— Джентльмены, — наконец нарушил молчание Берт. Он откашлялся и нервно поправил галстук — привычка, выдававшая внутреннее напряжение. — Мы собрались здесь не для светской беседы. Советский газопровод из разряда планов переходит в реальность. Нам нужно срочно выработать стратегию.
Киттель нервно поправил роговые очки — символ немецкой педантичности и аккуратности. На его лице отражалась вся драма человека, зажатого между молотом экономической необходимости и наковальней политических обязательств перед союзниками.
— Ричард, — произнес он с характерным немецким акцентом, в котором звучали нотки отчаяния, — вы должны понять нашу позицию. Для нас это не просто стальная труба в земле. Это вопрос энергетической независимости Западной Германии на десятилетия вперед. Наша промышленность — от заводов Рура до автомобильных концернов Баварии — нуждается в стабильных поставках голубого топлива.
Хау же усмехнулся с типично британским сарказмом и откинулся в кресле, сложив руки на груди.
— Энергетическая независимость? — в его голосе звучала едкая ирония. — Клаус, вы говорите о зависимости от Кремля! Представьте себе картину — Черненко или кто там у них сейчас сидит в кресле генсека вдруг решает перекрыть вентиль посреди лютой зимы. Ваши граждане будут коченеть в своих квартирах, а промышленность остановится на месяцы!
— Константин Черненко занял пост генсека в феврале после смерти Андропова, — мягко вставил Морель, словно уточняя историческую справку. В его голосе не было упрека — лишь точность дипломата старой школы.
— Какая, к черту, разница! — Хау раздраженно махнул рукой. — Суть остается неизменной — мы фактически финансируем советскую военную машину из собственного кармана!
Киттель резко выпрямился, и его обычная немецкая сдержанность дала трещину.
— Джеффри, с каких пор британцы стали образцом принципиальности? Ваша «Бритиш Петролеум» готова торговать хоть с самим дьяволом, если это приносит прибыль! А теперь вы читаете нам лекции о морали?
Напряжение в зале достигло апогея. Берт поднял руку.
— Господа! Оставим взаимные упреки. Реальность такова — строительство газопровода «Уренгой—Помары—Ужгород» идет полным ходом. Наши агенты докладывают, что уже к концу восемьдесят четвертого года первые кубометры сибирского газа потекут в Европу. Вопрос стоит ребром — как мы будем реагировать на этот вызов?
За окнами дождь усилился, словно сама природа напоминала дипломатам о том, что время для принятия решений стремительно истекает.
Морель, до сих пор молчавший и словно погружённый в глубокие размышления, наконец нарушил тишину. Его спокойный голос звучал негромко.
— Позвольте мне поделиться с вами наблюдением, которое может показаться парадоксальным. Я три года провёл в Москве торговым атташе — три долгих года среди серых зданий, бесконечных очередей и суровых зим. Знаете, что больше всего поразило меня там? Не их межконтинентальные ракеты, не танковые дивизии и даже не КГБ с его вездесущими глазами. Меня удивило другое — их отношение к данному слову.
Хау недоверчиво приподнял бровь — в этом жесте читалась вся британская скептичность и врождённое недоверие к красивым фразам.
— Пьер, вы действительно хотите сказать, что доверяете Советам?
Француз медленно поставил хрустальный стакан на полированный стол и взглянул прямо в глаза британцу.
— Я хочу сказать следующее, Джеффри. За всю историю советско-европейских энергетических отношений не было ни единого случая, когда Москва использовала бы поставки газа как политическое оружие против Западной Европы. Ни единого! Даже во время Карибского кризиса, когда мир стоял на грани ядерной войны.
Берт скептически покачал седой головой. Стёкла его очков блеснули в жёлтом свете настольной лампы — той самой лампы, под которой решались судьбы миллионов людей на бесчисленных ночных совещаниях.
— Возможно, это лишь потому, что раньше у них не было подобной возможности. Новый газопровод в корне меняет всю расстановку сил, — произнёс он тихо, но веско.
— Или же, — продолжил Морель, словно не расслышав возражения американца, — потому что они прекрасно понимают — экономическое сотрудничество куда выгоднее конфронтации. Скажите, Ричард, вам доводилось бывать в советских городах? — он помолчал секунду-другую, задумчиво глядя в окно на струи дождя. — А мне доводилось. Их экономика жаждет западных технологий и твёрдой валюты ничуть не меньше, чем мы нуждаемся в их природном газе.
Киттель оживился и одобрительно закивал головой. Он машинально поправил узел галстука и наклонился вперёд.
— Пьер совершенно прав. У нас на руках детальные расчёты наших экономистов. Советский газ обойдётся нам минимум на тридцать процентов дешевле норвежского или алжирского. Речь идёт о миллиардах западногерманских марок экономии ежегодно!
— Миллиардах марок, которые прямиком перетекут в советские танки и ракеты! — мрачно возразил Хау, и его кулаки непроизвольно сжались от раздражения.
Морель резко наклонился вперёд, и в его глазах вспыхнул огонёк подлинной страсти.
— Подумайте сами — что выгоднее Политбюро — получать миллиарды долларов от продажи газа или спускать их в трубу бесконечной гонки вооружений? Экономическая взаимозависимость, друзья мои, — вот истинная гарантия мира! Она надёжнее любых договоров о контроле вооружений.
Он сделал паузу и внимательно оглядел своих собеседников. В комнате повисла напряжённая тишина; слышно было только монотонное барабанение дождя за высокими окнами Госдепартамента. Киттель тем временем достал из потёртого кожаного портфеля большую карту Европы и бережно развернул её на полированном столе. Все невольно придвинулись ближе, словно от этого листа бумаги зависела судьба целого континента.
— Посмотрите внимательно, господа, — голос Киттеля звучал негромко, но с той настойчивостью, которая заставляет замолчать даже самых убеждённых оппонентов. Он провёл пальцем вдоль линии будущего газопровода. — Чехословакия, Австрия, ФРГ, Франция… Это не просто стальная труба, это настоящая артерия, которая навсегда свяжет Восток и Запад. Если завтра разразится конфликт, кто первым окажется под ударом? Мы, европейцы. Нам жизненно необходимы гарантии стабильности.
Хау резко наклонился вперёд и указал на карту дрожащим пальцем. В этом жесте была вся боль и напряжение эпохи.
— А что, если ваша «артерия» превратится в удавку? Что, если через десять лет половина Европы окажется в полной зависимости от московских вентилей?
— Тогда и Москва будет зависеть от наших денег, — парировал Морель. Его голос звучал спокойно и уверенно, словно он уже сотни раз обдумывал этот аргумент. — Взаимная зависимость, Джеффри. Это краеугольный камень цивилизованных отношений.
Берт медленно поднялся из кресла и подошёл к высокому окну.
— Знаете, что меня больше всего тревожит? — произнёс он тихо, не оборачиваясь. — Не экономические выкладки и даже не политические расчёты. Меня пугает другое — мы рискуем стать заложниками собственной зависимости. Сегодня у власти в Кремле Черненко — старый, дряхлый политик, готовый торговать с Западом. Но кто придёт ему на смену завтра? Какой человек будет держать руку на вентиле через десять лет?
В комнате повисла тяжёлая тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем старинных часов на камине.
— Ричард, — наконец мягко заговорил Киттель, — вы всё ещё мыслите категориями Второй мировой войны. Но мир изменился навсегда. Ядерное оружие сделало большую войну бессмысленной. Теперь державы сражаются экономикой, технологиями и идеями. И в этом новом противостоянии торговля — наш главный козырь.
Морель медленно кивнул, машинально разглаживая пальцами складки брюк.
— Клаус абсолютно прав. Каждый кубометр советского газа в наших трубах — это кубометр, которого не получат другие покупатели. Каждый доллар в их казне от нашей торговли — это доллар, потраченный на наши товары и технологии, а не на танки и ракеты.
— Вы слишком доверчивы! — Хау раздражённо отставил недопитую чашку кофе. — Советы направят доходы от газа прямиком на перевооружение своей армии.
— Возможно, — Морель пожал плечами и посмотрел британцу прямо в глаза. — Но гораздо вероятнее другое — они вложат эти деньги в модернизацию своей промышленности.
Берт тихо вернулся к столу и опустился в кресло; его лицо выглядело усталым и задумчивым.
— Предположим, вы правы, — наконец произнёс он негромко. — Предположим даже, что экономические связи действительно способны снизить риск конфронтации. Но как объяснить это Конгрессу? Как растолковать американским налогоплательщикам, что каждый советский рубль — это не кинжал у горла нашей страны?
Его вопрос повис в воздухе без ответа. А Киттель позволил себе едва заметную улыбку — ту самую, которой опытные европейские дипломаты привыкли встречать американскую прямолинейность. Он слегка наклонился вперёд, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на азарт игрока, уверенного в своей ставке.
— А что вы скажете немецким избирателям, когда они начнут платить за газ втрое дороже из-за ваших санкций? Политика, Ричард, — это искусство возможного. Сегодня возможна торговля и сотрудничество, а не конфронтация.
Хау покачал головой с упрямством старого солдата, привыкшего доверять интуиции больше, чем дипломатическим расчётам.
— Вы не понимаете, Клаус. Мы совершаем роковую ошибку. Своими руками мы кормим чудовище, которое завтра обернётся против нас же самих.
— Или созидаем мир, — тихо произнёс Морель, глядя куда-то вдаль, словно уже видел это будущее своими глазами, — мир, в котором наши дети будут засыпать спокойно, не думая каждую ночь о дамокловом мече ядерной войны.
Берт бросил быстрый взгляд на настенные часы — стрелки показывали половину седьмого. Совещание затянулось до изнеможения, аргументы исчерпались, а консенсус всё ещё казался недостижимым. Как и многие дилеммы той переломной эпохи, вопрос о газопроводе завис где-то между расчётом и убеждениями, между холодной коммерческой выгодой и горячими геополитическими страхами.