Аня. Это вообще не противоречит, это очень подходит.
Крымов. Тогда скажи мне, что я прочистил тебе голову.
Аня. Ну вообще, да.
Крымов. Я рад очень. Это одноразовая акция, но, может, она будет повторяться. Это для того, чтобы ты клала сахар в свои блюда, искала этот театральный сахар, который прочищает и делает рельефной театральную игру. Одно вяло, а второе не вяло. Поставь себя на место публики, ты будешь думать: «Что происходит? Как же это так? Вот так беззащитно, жестко рассказывать? Ведь это происходит прилюдно, господи боже мой!» Западный театр уже приучил к каким-то откровенностям, поэтому, наверное, актеров можно уговорить… Если это посвящено какой-то идее, то можно уговорить, можно объяснить.
Есть такое понятие, как энергия игры. На этом строится воспитание актера, на этом строится все. Мы это не обойдем, это обходить бессмысленно, без этого мы превращаемся в обойщиков. Даже если в королевских обойщиков, этим заниматься неловко. Художник не обойщик, художник – пчела, которая собирает мед, пыльцу со всех цветов своей жизни и выдает это в виде образа, игры, спектакля. Спектакль – это игра. Образы – это чтобы люди поняли, что вы были в горах, и в низине, и в полях, и на кладбище тоже цветки понюхали, и все смешали в свой мед. Он очень терпкий…
Мартын. Лермонтов. Продолжение
Мартын. В общем, игра такая. Зритель сидит на сцене, и в зрительном зале ничего не видно, а на сцене перед зрителем происходят съемки и снимают фильм про Лермонтова. И Лермонтова играет какой-то очень капризный и плохой актер, просто плохой актер. И он все время все портит, никак не может запомнить слова, то у него голова болит, то что-то еще… И в общем все время нарастает напряжение. Но потихоньку с ним начинает происходить что-то… В общем, к концу съемок он полностью уже превращается в Лермонтова. А там, в зрительном зале, горы. Он карабкается на них, и наверху его встречает Мартынов и убивает. Режиссер кричит: «Снято, гениально!» Всё.
Крымов. А как он превращается в Лермонтова?
Мартын. Он пытается как актер что-то все-таки из себя выдавить, не знаю, разговаривает с бабушкой, звонит другу, пытается поговорить с какими-то своими кузинами. И постепенно… В общем, мы понимаем, что как человек он гораздо интереснее, чем мы думали вначале.
Крымов. Мартын, подожди, тебе не кажется, что то, что ты говоришь, для тебя туман?
Мартын. Ну, я согласен, что для меня это как бы еще не до конца ясно, но вроде бы в условиях игры я уверен.
Крымов. А что тебе нужно для ясности? Как он превращается? В этом, собственно, и есть ведь основная игра, которую ты затеял. Как плохой актер превращается в Лермонтова?
Мартын. Ну, с помощью какой-то своей нормальной человеческой повседневной жизни.
Крымов. Это все слова, я не понимаю. Я не понимаю. Вот я с айсберга свалился, мне привели оленя: «Понимаешь?» – «Понимаю». Принесли винтовку – понимаю. Снег – понимаю. Вигвам – понимаю. Толстой – не понимаю. Добро – не понимаю. Жалость – не понимаю. Любовь – тоже не понимаю. Не обманывай себя, придумай игру. Как он превращается? Хорошо, интересно придумал съемки… Может быть, их несколько актеров вообще и режиссер выбирает? Ты смотрел фильм «Венера в мехах» Полански?
Мартын. Нет, еще не смотрел.
Крымов. Посмотри, там начало очень хорошее, очень хорошее. Там режиссер, уже обалдевший от кастинга, выбирает актрису на главную роль. Все уже закрыто, он устал, звонит жене, что он приедет скоро, чтобы она ужин готовила. И вдруг какая-то тетка приходит, какая-то дурацкая тетка с какими-то двумя сумками. И говорит: «Ой, я опоздала». Он говорит: «Уже все, собственно, уже нет». Понятно, что она по виду ему не подходит совершенно. Она такая хабалка просто, ну не знаю, бывают такие, ну вот просто лимитчица, лимитчица такая, в какой-то юбке дурацкой, все не так. И он уже собирает листы, чтобы уходить. И вдруг слышит над ухом текст, который произносили до этого множество артистов, но он произносится грандиозно. Он поднимает голову – это она. Она говорит: «Я не знаю, дальше читать?» Она с акцентом еще говорит, но когда она играет, она без акцента. «Я не знаю, дальше нужно или нет?.. Не нужно?» – «Ну, еще что-нибудь». Кончается тем, что он в нее влюбляется, он ужинать к жене не идет. Что-то происходит потрясающее. Это замечательный фильм. Она над ним имеет через два часа просто полную власть и как актриса, и как женщина, это удивительное какое-то превращение на наших глазах из абсолютной дуры. Я помню, она там что-то такое надевает, какой-то костюм… Он говорит: «Что это за костюм?» – «Да, вот купила этот». Он смотрит, говорит: «Так это XIX век, это же очень дорого стоит». Она говорит: «Да, дорого, но купила, решила, что это подойдет для роли». Он на нее смотрит и не понимает, откуда это все взялось. Это игра. Шаг за шагом я смотрю за ее превращением и за изменениями их отношений. Тут надо придумать, надо придумать игру: ищут актера на роль Лермонтова. Каким образом?
Мартын. Не знаю.
Крымов. Ну как! Сказать такое и не знать как? Это не может быть такого! Понимаешь, можно ведь как сделать? Предположим, двадцать человек пробуются на Лермонтова. А вон там, в зале, гора огромная стоит. Как Голгофа.
Мартын. У меня тоже такая идея была.
Крымов. Ну это же я твою декорацию описываю… Значит, пришли на роль Лермонтова разные актеры. Как на вступительных экзаменах, читают, играют. Режиссер мучает их какими-то заданиями. Это интересно смотреть! Это уже игра. Поиски Лермонтова. Понимаешь? Толстые, большие, маленькие, карлики. Все хотят сыграть Лермонтова. Никто не подходит. Он всех отсылает. Наконец, последний вдруг, по каким-то параметрам, ну я не знаю… Пришел просто замечательный актер. Как-то надо придумать, чем он хорош, как-то так сделать, чтобы сразу стало понятно, что он хороший. Он не превращается в хорошего, а он уже, вдруг – хороший. Все, назначен. Иди в гору! Идет в гору – а там Мартынов. И выстрел. И он должен вот так вот страшно скатиться. Актер играл Лермонтова две минуты, пока карабкался. Всего две минуты. Но для этого нужно быть очень талантливым. Других в гору не пустим. Искали для того, чтобы пустить в горы и там пристрелить в секунду! Все, снято! Все, спектакль закончен, съемочный день закончен. Понимаешь, Мартын? Вот тебе замечательная идея для игры. Замечательная. Замечательная! Ты чувствуешь разницу, милый? Скажи честно. Не слышу.
Мартын. Конечно, чувствую.
Крымов. А еще честнее?
Мартын. Чувствую.
Крымов. Ну это же очевидно. Понимаешь, я буду смотреть на это. И когда его убьют, я подумаю: господи, нашли хорошего актера и тут же убили… Да, это про Лермонтова. Это про Лермонтова. Он ничего не успел сделать. Его убили. И так же актера. Для того чтобы быть Лермонтовым, нужно быть очень талантливым, и тебя тут же пристрелят. А остальные все будут жить. Никому не нужные. Искусству не нужные.
Слушай, если ты не хочешь делать это, я поставлю такой спектакль. Мне это очень нравится. Просто очень нравится. Подари мне гору в зале, все это мне очень нравится. Очень нравится. Долго искать, искать, искать, искать. Нашел, раз – убили! Все, снято! Драматично очень, понимаешь? Так же, как его жизнь. Мелькнула и заморозилась. Ребята, по-моему, это замечательная идея, я не знаю. Просто замечательная! Я буду смотреть, как совершенно неподходящие люди хотят быть Лермонтовым, это же интересно. Вам же интересно быть на вступительных экзаменах, когда не вы поступаете? Интересно же, как люди волнуются, как понятно сразу, кто не подходит, но они стараются, как ведет себя комиссия? Это есть плоть игры, которая имеет страшный конец. И какой-то барс, я не знаю, вдруг появился на вершине. «Мцыри» – там же барс, да? Вот вдруг какой-то барс из-за этой скалы вылез, это будет рифма «Божественной комедии», там же барс или пантера не пускала в рай. Почему Вергилий повел Данте обходным путем, потому что в рай нельзя пойти прямо, там пантера. И вот здесь она со своими усами, желтая какая-то… Куда полез? Там Мартынов тебя ждет. Ой, хорошая идея. Хорошая идея. Ну, не можешь же ты ее бросить только потому, что я этот шаг решающий сделал? Ну это смешно, понимаешь… Это футбол: кто мяч пасует, кто забивает? Командная игра. И мне сейчас плевать, кто что… Вот у Эйнштейна есть Е = mc2… Вот если бы Эйнштейн написал: Е = mc, а домработница ему бы сказала: «Квадрат!», и он бы написал – квадрат. Ну какая разница, кто что… В истории физики, в истории мира есть формула Е = mc2.
Ну я не знаю, это вообще замечательная идея, просто замечательная, я и тебя поздравляю, я и себя поздравляю, и поздравляю всех, что вы это слышали… Ну слушайте, вы же меня знаете, ну я не буду просто так голову морочить. Это очень хорошая идея, я бы хотел такой спектакль посмотреть, я бы хотел его поставить.
Ты спросишь, почему про Пушкина так нельзя сделать? Можно, можно, между прочим, можно, но только про них двоих. Вот про Тургенева так не сделаешь, про Есенина не сделаешь, про Маяковского не сделаешь, а про этих двух сделаешь, причем про Лермонтова даже лучше, он меньше успел. Пушкин успел сделать очень много до дуэли, а этот почти ничего не успел. Мы знаем каждый шаг Пушкина, понимаешь, как будто прожектор на его жизнь наведен. Там так все интересно было и так богато, а как жил Лермонтов, мы совсем не знаем, просто совсем, если специальную литературу не читать, это не вошло в историю культуры, поэтому для него эта идея даже больше годится, чем для Пушкина. Мартын, здесь все сходится, вот я убежден, что здесь все сходится. Думай, думай…
Это очень хорошая идея, очень жесткая, хорошая, она очень богатая, вот можно любую палку воткнуть, она зацветет. Ты ее почти сказал, ты должен это понимать, ты ее почти сказал, я только надавил на больное место.
Ну хорошо, да? Что хочешь с этим делай. Понимаешь, твое право выкинуть это к чертовой матери, придумать еще что-то, закончить