещать мне, что мы вернемся в наш поселок.
Сын был счастлив и с жаром взялся за подготовку умиака к путешествию.
И вот однажды утром, в хорошую погоду, они наконец отправились на север. Они заплыли далеко-далеко. Чем дальше они продвигались на север, тем больше нравились сыну новые места.
Они плыли и плыли. Впервые отец на такое долгое время покинул родной поселок. Он все чаще и чаще в своих мыслях так тосковал по родине, что вскоре лишился сна. По утрам на восходе солнца он не мог спать, чувствуя, что должен выйти посмотреть, будет ли и здесь восход солнца так же красив. Но горы закрывали горизонт, и было невозможно увидеть первые лучи солнца.
Сначала старик не хотел говорить об этом сыну, но когда уже больше не мог выносить своей тоски, он заговорил:
— Возвратимся теперь назад, иначе я умру от тоски!
Сыну тяжело было возвращаться теперь, когда страна становилась все краше, но слова отца все время звучали в его ушах, и он повернул на юг.
Хотя теперь они уже были на пути домой, отцу делалось хуже, он почти перестал спать. Когда сын по утрам просыпался, отец ходил снаружи около палатки. Они плыли и плыли и наконец возвратились в свой поселок.
На следующий день рано утром сын проснулся от звука голоса отца. Вот какие слова он услышал:
— Не удивительно, что трудно покинуть Алук!
Смотри, величественное солнце поднимается над морем и лучи его разбиваются об айсберги.
Сын слышал, как отец много раз издавал радостные восклицания. Затем все стихло. Сын долго прислушивался, но так как отец, находившийся снаружи как раз у входа в палатку, не издавал ни звука, он встал и откинул полотнище. Старик лежал на земле, повернув лицо к востоку. Когда сын поднял его, он не дышал.
Старый охотник еще раз увидел солнце в Алуке. Радость встречи с ним так потрясла старика, что сердце его разорвалось. Сын, чувствуя себя виновным в смерти отца, вырыл могилу на вершине горы, откуда открывался вид, который отец так любил при жизни.
Рассказывали, что впоследствии сын стал похож на отца и тоже никогда не покидал своего поселка, оставаясь в Алуке до конца дней своих[32].
XX
Из Гренландии в Данию
Сегодня — крещение, вечером его празднование. Завтра я отплываю из Гренландии.
— Сегодня вечером вы будете великолепнее меня, — говорит мой милый друг доктор. Между нами все время идет спор о том, кто из нас по природе своей блистательнее.
Доктор достает фрак. Немного измятый, немного поношенный, может быть, с пятнами и старый, но какой элегантный! Он мне впору!
Мы несколько задержались, потому что фрекен Хольмгор — наша маленькая домоуправительница — не хотела, чтоб на костюме было хоть одно пятнышко. Когда меня почистили щеткой и я был совершенно готов, надел длинное пальто, застегнул его на все пуговицы, мы бегом отправились на вечер.
Трудно преувеличить тот успех, который выпал на мою долю. Естественно, что почтенные гости, знавшие меня до сих пор только в наряде бродяги с побережья, были поражены, онемели от изумления и пришли в восторг. А я, раздувшись от самодовольства, взвинченный всем окружающим и увлеченный общим возбуждением, которому, возможно, способствовало присутствие столь обаятельной личности, как я, выпил слишком много. Наконец растроганный до слез красноречием губернатора, хотя и не понимая ни слова — он сам сказал, что я не смогу понять его — я вдруг оказался посередине комнаты. Все окружили меня. Я объявил, что собираюсь произнести речь.
— О дитя, бедное, крохотное, — начал я, — потерпевший кораблекрушение моряк, беспомощный и голый, брошенный на берегу на милость чужих людей, которые здесь, на далеком пустынном Севере, одели, приютили и накормили младенца. О дитя, подними свой бокал вместе со всеми и выпей, ты — вино, а вы — молоко, за мудрое, благое, милосердное провидение, по милости которого бот потерпел крушение. О датчане, благослови вас бог!
Затем, осушив бокал, я поторопился сесть, так как начинал говорить лишнее.
И с этого момента с грустью все чаще и чаще думал: «Завтра я уезжаю, завтра я уезжаю».
На этом вечере присутствовали: директор Даугор-Йенсен, губернатор Кнуд Ольдендов с супругой, управляющий колонией Симони с супругой, управляющий колонией Ибсен с супругой, пастор Вестергор с супругой, доктор П. Борресен, фрекен Хольмгор, господин доктор Хольбек, фрекен доктор Гудрун Кристиансен, господин доктор Кристенсен, инженер Нильс Ягд, инженер Гальстер, директор семинарии Н. Е. Балле с супругой, учитель семинарии А. Бьерге с супругой, радист Водшов, ассистент Лайф Хагенсен с супругой, ассистент Лунд с супругой.
Капитан Хансен, капитан Торсен, капитан Банг, господин Эрик Волер, фрекен Мунк, капитан Хершенд.
Д-р фил. Кнуд Расмуссен, фрекен Инге Расмуссен, господин Петер Фрейхен с супругой, господин Порсиль, профессор Нерлун, писатель Аксель Альман.
XXI
Эскимосы и датчане
Наступило утро — такое прекрасное! Оно обострило боль расставания. И хотя солнце, конечно, взошло над горами, я не так крепко был верен воспоминаниям о восходах солнца, как охотник из Алука. Мне было грустно уезжать. Но в этот день многим было грустно.
Тина, маленькая гренландская девушка, оставлявшая с момента отъезда с севера в каждом месте, где она останавливалась, все больше и больше из своего запаса одежды в виде подарков всем, кто любил ее, теперь покидает своих родных и стоит у борта в слезах, с красными глазами.
Из Гренландии уезжает доктор, может быть, навсегда. Около судна кружатся эскимосы на каяках. Они дают залпы из дробовиков, когда судно начинает набирать скорость, и следуют за ним, размахивая шапками. А доктор стоит как воплощение спокойствия. Я делаю шаг, чтобы стать рядом с ним, и останавливаюсь: он плачет.
Многие плачут. Если глубину и нежность человеческой души можно оценить по ее отзывчивости к горю, то посмотрите, как сейчас у борта парохода и датчане, и эскимосы стоят одинаково растроганные в общем порыве общего горя.
«Фарвел!» Мы миновали окутанный облаками мыс. Гренландия, как и все остальное, стала воспоминанием. Вокруг меня широкий круг океанского горизонта, громадный нуль, символ того, что временно меня нет нигде. Как Оруло, эскимоска с мыса Элизабет, я рассказал свою повесть; я хочу закончить ее словами Оруло. Долгое время Кнуд Расмуссен сидел зачарованный, слушая ее рассказ.
— И на этом, — сказала она, — кончаются мои приключения. Ибо тот, кто живет счастливо, живет без приключений, а я поистине жила счастливо и родила семерых детей.
Словарь морских терминов,встречающихся в тексте
Ахтерштевень — вертикальный брус, к которому крепятся доски кормы судна.
Бак — пространство палубы от форштевня (носовой оконечности судна) до передней мачты.
Бакан