— Царапина… — Макаренко стиснул зубы, но лицо стало восковым. — Ничего страшного…
Кирилл наскоро перевязал рану бинтом из индивидуального пакета.
— Держись, брат! Наши скоро подтянутся!
Но духи чуяли — времени в обрез. Огонь стал плотнее, злее. Готовились к решающему броску.
— К отражению атаки готовься! — командовал Петренко. — Гриша, патроны береги — стреляй наверняка!
— Понял, товарищ старшина! — он перевел оружие на одиночный, целясь в каждую мелькнувшую тень между камней.
И первая волна захлебнулась под его огнем, но душманы — не дураки. Быстро перегруппировались, начали заходить с флангов, как волки.
— Козлов! — рявкнул старшина, сплевывая пыль. — Видишь зеленые халаты слева? Не дай сукам зайти в тыл!
Козлов развернулся, автомат заколотил короткими очередями. Один из моджахедов кувыркнулся, остальные припали к земле, но ползли дальше — упрямые, как тараканы.
— Патроны на исходе! — заорал Димка, лихорадочно меняя рожок.
— И у меня! — отозвался Кирилл, чувствуя, как пот заливает глаза.
Гриша расстреливал последнюю ленту, пулемет раскалился докрасна. Толик отстреливался из пистолета — его автомат заклинило от проклятого песка. Но вдруг небо прорезал знакомый рев — турбины «Грачей». Два Су-25 выскочили из-за хребта, как ястребы на охоте.
— Авиация! — завопил Усевич, голос сорвался от радости. — Наши идут!
— Всем лечь! Обозначить позиции! — Петренко выхватил сигнальную ракету, руки дрожали от напряжения.
Красная звездочка взвилась в небо. Летчики поняли — развернулись и обрушили на душманов ад из НУРСов и тридцатимиллиметровых снарядов. Горы взревели. Камни летели, как шрапнель, а крики моджахедов тонули в воющем металле.
— Теперь наша очередь! — рявкнул старшина, вскакивая. — В атаку!
Они поднялись и понеслись вперед, добивая деморализованного противника. Кирилл бежал, стреляя на ходу, адреналин жег вены, заглушая страх и усталость. И бой оборвался так же резко, как начался. Уцелевшие душманы растворились в расщелинах, оставив мертвых товарищей кормить воронов.
— Доклад о потерях! — Петренко обводил взглядом своих бойцов, считая живых.
— Димка поцарапан, — доложил Кирилл, утирая кровь с разбитой губы. — Остальные на ногах.
— Рахмон! — крикнул старшина в сторону БТР.
Из люка показалась окровавленная башка водителя.
— Жив, товарищ старшина! — выкрикнул механик-водитель, морщась от боли. — Осколок в плечо угодил, но машина на ходу!
— Молодец! — Петренко резко развернулся к радисту. — Толик, бей в эфир — задача выполнена, завал ликвидирован, потери минимальные.
Усевич застрочил в рацию и через минуту поднял голову.
— Товарищ старшина, приказ — возвращаемся на базу. Вертушка с ранеными уже в воздухе.
Когда же они загружались в БТР, Димка прижался к Кириллу.
— Спасибо, что помог.
— Да брось ты, — Козлов закурил дрожащими пальцами. — Мы же клялись — все домой вернемся. Все до одного.
Гриша тем временем молча возился с пулеметом, но Кирилл видел — у того руки ходуном ходят. Даже железные парни ломались под этим прессом.
— Мужики, — старшина заговорил, когда БТР рванул с места, — сегодня фарт был с нами. А завтра опять в пекло полезем. Запомните раз и навсегда — мы сюда приехали не подыхать. Мы здесь для того, чтобы дело сделать и домой вернуться. Живыми и здоровыми.
Кирилл уставился в бронированное окошко на проплывающие скалы. Каждый день здесь — как экзамен. На прочность, на братство, на готовность подставить грудь за товарища. И пока они держались кучей, пока прикрывали спины друг другу — шанс увидеть родную землю оставался. БТР грохотал по серпантину, уносясь от места боя. А Кирилл мечтал только об одном — провалиться в сон и забыть этот чертов день хотя бы на несколько часов…
Глава 18
Индия
Октябрь
1984 год
В Дели висел густой утренний туман. Индира Ганди по привычке поднялась с рассветом. Зеркало отразило лицо женщины, которая шестнадцать лет держала Индию в железных объятиях власти. Морщины на ее лице залегли еще глубже после «Голубой звезды» — операции в Золотом храме, которая расколола страну пополам.
— Мадам, завтрак подан, — прошептал слуга у порога, не смея переступить черту.
— Рам, передай охране — через полчаса выхожу. Устинов ждет интервью в саду.
В караульной комнате тем временем сикхские телохранители Беант Сингх и Сатвант Сингх обменялись взглядами. Беант служил девять лет — верой и правдой. Теперь его кулаки сжимались сами собой. В глазах плясал тот же огонь, что жег сердца тысяч сикхов после осквернения святыни.
— Брат, час пробил? — выдохнул он на панджаби.
— Пробил. За народ. За храм, — голос молодого Сатванта дрожал, как натянутая струна.
А в 9:15 утра Индира Ганди вышла из резиденции на Сафдарджанг-роуд. Ярко-оранжевое сари полыхало вызовом — цвет, который сикхи восприняли как плевок в лицо. Питер Устинов ожидал в саду, готовый к съемкам.
— Доброе утро, миссис Ганди, — поклонился британский актер и режиссер. — Начнем?
— Мистер Устинов, вчера в Ориссе я сказала странные слова — «Неважно, жива я или мертва — Индия будет жить вечно». Сама не знаю, откуда они взялись.
Дорожка которая вела к павильону казалась бесконечной. Беант Сингх замер у калитки, рука инстинктивно легла на кобуру. Премьер-министр приблизилась. Он сложил ладони в «намасте».
— Сардарджи, — кивнула она, используя почтительное обращение.
Но Беант выхватил револьвер и произвел три выстрела в упор. Оранжевое сари впитало кровь, как промокашка чернила. И Сатвант Сингх тут же полоснул очередью из автомата — тридцать пуль за секунды.
— Халистан зиндабад! — взревел Беант, вскидывая руки к небу.
Питер Устинов окаменел на месте — реальность рухнула, как декорации. Охранники ринулись к месту покушения, но поздно. Через минуты Беанта застрелили на месте, а Сатванта скрутили. А в больнице Всеиндийского института медицинских наук врачи боролись за жизнь премьер-министра. И в 14:20 битва была проиграна. Раджив Ганди прилетел из Западной Бенгалии с лицом цвета мела. Но перед журналистами он держался, как мог.
— Мать отдала жизнь за единство страны. Прошу всех граждан Индии — сохраняйте спокойствие. Не дайте ненависти растоптать то, за что она умерла, — однако слова повисли в воздухе — Индия уже горела в кипящей ярости.
К вечеру толпы индусов хлынули на улицы — кровь требовала крови сикхов. В Трилокпури торговец Гурдип Сингх спускал железные жалюзи своей лавки, когда до него донеслись приближающиеся крики.
— Убийцы! Предатели! Смерть сикхам!
— Папа, что случилось? — двенадцатилетний Манприт выглянул из-за прилавка, в глазах мальчишки плескался страх.
— Беги домой! Сейчас же! — Гурдип толкнул сына к черному ходу. Он знал — начинается то, от чего холодел его желудок последние месяцы.
Толпа хлынула на улицу с железными прутьями и канистрами бензина. Впереди орал местный активист Конгресса, размахивая руками, словно дирижер смерти.
— Они убили нашу мать! Индира-джи больше нет! Покажем этим псам, что значит поднять руку на Индию!
Дома сикхов вспыхивали один за другим. Мужчин забивали насмерть, женщин волочили в переулки. Полиция либо курила в сторонке, либо сама хватала дубинки.
А в доме Гурдипа семья заперлась в задней комнате. Симран прижимала к груди дочь, губы ее беззвучно шевелились.
— Вахегуру, защити нас. Вахегуру, дай нам дожить до рассвета.
— Мама, за что они нас ненавидят? — всхлипывала маленькая Харприт. — Мы же никого не убивали.
— Тише, дети. Все пройдет, — солгала мать, слушая, как топот сапог приближается к их двери.
Снаружи загрохотали удары, затем треснуло дерево. Гурдип выхватил кирпан — ритуальный нож сикхов — и загородил собой семью.
— Если меня убьют, запомните — я умер за вас. И запомните — не все индусы звери. Среди них есть наши братья.
Дверь взорвалась щепками, в проем хлынули люди с факелами, но их остановил крик.
— Стоять! Эта семья под моей защитой!
В дверях стоял их сосед-индус Ашок Шарма с тремя друзьями. В руках у них были лопаты и молотки.
— Ашок-джи… — выдохнул Гурдип, не веря глазам.
— Гурдип-бхай, ты мой брат. Кто тронет тебя, получит от меня, — твердо сказал Ашок, преграждая путь толпе.
— Сгинь, Ашок! — главарь погромщиков оскалился. — Или мы и тебя запишем в предатели!
— Попробуйте, — спокойно ответил Ашок. — Только знайте — завтра вы будете плевать себе в лицо за то, что творите сегодня. Индира Ганди боролась за единую Индию, а вы рвете ее на куски.
Толпа заколебалась, но потом отхлынула — искать жертв полегче. И эта резня бушевала три дня. Официально убили 2800 человек, но реальные цифры зашкаливали. Сикхские кварталы превратились в пепелища, тысячи семей остались под открытым небом. В крематории же Радж Гхат, где пылало тело Индиры Ганди, столпились миллионы. Дым поднимался к небу, смешиваясь с горем и яростью толпы. Раджив Ганди — теперь уже премьер-министр — произнес фразу, которая врежется в память поколений.
— Когда падает большое дерево, земля содрогается.
Слова повисли в воздухе, как приговор. Толпа поняла их по-своему — как благословение на месть. Но среди моря лиц мелькали и другие — те, кто видел правду — одна смерть породила тысячи.
А в стороне от бушующей толпы стоял старый сикх Джасвант Сингх. Погромы отняли у него двух сыновей. Слезы стекали по изборожденным морщинами щекам и терялись в седой бороде.
— Индира-джи… — прошептал он, глядя на дым. — Что же ты наделала? Что же мы все наделали…
Индия раскололась в тот день навсегда. Рана, вспоровшая душу страны, будет сочиться кровью десятилетиями — напоминая о том, как тонка грань между цивилизацией и зверством, между соседом и палачом.
Декабрь
1984 год
Зимний ветер выл в голых ветвях вязов, словно призрак прошлых войн, окружавших загородную резиденцию британских премьер-министров. Маргарет Тэтчер замерла у окна своего кабинета в Чекерс, наблюдая, как черный автомобиль медленно вползал по подъездной аллее, словно стальной зверь, несущий судьбу. Ее пальцы — эти пальцы, подписывавшие приказы и ломавшие карьеры, — нервно теребили жемчужную нить. Железная леди дрогнула.