— Да все же было как живое, — не отставал Кирилл. — Мы же все видели, все чувствовали…
— Забыли! — рубанул старшина. — И языки за зубами держать. Всем понятно? — обвел он суровым взглядом притихших солдат.
И все кивнули молча, как один.
— По машинам. Двигаем дальше.
Колонна потянулась по серпантину. В кузове бойцы сидели, будто воды в рот набрали. Каждый ворочал в голове свое, пытаясь сложить пазл непонятного.
— Кирюха, — едва слышно прошептал Димка, — а помнишь, что в том ручье видели?
Кирилл передернул плечами. Помнил, еще как помнил. В мутной воде отражались не их молодые лица, а какие-то чужие. Незнакомые. Или знакомые, но постаревшие лет на двадцать.
— Помню, — выдавил он.
— А я те огоньки помню, — подал голос Гриша. — Они в узоры складывались. В какие-то письмена.
— Завязывайте, — осадил их Толик. — Старшина дело говорит. Лучше забыть к чертовой матери.
Только забыть не получалось. Каждый понимал — случилось что-то такое, что в голове не укладывается. Но колонна благополучно дотянула до кишлака Рохи, отработала по плану и повернула на базу. В рапорте же Петренко черкнул только про неисправность связи, которую устранили в пути.
И никто из тех, кто был в том походе, потом ни словом не обмолвился о горных событиях. Но бывало — сидят вечером, травят байки, и вдруг кто-то из них замолчит посреди фразы, уставится в окно, словно высматривает что-то в афганской темноте…
Глава 15
В Березовке
Весна в деревне Березовке нагрянула, как всегда, врасплох — еще вчера Петр Семенов проклинал распутицу и месил сапогами грязь по колено, а сегодня уже скинул теплую одежду и вышел к коровнику в одной ситцевой рубахе. Солнце припекало так, что даже старая Мурка, колхозная кошка, растянулась на крыльце и блаженно жмурилась.
— Петр! — окликнула мужа Зина, высунувшись из окна их домика. — Ты чего это в исподнем по двору разгуливаешь? Люди смеяться станут!
— Да какие люди, Зинка! — отмахнулся Петр, поправляя на плече оцинкованное ведро с комбикормом. — Все на работе сидят. А кто не на работе, тот сам в исподнем ходит.
Зина фыркнула и скрылась в доме. А через минуту она уже семенила к ферме, неся в руках эмалированную кружку с парным молоком — привычный завтрак для мужа. На голове красовался новенький платок в горошек, что Петр привез из райцентра на прошлой неделе.
— Слушай, а где это наш Николай Иваныч запропастился? — спросила она, оглядывая пустой двор фермы. — Обычно к этому времени уже все стадо на выпас выгоняет.
— А-а-а, так ты не в курсе! — Петр лукаво прищурился и поставил ведро на землю. — Такая история приключилась! Весь колхоз уже третий день животы надрывает от смеха.
— Да что стряслось-то?
— Помнишь, на прошлой неделе к нам комиссия из района нагрянула? Проверять, как мы к весенним работам готовимся?
— Ну помню. И что дальше?
— Так вот, Николай Иваныч решил себя показать с лучшей стороны. Напялил новый костюм-тройку, начистил сапоги до зеркального блеска, даже усы подкрутил. Ведет комиссию по ферме, толкует про надои, про племенную работу. А сам весь важный, грудь колесом выпятил.
Зина присела на перевернутое ведро и приготовилась слушать. Петр у нее истории рассказывал мастерски — заслушаешься.
— Подходят они к загону с быками, значит. А там наш Борька стоит — помнишь, тот вороной красавец, что в прошлом году медаль получил?
— Помню, помню. Статный бык, породистый.
— Вот именно. Так Николай Иваныч и вещает комиссии — «А вот наша гордость, племенной производитель Борис Первый. Нрав покладистый, смирный, потомство от него уже полколхоза дает». И только он это выговорил, как Борька вдруг как заревет! Да так оглушительно, что у одного проверяющего кепка с башки слетела!
— Ой, быть не может! — рассмеялась Зина, всплеснув руками.
— Еще как может! Но это цветочки. Николай Иваныч, чтобы показать, какой бык послушный, решил его приласкать. Подходит к изгороди, протягивает руку, а Борька как цапнет его за рукав зубищами!
— Батюшки! А что потом?
— А потом началось цирковое представление! Борька тащит Николая Иваныча к себе в загон, а тот упирается изо всех сил и вопит: «Отпусти, Борька! Отпусти, милый!» А комиссия стоит столбом, глаза на лоб полезли. Один даже записную книжку обронил от испуга.
Зина тоже уже качалась от смеха, держась за бока.
— Еле-еле отцепили нашего заведующего от быка. Рукав весь в клочья, пуговицы по двору раскатились. А самое потешное — когда Николай Иваныч отошел от изгороди, Борька как замычит довольно и преспокойно пошел сено жевать, словно ничего и не было! Вот такие у нас дела творятся…
— А комиссия что?
— А комиссия записала в акте — «Животные проявляют повышенную активность и жизнерадостность». Представляешь?
А в этот самый миг к ним как раз подошел Николай Иванович Новопашин, заведующий фермой. На нем красовалась заплатанная рубашка в мелкую клетку, а правый рукав пиджака и впрямь выглядел изрядно потрепанным — словно кто-то основательно его пожевал.
— Над чем это вы тут заливаетесь? — спросил он с подозрением, прищурив глаза.
— Да так, Николай Иваныч, — невинно отозвался Петр, едва сдерживая усмешку. — Зинка интересуется, отчего это вы сегодня в рабочей одежде щеголяете. Я говорю — наверное, костюм в химчистку снесли.
Новопашин залился краской и пробурчал что-то неразборчивое под нос. И в ту же секунду из-за угла коровника выглянула голова Марии Михайловны Гусевой — местной сплетницы номер один и по совместительству, заведующей молочной кухней.
— Николай Иваныч! — заголосила она на всю округу. — А правда ли, что вас Борька чуть до смерти не напугал?
— Какой еще Борька! — взвился заведующий. — Никто меня не пугал! Это все бабьи сплетни!
— Да ладно вам, Николай Иваныч, — подмигнула Мария Михайловна, явно наслаждаясь моментом. — Вся деревня уже в курсе. Говорят, орали вы так, что даже в Малиновке слышно было.
— Я не орал! Я… я подавал команды животному!
— Какие такие команды? «Отпусти, Борька, отпусти»? — не унималась Гусева, довольная как удав.
Петр же с Зиной из последних сил сдерживали хохот. а Николай Иванович метал громы и молнии, но что поделаешь — в деревне новости разлетаются быстрее самого резвого ветра.
— Ладно, хватит языками чесать, — сказал он наконец, махнув рукой. — Работать надо, а не балагурить. Зина, как дела с дойкой?
— Все хорошо, Николай Иваныч. Надой вчера был что надо — 847 литров с утра настрогали.
— Молодец. А ты, Петр, телят проверил? Как там наша молодежь поживает?
— Проверил. Все здоровехоньки, жрут за милую душу. Только вот, Рыжуха опять из загона удирала. Третий раз за неделю ее по всей деревне гоняем.
— Это которая, рыжая-то телочка?
— Она самая. Башковитая больно. Щеколду научилась открывать.
— Надо будет навесной замок приладить, — задумчиво протянул Новопашин.
— А может, лучше Рыжухе по-человечески объяснить, что драпать нехорошо? — съехидничала Мария Михайловна. — Раз она такая смышленая.
— Мария Михайловна, — строго сказал заведующий, — у вас что, своих дел мало? Ступайте лучше молоко принимать.
И Гусева обиженно фыркнула и засеменила прочь, но не прошло и минуты, как ее голос уже разносился по всей ферме.
— Тамара! Тамарочка! Беги сюда, такую историю расскажу — закачаешься!
— Ну вот, — тяжело вздохнул Новопашин. — Теперь до самого вечера покоя не видать. Будет всем подряд про Борьку трепаться.
— А что, Николай Иваныч, — лукаво прищурилась Зина, — может, и впрямь стоило бы Борьке премию выписать? За трудовую активность?
— Зина!
— Да шучу я, шучу! — махнула она рукой. — Не сердитесь уж.
А в этот миг со стороны деревни донесся знакомый треск мотора. К ферме подкатывал видавший виды «УАЗик» цвета хаки — верный конь ветеринара Семена Кузьмича.
— Гляди-ка, Семен Кузьмич пожаловал! — просиял Петр. — Как раз кстати. Надо нашего Борьку поглядеть — не стряслось ли чего от переживаний.
Из машины выбрался поджарый мужчина в застиранном белом халате и черных резиновых сапогах. Семен Кузьмич Воробьев врачевал скотину уже два десятка лет и каждую живность в округе знал в лицо.
— Здорово, мужики! — поздоровался он, хлопнув дверцей. — Как житье-бытье? Слыхал, у вас тут цирк устроили?
— Семен Кузьмич, — простонал Новопашин, — только не вы тоже!
— Да ладно, Николай Иваныч, чего убиваться. Со всяким бывает. Помню, в молодости меня один жеребец так тряхнул — три дня потом ходил, как неваляшка. Зато теперь к лошадям подхожу с умом.
— А что с Борькой-то делать? — забеспокоился Петр. — Может, его осмотреть стоит?
— Непременно осмотрим. Только сперва расскажите толком, что стряслось.
И пока мужики толковали про быка, Зина направилась в молочный блок — время подходило к дойке. По дороге ей повстречалась соседка Анна Васильевна.
— Зинаида! — окликнула та. — Новость слыхала?
— Какую такую?
— Да про вашего Николая Иваныча! Болтают, будто он теперь с быками по душам беседует!
— Анна Васильевна, да где вы это все берете?
— А Мария Михайловна сказывала. Мол, Николай Иваныч Борьке такие речи заводил, что тот чуть слезу не пустил от умиления.
Зина покачала головой. В деревне сплетни разрастались с каждым пересказом, словно тесто на дрожжах.
— Слушайте, а правда, что на будущей неделе к нам артисты пожалуют? — поинтересовалась уже Анна Васильевна после.
— Какие еще артисты?
— Да из районного Дома культуры — концерт давать приедут.
— А, да, верно — объявление висит.
— Интересно, что покажут. Помните, в прошлом году певец тот приезжал? Как «Катюшу» выводил!
— Еще бы не помнить. Голос что надо был.
— А танцовщица! Такие коленца выделывала! Наш Степаныч так засмотрелся, что прямо с лавки грохнулся.
Женщины рассмеялись, вспоминая прошлогодний концерт. В деревне любая культурная программа превращалась в событие, о котором потом судачили до самой осени.