Вот и химические лаборатории. За углом коридор открылся в длинную галерею, за стеклом — ряды столов, баллоны, химическая посуда. Пыль покрывала всё, но свет плафонов — пусть через один — всё же оживлял пространство.
Я замедлил шаг. Задержал взгляд на стекле. И в этом стекле — отражение. Быстрое. Резкое. Силуэт. Скользнул — как тень.
Попался! — мелькнуло в голове.
Я развернулся. Выстрелил. Почти не целясь — чисто на интуиции, на инстинкте. Прямо в грудь нападавшему.
Гриша отлетел навзничь. Даже не вскрикнул. Но — в ту же секунду подскочил.
С пробитой грудью он стоял и смотрел на меня. А потом склонился вперёд, зло зарычал. И бросился на меня.
Следующие выстрелы — по ногам. Я перебил ему колени. Ноги выгнулись неестественно, и он рухнул. Почти молча, даже не закричал, хотя боль должна быть дикой. Только зло зашипел, словно зверь. И пополз ко мне, вгрызаясь пальцами в бетон, оставляя за собой кровавый след.
— Бесполезно, — сказал я, направляя ствол ему в лицо. — Следующий выстрел будет тебе в голову, Григорий.
Он замер. Дышал тяжело. Кровь растекалась под ним.
А я понял: спектакль окончен. И теперь — начнётся откровение.
Глава 28
Лазовский хрипел, кровь сочилась из ран и растекалась по полу, впитываясь, будто в землю, в трещины старого, истертого бетона. Чем больше крови вытекало, тем больше он слабел — но всё ещё держался. Лицо побелело, пальцы дрожат, впиваясь в плитку.
Я осмотрел его и прищурился. Вот то место, которое он совсем недавно прикрывал рукой. Мои предположения подтвердились. Пулевое ранение. Входное отверстие сбоку, над печенью. Кровь на удивление быстро запеклась, рана будто старая, и это не моя пуля.
Я понял: в него уже попали до меня. Это стрелял Орлов, больше некому. А Григорий успел выследить его. Успел напасть. Убить. В том, что мой напарник мёртв, я больше не сомневался. Увидев, что стало с остальными Лазовскими, я знал: других вариантов просто не оставалось.
Гриша ещё дёрнулся вперёд, но уже не мог ползти. Остался лежать. Потом — рывком сел. Опёрся спиной о холодную стену коридора. Дышал тяжело, отрывисто. В глазах плясал какой-то огонь — не животный страх, а что-то другое. Жгучее и чертовски осмысленное.
— Как… ты меня вычислил? — спросил вдруг он.
Голос был хриплым, но чётким. Никаких признаков умственной отсталости, никакого «дурачка». Чистая речь и твёрдое намерение узнать.
— У тебя пулевое ранение, — ответил я, кивнув на его живот. — Понял сразу, что это привет тебе от Орлова. А ты его, получается, убил…
Он усмехнулся, приподняв уголки губ.
— Убил… А теперь вот сам подыхаю. Эх… Как же я не хочу загнуться в этой вонючей норе… — зло процедил раненый. — Но, видимо, придётся.
Тот, кто это говорил, всё осознавал. Он уже ничем не напоминал того наивного, простоватого Гришу с пустыми глазами.
— Хорошо сыграл, — хмыкнул я. — Обдурил. Умственно отсталый, добряк, обиженный жизнью. Все тебе верили. Даже моя жена — психолог — не определила притворства. А она в своем деле специалист высокого уровня. Как ты так смог?
Он мотнул головой, не соглашаясь, глаза сузились до щелок.
— Я не играл… не притворялся. Я действительно болен. Был болен…
— Вот как? Не хочешь… рассказать? — я чуть наклонился, не отводя пистолета. — Обо всём, что произошло. Перед смертью. Облегчить, так сказать, душу. Ты же понимаешь, что это твои последние минуты. С такими ранами долго не живут.
Он снова усмехнулся. Сухо и презрительно.
— Облегчить душу? Душа… — проговорил он последнее слово, как оскорбление. — У людей нет души. Есть мозг. Мысли. Расчёт.
— Какой же ты другой, Гриша… Совсем не тот, каким я тебя знал раньше.
— Когда я под действием… вещества, — выдохнул он тяжело, глядя куда-то мимо меня, сквозь, — я чувствую, что я человек. Только тогда. А без него — внутри пусто. Пусто и холодно.
Он опустил голову. Подбородок вжал в грудь, дыхание замедлилось, но голос держал твёрдую ноту, сдержанную и даже почти торжественную.
— Ты принимаешь ПС-63? — нахмурился я. — Так вот в чем твой секрет…
— Это ключ к жизни… Я тогда только живой, Андрей Григорьевич. Настоящий. Не жалкий, не пускаю слюни, не пресмыкаюсь и прогибаюсь. Ты не поймёшь. Да никто из вас не поймёт, — он сделал паузу, а потом зло добавил: — Никто из вас не был в моей шкуре!
Я молчал. Пистолет в руке казался тяжёлым, будто наполнился свинцом. Пальцы немного ломило от напряжения. В этом полумраке, среди ржавчины и бетонных стен, я вдруг остро почувствовал, что сижу напротив не монстра… это сбой. Ошибка природы. Искривление судьбы. Не он выбрал свою участь — его втянули. Прижали. Втолкнули в угол, где не осталось ничего, кроме ярости и жажды убивать.
Но понимание — не значит прощение. Да и жалость — не мой конек. Тем более жалость к убийцам.
Я медленно выдохнул, посмотрел на его лицо. В нём больше не было и следа прежнего Гриши. Только ясный взгляд — без всяких мутных поволок. Осознанный и умный.
— И давно ты на веществе? — спросил я.
— Давно… — он ухмыльнулся, и по лицу его скользнула странная, болезненная тень. — Под препаратом я становлюсь другим. Не просто нормальным — умнее. Сильнее. Лучше. Словно кто-то освобождает мой мозг — и он начинает работать как у всех. Нет, даже быстрее и лучше.
Я слушал молча, прищурившись. Пальцы крепче сжали рукоять ПМ. Он говорил не как больной, умственно отсталый. Он говорил как человек, знающий, что умирает — и потому не врет.
— Где ты брал ПС-63? — продолжал я расспрашивать.
— Начальник милиции… — продолжил Гриша, — как-то притащил ампулы. К отцу. Говорил: «Это будущее. Это путевка в новую жизнь». Они думали, я не слышал, не понял. Дурачок ведь! А я услышал. Хотел поиграть с ампулами. Взял одну, пока никто не видел. Хотел спрятать. Но… уронил.
Он моргнул, и в его глазах мелькнуло что-то почти детское — память о том испуге. Поднял слабую руку и сделал жест, словно что-то выпадает из непослушных, вечно неловких пальцев. Будто он снова проживал тот самый момент, когда всё и началось для него. Или закончилось.
— Она разбилась. Я испугался. Думал, накажут. Стал собирать осколки. Руками, конечно. Порезался о них сильно. Жидкость… эта… прозрачная и чистая… я не думал… попала мне в кровь. В ту ночь я не заснул.
Он замолчал на мгновение. Казалось, Лазовский-младший вспоминает нечто очень важное.
— Я не просто не заснул. Я думал. Думал. По-настоящему. В голове было… ясно. Как свет включили. Как будто всё вокруг стало простым и понятным. И я осознал себя: нет, я не дурачок… я тот, кто опасен, не я должен бояться, а меня пусть пугаются. Вот тогда я и понял… каково это — не быть дебилом. Не быть посмешищем, не быть слабым. Не зависеть.
— И ты стал убивать? Зачем?
— Я чувствовал себя… — он поискал слово и прошептал, — человеком. И не просто человеком, а тем, кто забирает жизни. Я хотел уничтожать… Побочный эффект? Пусть. Вроде, неприятный, но потом я привык и даже наслаждался. Ха!..
А я вспомнил: Орлов… он что-то знал. Говорил, что ПС-63 — не просто препарат. Что он делает с людьми что-то… большее. Что побочные эффекты до конца никто не изучал. Что проект свернули, когда поняли, что контролировать вещество невозможно. Оно будто живёт своей жизнью.
Меняет не только тело, но и мозг, душу. И теперь, слушая Гришу, я понимал: всё, о чём он говорил — было правдой.
— Этот «Гранит» в ампулах изменил тебя. Это не ты, Григорий… Ты разве думал раньше кого-то убить?
Он откинулся назад, глухо закашлялся. В груди булькнуло.
— Нет!.. Не обманешь. Он не изменил, он освободил меня из оболочки дурака. Мне стало… чертовски приятно. Быть собой. Настоящим. Я хотел быть таким всегда.
— Много ещё не было исследовано, когда проект закрыли, — произнёс я вслух, больше себе, чем ему. — Никто даже близко не представлял, с чем мы имеем дело… Ты жертва, Гриша, которая стала хищником. Но скажи, а после того, первого раза где ты брал ПС-63?
Я понял, что он принимал его постоянно, с некоторой периодичностью. Лазовский снова ухмыльнулся и слегка мотнул головой, насколько ещё мог.
— Не я. Когда родители поняли, что я… что можно вернуть мне интеллект, пусть временно, не навсегда, они стали давать мне препарат сами.
Вот она, тайна Лазовских.
— И что было потом?
Он снова ухмыльнулся. Улыбка была перекошенной, с кровавыми уголками, но в ней сквозила злость и насмешка.
— Ты правда хочешь это знать, дядя Андрей? — прохрипел он. — Всё равно никто тебе не поверит. А я теперь уже всё равно сдохну. Моя тайна уйдёт со мной.
— Перед смертью, Гриш, — сказал я тихо, — мы все равны. Там, по ту сторону, уже не важно, кем ты был. Расскажи. Может, кому-то это ещё поможет. Может, хоть одна душа избежит той участи, в которую вы всех втянули. Ведь ты… Зачем ты убил своих родителей и брата?
Он замолчал. На секунду дыхание сбилось. Потом, выдохнув хрипло, он прошептал:
— Я нисколько не сожалею об этом. Так должно быть.
Он смотрел в одну точку, словно ещё мог думать о чем-то важном.
— Похоже, вещество тебе мозг окончательно сожгло, — сказал я.
— Они были слабаки, — сказал он медленно, будто жевал эти слова. — Я не только умнел под этой штукой. Я чувствовал… что мне нужно. Жажда приходила сразу вместе с интеллектом. Хотелось не просто убивать, а… охотиться. Чувствовать, как страх жертвы проходит через меня. Становится моим. Тебе не понять, ты не охотник, ты не убивал.
— Убивал, — я перевел пистолет чуть вверх, на уровень его груди.
Он, словно и не обращая на меня никакого внимания, продолжал:
— Когда родители узнали… они не спорили, не осудили. Ни капли. Знаешь, что они сказали? «Мы надеялись, что ты навсегда излечишься». Им было тяжело, им самим. И они… стали брать у Бобырёва препарат. Пичкали меня им. Регулярно. Втайне. Надеялись, что эффект закрепится. Но он был временным. Постоянной платой стали мои… вылазки.