Третий же — молодой парень с автоматом нервно сглотнул.
— А если поймают?
— Кто поймает, Халиль? — усмехнулся Абу Марван. — Ливанские силы отступили, друзы воюют, сирийцы заняты в Шуфе. Кругом хаос — идеальное прикрытие.
Ну а к вечеру бои переместились южнее, к порту. В музее воцарилась зловещая тишина, которую нарушали лишь потрескивание горящих автомобилей на улице и далёкие автоматные очереди.
Около полуночи боковая дверь музея тихо заскрипела. Абу Марван просунул голову внутрь, прислушался, затем махнул рукой товарищам. Все трое были одеты в форму сирийской армии — на случай, если кто-то их заметит.
— Фонари только красные, — прошептал Самир, доставая список на арабском языке. — Здесь всё, что нужно клиентам из Женевы.
Они быстро прошли в главный зал. Лунный свет, проникавший через разбитые окна, освещал величественные финикийские саркофаги, стоявшие вдоль стен.
— Сколько им лет? — Халиль присвистнул.
— Две с половиной тысячи, — ответил Самир, сверяясь со списком. — Этот, с изображением охоты, особенно ценен. Из Сидона, пятый век до нашей эры.
Абу Марван уже осматривал витрины с золотыми украшениями.
— А это что?
— Диадема из Библоса. Клиент из Цюриха готов заплатить два миллиона долларов.
— За эту железяку?
— Этой «железяке» три тысячи лет, Абу Марван. Она старше пирамид.
Работали же они методично, как профессионалы. Сначала мелкие предметы — монеты, украшения, печати. Затем принялись за саркофаги. Халиль оказался сильнее, чем выглядел, — в прошлом он грузил контейнеры в порту.
— Осторожно с мозаикой! — зашипел Самир, когда Абу Марван неаккуратно снимал римское панно со стены. — Она рассыплется!
— Сколько за неё дают?
— Полмиллиона, но только если целая.
А уже к трём утра у чёрного входа музея стоял грузовик с сирийскими номерами. Водитель — коренастый мужчина в военной форме — нервно курил.
— Быстрее, ребята! Через час здесь будет патруль ВСООН.
— Последний саркофаг, Махмуд! — крикнул Абу Марван. — Самый ценный!
Статуя бога Эшмуна, покровителя Сидона, была тяжёлой — почти двести килограммов бронзы и золота. Четверо мужчин с трудом втащили её в кузов грузовика.
— Куда везём? — спросил водитель, заводя мотор.
— Сначала в Дамаск, к Абу Фарису, — ответил Самир, вытирая пот со лба. — Он переправит в Стамбул. А оттуда — самолётом в Швейцарию.
— А если на блокпосту спросят?
— Скажешь — стройматериалы для сирийской базы в Захле. Документы при мне.
И грузовик медленно тронулся по изрытой снарядами улице, огибая воронки и груды битого бетона. В кузове, под грубым брезентом, покоились сокровища, пережившие финикийцев, римлян, крестоносцев и османов — но не сумевшие пережить одну одну ночь из восьмидесятых.
Абу Марван обернулся на темный силуэт музея.
— Жаль, конечно…
— Что жаль? — хрипло спросил Халиль.
— История всё-таки.
Самир усмехнулся в темноте.
— История не кормит, брат. А швейцарские франки кормят.
Грузовик растворился в предрассветной мгле, держа путь к сирийской границе. В опустевшем музее ветер гулял по залам, где ещё вчера покоились свидетельства трёх тысячелетий человеческой цивилизации. А утром, когда канонада окончательно стихла и первым в музей вошёл старый сторож Абу Юсеф. Увиденное же заставило его рухнуть на колени — сокровища Ливана исчезли в хаосе войны, оставив лишь пустые витрины и эхо шагов мародёров в коридорах истории…
Пашка вернулся с похорон бабушки три дня назад — и словно часть его души осталась там, в промерзлой земле. Он ходил на построения, выполнял команды, отвечал на вопросы преподавателей, но делал всё это как заводной механизм. Лица на нём не было — только пустые глаза и какая-то пугающая отрешённость. Оно и понятно — бабушка заменила ему мать. С младенчества растила, ставила на ноги, была единственным по-настоящему близким человеком в этом мире.
Мы с Колей и Лёхой поддерживали его как могли. В казарме тихонько подкладывали ему свои банки сгущёнки — сам он почти не притрагивался к пище. А во время самоподготовки помогали с конспектами, когда видели, что он просто сидит и смотрит в одну точку. На построениях же старались встать рядом, чтобы подсказать команду. А Коля незаметно заправлял Пашкину койку по уставу, когда тот забывал.
Настроение у всех нас четверых было тоже мрачное. Смерть его бабушки обрушилась как гром среди ясного неба — ещё недавно, перед зимними каникулами, Пашка рассказывал, как славно провёл новогодние праздники, как пельмени лепили, как в филармонию ходили. А теперь всё так внезапно оборвалось… Мне было тяжело на него смотреть. Терять самых близких людей — испытание не для слабых. Часть человека ломается навсегда, мне ли не знать… И когда видишь, как твой друг превращается в тень самого себя, понимаешь всю хрупкость бытия. Сегодня человек есть, завтра его нет — и остаётся лишь пустота в сердцах тех, кто любил.
Но учеба продолжалась и нельзя было опускать руки — у нас начались теоретические занятия. Первой шла тактическая подготовка — изучали основы общевойскового боя. Майор Кравцов объяснял принципы наступления мотострелкового взвода, размеренно расхаживая между рядами парт в аудитории.
— Курсант Форсунков! — рявкнул он, внезапно остановившись. — Какова глубина боевого порядка взвода в наступлении?
— Товарищ майор! До четырёхсот метров! — Лёха вскочил, звякнув стулом.
— Правильно. Садись. Курсант Овечкин, назовите боевые задачи взвода в наступлении.
— Уничтожение живой силы и огневых средств противника, захват и удержание указанных рубежей, товарищ майор! — Коля поднялся, выпрямившись в струнку.
— Хорошо. А теперь разберём схему боевого порядка…
Пашка же сидел молча, даже записей не вёл. Я толкнул его локтем и прошептал.
— Пиши хоть что-нибудь, а то Кравцов заметит.
Он кивнул и машинально взялся за авторучку. А после занятий мы направились в столовую — сидели за своим столом, поглощая перловую кашу с тушёнкой, когда к нам подошли трое третьекурсников во главе с сержантом Волковым.
— Эй, салаги, — бросил Волков, подходя к нашему столу с видом хозяина положения, — освобождайте место. Нам здесь расположиться требуется.
— Товарищ сержант, — отозвался я, медленно поднимаясь и чувствуя, как напряглись плечи, — но мы еще не завершили прием пищи.
— А мне наплевать — живо отсюда марш!
— Простите, товарищ сержант, но согласно уставу курсанты всех курсов обладают равными правами в столовой. Займем другой стол, как только освободится.
Лицо Волкова налилось кровью.
— Что, умник, мне устав цитируешь? Сейчас я тебе покажу, что такое устав!
Рука его уже взметнулась, когда за спиной прозвучал знакомый голос.
— Товарищ сержант Волков, в чем дело?
Это был младший сержант Лосев с группой второкурсников. Тот самый Лосев, который некоторое время сам пытался поставить нас на место, пока мы не дали достойный отпор.
— Да вот, младший, салаги бунтуют, — проворчал Волков, не опуская руки.
— Понятно, — кивнул Лосев и обратился к нам. — Курсанты, в чем проблема?
— Никакой проблемы нет, товарищ младший сержант. Принимаем пищу согласно распорядку дня.
Лосев окинул взглядом Волкова.
— Сержант, столовая общего пользования. Найдите свободный стол.
— Ты что, Лосев, против старших курсов пошел? — нахмурился Волков, сжимая кулаки.
— Я за устав, товарищ сержант и за порядок в училище.
Третьекурсники же вместе с Волковым переглянулись и призадумались — против двух курсов одновременно им не выстоять. Вот и отступили, бормоча что-то недовольное под нос. А когда они удалились, я взглянул на Лосева.
— Благодарю, товарищ младший сержант. Любопытно получилось — ведь я говорил вам, что обратимся за поддержкой к третьему курсу, а теперь вот как вышло. Но ничего не изменится — мы не станем…
— Ничего и не изменится — успокойся, — перебил меня Лосев. — Я же дал слово, что второкурсники первокурсников больше трогать не станут. И сдержу его!
Он присел с нами за общий стол и вскоре подтянулись еще несколько второкурсников. Атмосфера же постепенно разрядилась, словно после грозы.
— Ну что, салаги, — произнес один из них, рядовой Кузнецов, — как вам первый курс? Еще не раздумали служить?
— Пока держимся, — отозвался Леха. — А что нас впереди ожидает?
Второкурсники переглянулись и усмехнулись с видом бывалых.
— О, вас такое ждет! — рассмеялся Лосев. — Помню, как мы на полевых учениях… Рассказать?
— Давайте! — хором откликнулись мы.
— Значит, так, — начал Лосев, отправляя в рот ложку перловой каши. — Майские учения, полигон под Рязанью. Получаем задачу — провести разведку боем. Командир роты, капитан Дубов, педант еще тот. Все строго по уставу, все по науке. Выдает нам карты генштаба, компасы АК-69, объясняет маршрут. А в нашей группе был один товарищ — Степан Сомов. Так вот он математик высшего уровня, но с ориентированием на местности — полная беда у него.
— И что случилось? — спросил Коля, отставляя алюминиевую кружку с остывшим чаем.
— А то, что Сомов взял да и перепутал азимут! — захохотал Кузнецов, качая головой. — Вместо ста двадцати градусов выставил двести десять! Идём мы, идём, думаем — что-то долго топаем. А Сомов нас уверяет — «Всё правильно, товарищи! По науке идём, по уставу!»
— В итоге вместо «противника» вышли к складу горючего нашей же части! — подхватил Лосев, смахивая слезинку. — Часовой нас углядел, думает — кто еще такие. Прибегает караул, окружает нас, а мы стоим с компасами и топографическими картами, словно истуканы.
— А Дубов что? — поинтересовался я, предчувствуя развязку.
— Дубов примчался через полчаса, красный как знамя над казармой! Орёт — «Где вас черти носили⁈» А Сомов ему с каменным лицом отвечает — «Товарищ капитан, задачу выполнили согласно боевому уставу! Склад противника обнаружили и взяли под наблюдение!» — Лосев уже слёзы вытирал от смеха. — Дубов сначала хотел всех нас под трибунал отправить, а потом как подумал, что объяснять начальству придётся, как его курсанты собственный склад «захватывали»…