— Виктор, — тихо позвал он и отвёл юношу в сторону, подальше от чужих ушей. — Ты понимаешь, что сегодня происходит? Мы запускаем не просто станцию. Мы запускаем будущее.
Петров встретился с ним взглядом — в глазах уважение и что-то ещё — страх и восторг вперемешку.
— Понимаю, Алексей Иванович. Я читал все характеристики… Шесть стыковочных узлов, модульная конструкция… Это настоящий переворот.
— Переворот… — Соколов задумался, будто сам себе повторил это слово. — Когда я пришёл сюда, ещё в пятьдесят шестом… Мы мечтали просто отправить человека за пределы Земли. Потом — выйти в открытый космос, потом — Луна… А теперь строим дом среди звёзд. Дом! Где люди будут жить месяцами, работать, спорить, смеяться…
В это же время в Центре управления полётами в Калининграде (тогдашнем подмосковном) тоже стояла тишина. Валентин Глушко — патриарх космоса, с тяжёлым взглядом и усталыми руками — стоял у пульта. Рядом Юрий Семёнов — энергичный, неуёмный, почти не спавший последние недели.
— Юрий Павлович, связь с Байконуром устойчивая. До старта тридцать минут, — доложил инженер.
Семёнов кивнул рассеянно — мысли его были далеко отсюда — где-то среди ночных чертежей, бесконечных споров и компромиссов. «Мир» был его мечтой, его болью и гордостью.
— Валентин Петрович, — тихо сказал он Глушко, — помните наши споры о стыковочных узлах? Вы настаивали на шести портах, а я говорил — хватит и четырёх…
Глушко усмехнулся уголками губ, а его глаза вдруг оживились.
— Я был прав, Юрий Павлович. Шесть портов — это целая вселенная возможностей. Представьте — научные модули, лаборатории, жилые отсеки… Будет город на орбите! Настоящий советский город среди звёзд.
В этот момент казалось — всё замерло. И снег за окном Байконура падал уже не просто так — он падал для них. Для тех, кто строит будущее своими руками.
— Город в космосе… — Семёнов повторил, будто пробовал слова на вкус. — Звучит красиво, Валентин Петрович. Только бы наш дом добрался до орбиты целым.
На Байконуре время сжалось в нервный комок. Снег, мокрый и липкий, стёк по стеклу командного бункера. Соколов выпрямился у пульта, лицо его стало каменным.
— Внимание всем службам! До старта десять минут. Проверить готовность! — его голос разрезал воздух.
В бункере зашевелились люди, посыпались доклады.
— Телеметрия — готова!
— Система управления — готова!
— Двигательная установка — готова!
Петров почувствовал, как сердце бьётся будто в самом горле. Три года в отрасли — и вот он здесь, в самой гуще событий. Каждый его вдох был наполнен страхом и восторгом. В этот момент судьба «Мира» зависела от него так же, как от всех остальных. Он наклонился к Соколову, шепча, почти не двигая губами.
— Алексей Иванович… А если что-то пойдёт не так? Если вдруг…
Но Соколов не дал ему договорить — его взгляд был стальным.
— Виктор! В нашем деле сомнения — роскошь. Всё проверено сотни раз. Наши инженеры — лучшие на планете. Техника — надёжней танка. Думай лучше об этом.
В Калининграде же Семёнов стоял у панелей, словно генерал перед боем. На экранах плясали цифры, линии телеметрии тянулись, как нити судьбы. Он знал каждый винт этой станции — будто сам собирал её из металла и нервов.
— Юрий Павлович! — молодой оператор поднял глаза от приборов. — Последние данные с Байконура — всё штатно.
— Принято, — коротко бросил Семёнов. — А погода?
— Снег усиливается, но ветер в пределах нормы. Видимость удовлетворительная.
А Глушко подошёл к окну, за которым белела степь.
— Космос начинается не на высоте ста километров, Юрий Павлович, — сказал он негромко. — Он начинается здесь — в наших чертежах, в цехах, в сердцах тех, кто верит.
— Красиво сказано, Валентин Петрович, — Семёнов усмехнулся. — Но сейчас наша мечта должна взлететь на триста километров и остаться там надолго.
На Байконуре отсчёт бил в висках. И Соколов снова взял микрофон.
— Внимание! Пуск через одну минуту! Все службы — подтвердить готовность!
— Готов! Готов! Готов! — голоса вспыхивали по всей линии связи.
Петров сжал кулаки до побелевших костяшек. На экране ракета стояла в предрассветной мгле, будто гигантский белый зверь на цепи.
— Тридцать секунд! — отчеканил Соколов.
И в эти секунды каждый был словно наедине с собой. Соколов вспомнил свой первый запуск — тот самый Спутник, когда он был совсем зелёным инженером. Петров думал о своих детях — вдруг однажды они увидят «Мир» своими глазами? Операторы затаились над приборами — сейчас их работа решала всё.
1986-й год дышал за окнами холодом и надеждой. Всё слилось в один миг — снег, свет ламп, тревога и гордость. И все ждали только одного слова.
— Десять… девять… восемь… — финальный отсчёт резал тишину, как нож.
В Калининграде тоже все замерли. Семёнов застыл у экрана, пальцы побелели на кромке стола. Глушко стиснул в руке старую трубку — не курил её много лет, но держал как оберег, как память о тех, кто строил этот путь вместе с ним.
— Три… два… один… ПУСК!
Степь содрогнулась. «Протон-К» взревел, рванулся в небо, вырываясь из клубов огня и дыма. Стёкла дрогнули, воздух наполнился низким гулом — живым, всепроникающим. На экранах ракета медленно, почти величаво поднималась вверх, унося за собой мечты тысяч.
— Пуск нормальный! — отчеканил оператор. — Ракета идёт по расчётной!
Соколов выдохнул так, будто сбросил с плеч бетонную плиту. Первый этап пройден и теперь всё зависело от автоматики и тех, кто встретит станцию на орбите.
— Виктор, — повернулся он к Петрову, — теперь мы можем только ждать. Дальше — дело машин и людей в небе.
В Калининграде же радость была тихой, но настоящей. Семёнов резко обнял Глушко — тот даже не успел удивиться.
— Валентин Петрович! Мы сделали это. «Мир» летит!
Глушко улыбнулся устало, но глаза его светились.
— Пока только летит, Юрий Павлович. Главное впереди — орбита, связь, работа каждого винтика.
Часы тянулись мучительно долго. Каждый доклад по громкой связи был как глоток воздуха в затянутом ремнём горле. И вот — долгожданное сообщение.
— Станция «Мир» успешно выведена на орбиту! Автоматические системы работают штатно. Солнечные батареи раскрыты.
Семёнов схватил микрофон.
— Товарищи! «Мир» на орбите! Это победа — наша с вами победа!
В Центре управления тут же раздались аплодисменты — буря настоящая, живая. Кто-то хлопал себя по щекам, кто-то плакал, кто-то просто стоял с закрытыми глазами и молчал — сбылась мечта.
Но для Семёнова и его команды это был только первый шаг. Впереди — месяцы бессонных ночей — подготовка первой экспедиции, стыковки новых модулей, превращение станции в настоящий дом для человека на орбите. 20 февраля 1986 года навсегда вошло в историю космонавтики как день рождения станции «Мир» — символа советской мечты и человеческого упорства. С этого дня началась новая эра в освоении космоса.
Глава 6
Я вернулся в училище после зимних каникул недели три назад. Мороз стоял такой, что казалось — вдохнёшь поглубже, и лёгкие покроются инеем. Снег под ногами хрустел не по-зимнему — будто идёшь по тонкому стеклу, а не по земле. В казарме встретил меня знакомый до боли запах — смесь солдатской простыни, старой масляной краски и ещё чего-то неуловимого — то ли усталости, то ли надежды.
Вечерами же, когда после строевых и зубрёжки оставалось всего ничего до отбоя, мы валялись на койках и переговаривались вполголоса. Кто-то вспоминал дом, кто-то — девчонок, кто-то мечтал об успехах в будущем. Я слушал их вполуха, стараясь не выдать себя. Слишком многое во мне было не как у них. Они — настоящие советские парни — Володька Белов из Сибири, Мальцев с Подмосковья. А я… Я был чужим. Человеком из другого времени.
Дни шли чередой — учёба, наряды, стрельбы на полигоне, тактика. Всё казалось важным, настоящим, будто жизнь только начинается. Но для меня теперь это было как старое кино на выцветшей плёнке — лица размыты, цвета тусклы, звук глухой, словно ватой заткнут. Я знал слишком много о том, что будет дальше. И потому не мог раствориться в этом потоке.
Однажды вечером, уже перед отбоем, когда свет в казарме стал тусклым и жёлтым, Володька Белов лениво потянулся и бросил.
— Мужики… Скоро март. Весна — она всегда пролетает мигом. А учиться сейчас даже интереснее стало — практики больше пошло.
— Да уж, — хмыкнул Овечкин с соседней койки. — Зимой только уставы зубришь да на плацу мёрзнешь. А весной хоть на полигон почаще выезжаем.
— Помните, как в прошлом году нас на стрельбы под дождём загнали? — вставил кто-то из угла.
В общем разговор шёл своим чередом — неспешно, по-доброму. Но вдруг внутри меня всё сжалось. Март… потом апрель… Восемьдесят шестой… Прекрасный год… Стоп! Я почувствовал холодную дрожь — будто током ударило. К горлу подкатила тошнота, сердце застучало где-то в ушах. Я знал то, чего никто здесь знать не мог. 26 апреля 1986 года — день, который прожжёт дыру в истории страны и мира. День взрыва на Чернобыльской атомной станции.
Я лежал на койке неподвижно, чувствуя, как ладони становятся мокрыми от пота. Никто не заметил моей перемены — все были заняты разговорами о пустяках. А я мысленно возвращался к тем кадрам — дымящийся реактор, лица ликвидаторов — испуганные и упрямые одновременно, пустые улицы Припяти и гудки автобусов для эвакуации… Всё это для меня было прошлым — или будущим? Сам уже не знал…
Но что я мог сделать? Я всего лишь курсант третьего курса военного училища. В нашей иерархии — я почти никто. Нет у меня ни допуска к секретам атомной энергетики, ни связей в Минатоме или на самой ЧАЭС. Любое моё слово покажется бредом или провокацией. Если кто заподозрит меня в распространении слухов или панике — КГБ заинтересуется очень быстро.
Я попытался представить — вот подхожу к капитану и говорю.
— Товарищ капитан! 26 апреля этого года на Чернобыльской АЭС случится авария! Надо срочно что-то делать!